И первое, что поняла: жители Карнохельма истово и бескомпромиссно любят свой дом. Когда я спросила Тофу, не хотела бы она повидать другие города, прислужница лишь недоуменно фыркнула.
— Зачем? — искренне удивилась она. — На всей земле нет места прекраснее Карнохельма!
И, видя мое непонимание, смерила меня взглядом, полным сожаления и превосходства, словно я была неразумным ребенком.
— Люди, оторванные от своих корней и предков, — несчастные люди! Дети фьордов ценят свои земли, чужачка. Я знаю, что нигде не смогла бы найти пристанища. Я родилась, живу и найду покой в Карнохельме!
Именно так считало большинство жителей фьордов. Ильхи привязывались к своим землям, словно деревья корнями врастали. Исключением были водные хёгги и их потомки, тех, напротив, манили неизведанные воды и новые горизонты. Ну и девы-воительницы считались перелетными птицами, без дома и риара. Последние особенно интересовали меня, но после первой встречи я не видела в башне Трин-вёльду. Хотя порой мне казалось, что я ощущаю чужой взгляд, наблюдающий за мной.
— Большую часть времени вёльды живут в заповедных лесах. Это дикие земли, Энни, — разматывая пряжу, говорила мне Тофу. — Туда сбегают от злых мужей, от немилых женихов, от нежеланного обручения. Сбегают девы, которые не желают подчиняться мужчинам. Вёльды не признают власти мужчин, у них главенствует крылатая мать. И о своей жизни они не рассказывают. Я слышала, что вёльды устраивают себе жилища в пещерах на скалах или в дуплах тысячелетних буков… словно и правда они птицы, а не люди, — прислужница насупилась, о крылатых она говорила с явной неохотой. — Быть вёльдой — плохая судьба, Энни.
— Почему? — удивилась я, послушно подставляя руки для шерстяной петли.
— Вёльды не чтят перворожденных хёггов и риаров! — отрезала Тофу. — А значит, после смерти не видать им покоя, так и будут скитаться по незримому миру, дальше им путь не откроется! У вёльд свои законы, и нам их не понять! В Карнохельм они приносят ценные камни, редкие травы и шкуры, порой живут тут месяцами, наш риар к ним добр. А за доброту они каждый раз присылают кого-то для участия в Билтвейде.
Странное слово царапнуло слух.
— Что это такое — Билтвейд?
Женщина помрачнела.
— Молись, чтобы не знать, Энни, — сурово поджала она губы.
И я решила сменить тему:
— Но разве родительница Рагнвальда не была вёльдой? Аста, так ведь ее звали.
— Аста была иной, — лицо Тофу в один миг смягчилось и осветилось любовью. — Она пришла в Карнохельм совсем юной и полюбила Саврон-хёгга. Аста приняла его власть и силу, она сняла свою птичью накидку. Хотя до самой смерти билась во всех сражениях наравне с воинами. Уж как берег ее наш риар, но Аста даже с сыном под сердцем билась и сражалась, представляешь?! Дева-воительница она была, но чистоты и красоты неимоверной. Да и силы крылатых у нее имелись в избытке.
— И что это за силы? — заинтересовалась я.
— Вёльды умеют то, что не умеют обычные люди, — задумчиво протянула моя собеседница. — Чем сильнее крылатая, тем больше перьев на ее плаще. Я помню день, когда Аста вошла в Карнохельм. Гордая, красивая, ясноглазая! И плащ ее был покрыт перьями до самой талии! Вот какая она была! Явилась прямо в башню и заявила: хочу от тебя дитя, риар! Саврон как увидел эту деву, так и пропал! Всех, кто был до нее, забыл!
Тофу тихонько рассмеялась, а потом вздохнула, и я вдруг подумала, что этой женщине немало лет. Хотя выглядела прислужница прекрасно, да и живости ее хватило бы на десятерых.
— Много людей погибло от снежных? — решилась я задать вопрос.
— В каждой семье есть о ком скорбеть. В память о ком сбривать волосы на левом виске, — поджала губы Тофу и отвернулась.
Я растерянно потерла глаза. Что бы сделала прислужница, узнай она, что я спасла одного из ледяных хёггов? Не только спасла, но и в некотором смысле… подружилась? Уже не первый раз я слышу о том, что творит в Карнохельме стая диких драконов, но по-прежнему не могу представить, что во всех этих убийствах виноват и Лёд. И хотелось закричать: Ледышка не мог! Вы все ошибаетесь! Но я благоразумно молчала.
Три дня прошли вполне мирно, за работой и разговорами. Я ловила себя на том, что частенько думаю о Рагнвальде, ищу взглядом его высокую фигуру и белые волосы. И тут же одергивала себя. Этот ильх был словно снежная вершина — далекая, колючая и неприступная. А я всего лишь неуклюжая Энни. Я не гожусь для ледяных вершин.
После ужина обитатели башни оставались в зале и рассказывали истории. И этого момента я ждала целый день. Присаживалась в углу и слушала. О воинственных ильхах, хёггах и прекрасных девах. О риарах, способных повелевать камнем и железом, о древних правителях, о жутких северных йотунах и мертвом городе, о блуждающих хёггкарах, таинственных элвах и дранвирах — тех, кого не принял незримый мир. О Великом Тумане, предсказаниях и первых кольцах Горлохума, которые выковали в пламени вулкана перворожденные.
Лучшей рассказчицей оказалась та самая старушка Боргильда. И голос ее — удивительно сильный и мелодичный — создавал невероятно зримые образы.
Легенды фьордов завораживали меня. Сидя там, возле пылающих чаш, я ощущала себя дома. Мне было тепло и уютно, мне нравились рассказы и смех. Порой истории оказывались чересчур откровенными, например, про Темных Дев, что ждут воинов после смерти. Об их умениях и обязанностях я Слушала, краснея от понимания, за кого меня принял при первой встрече Рагнвальд. Женщины от таких рассказов фыркали, а ильхи смеялись.
Я тоже улыбалась — тайком.
Я, чужачка, не ощущала себя чужой.
И потому надо скорее покинуть Карнохельм, пока я не успела врасти корнями в эти земли, как говорит Тофу.
Когда Рагнвальд вернется, сразу поговорю с ним! Ну где же он?..
— Это немыслимо! — вскричал Гуннар — огромный, грузный воин. Черные угли его глаз, казалось, прожигали Рагнвальда. — Надеть кольцо Горлохума в твоих летах? Да как это возможно? Плевок в законы перворожденных хёггов!
— Нет закона, что нельзя надевать обруч после двадцати пяти зим! — вмешался Кимлет. Уже час совет старейшин бушевал и шумел, воины и старцы не могли решить, как поступить. — Традиция есть, тут не поспоришь! Но закона нет! Все просто знают, что духи не принимают взрослых ильхов! Что это то же самое, что прыгнуть со скалы на камни!
Гуннар на миг осекся и нахмурился, отчего кустистые брови почти срослись на переносице. Яростно дернул себя за бороду и снова вскочил.
— Так, значит, традицию нарушать можно! Ее заложили предки, задолго до нас с гобой, а-тэм!
— Риар! — оборвал Кимлет. — Пока Бенгт не очнется, я риар!
— Теперь с этим можно поспорить, — неторопливо произнес старик Кьярваль, который уже многие годы считался в Карнохельме конухмом. Бенгт-хёгг защищал эти земли огнем и железом, а старый конухм решал вопросы управления и торговли. Кьярваля уважали за справедливость и острый разум, не померкнувший с годами. И потому совет притих, слушая старика. — Теперь в городе новый хёгг, к тому же прямой потомок Саврона, его младший сын. Рагнвальд теперь имеет право на башню риара.
— Что ты несешь, Кьярваль! — непочтительно взъярился Гуннар и с досадой почесал короткие волосы на сбритом виске.
Остальные молчали, переводя взгляды с Кимлета на Рагнвальда. Все знают, что из водных хёггов дурные риары. Да и не бывают они риарами, лишь побратимами. Потому что сами не желают править. Морской хёгг — зверь вольный, на месте ему не сидится, стены его душат. Ему нужны лишь водные просторы, быстрый хёггкар да озорные девы, готовые развлекать его в струях воды. Вот и все счастье водного хёгга. И Кимлет был для Бенгта хорошим а-тэмом, но стал плохим риаром для Карнохельма.
Да и защитить он не может. Что сделает водный хёгг со стаей в небе? Лишь хвостом ударит по глади воды да уйдет в глубину!
Нет, Карнохельму нужен риар с крыльями. И все это понимали.
— Прости, Кимлет, но скоро время туманов сменится временем водопадов. И все мы знаем, что будет с тобой твориться! — Ильхи слаженно ухмыльнулись в бороды. — Весна для водного зверя — время любви, а не битвы! Тебя позовет глубина, простор или новая дева, украденная с проплывающего хёггкара, и ты не сможешь сопротивляться. Останешься с ней на островах, а опомнишься, лишь когда в Карнохельме цветы станут ягодками!
Кое-кто рассмеялся, Кимлет фыркнул. Но не возразил. Он и сам знал, что подступающее тепло уже будит его кровь. И все чаще тянет на простор.
Старик Кьярваль медленно поднялся, обвел совет выцветшими от времени глазами.
— Я думаю, Рагнвальд получил свое кольцо Горлохума заслуженно. Много лет назад Саврон совершил ошибку, отказав сыну в этом праве. И за эту ошибку Карнохельм платит много лет. Верно, мудрые перворожденные надоумили Рагнвальда исправить прошлое и надеть кольцо. Он надел, и он выжил, так решили духи. Так как мы можем его судить?
Воины зашептались, склоняясь головами. Но кое-кто кивнул одобрительно.
— То, что приняли перворожденные, примут и люди. Я готов встать под руку нового риара.
— Что? — Рагнвальд вскочил, осматривая ильхов. Он ожидал чего угодно — ненависти, ярости, даже изгнания или казни, но это? И почему даже Кимлет выглядит довольным? Какого пекла? — Вы готовы принять риаром снежного хёгга? Вы в своем уме?
— Мы готовы принять тебя, Рагнвальд. Все мы знаем тебя как самого искусного воина, сильного и верного Карнохельму. Твоя кровь сильна, а сражения закалили тебя, как самую крепкую сталь. Ты первым идешь в бой, не страшишься ни зверя, ни человека, но чтишь духов и предков. Городу нужна защита, и ты сможешь стать ею. Ты ведь подчинил своего зверя?
Два десятка глаз смотрели в ожидании. И Рагнвальд медленно кивнул. Соврал. Он соврал. Но, кажется, заметил это лишь Кимлет. Бледно-голубые глаза водного хёгга подернулись рябью сомнений.
Рагнвальд выдержал его взгляд.
— Так что ты скажешь, Рагнвальд, сын Саврона? Ты готов защищать Карнохельм уже не воином, а риаром?