Вернулся в коридор, потянул зубами за ручку. Дверь закрылась. Следующая комната гостевая, теперь Розы. Толкнул дверь, вошёл.
Ничего. Абсолютный порядок.
Я осмотрел комнату внимательнее. Порядок. Даже постель вроде бы не помята. Она что, стоя спала? Или не спала вовсе? Обошёл комнату несколько раз – и ничего. Комната имела абсолютно нежилой вид. Хотя она недавно у нас… Меня несколько заинтересовало окно. Я специально приблизился и изучил подоконник. Окно недавно открывали. Под рамой была зажата ночная бабочка, она даже не успела высохнуть. Роза приехала вчера, до неё комната была закрыта, значит, окно открыли сегодня ночью.
Не хотелось делать никаких выводов, вполне могло быть, что Роза просто любовалась ночным воздухом. Я вышел в коридор и спустился по лестнице.
В холле поджидала Селёдка, собирала пыль с мебели, а на самом деле следила за мной.
– Чего по коридору шастаешь? – спросила она. – И так от вас шерсти по всему дому! Хоть шапки катай!
Я решил её немного пугнуть, так, для порядку. Изобразить страшную собаку. Чтобы не очень Селёдка из себя изображала. Пригнул голову к полу и двинулся на экономку. Как танк.
Селёдка завизжала, запрыгнула на диван и стала отмахиваться щёткой. Я подержал её на диване минуты три, а потом отпустил и отправился обдумывать свои дела. Не знаю почему, но вдруг захотелось этой ночью последить за комнатой Розы, посмотреть, как она спит.
Роза и Ли вернулись уже под вечер. За ужином Ли рассказала, что они заглянули в мороженицу и съели по три порции: шоколадного, ванильного и с карамелью. Вернее, это она съела, поскольку Роза ничего заказывать не стала.
– Я не люблю мороженое, – объяснила Роза. – Я вообще мало ем.
– И правильно делаешь, – сказала Ли. – А я вот люблю мороженое и уже в прошлогодние джинсы не влезаю.
Это Ли просто на комплимент напрашивалась. Она прекрасно влезала даже в позапрошлогодние джинсы, но очень любила, чтобы ей это все говорили.
– В такую духотень только мороженое, – рассуждала Ли. – И купаться. Жаль, что в озере купаться запретили, палочку какую-то нашли.
После ужина они отправились в холл смотреть телевизор, Айк потащился за ними, Па и Ма удалились в спальню, я выбежал на улицу. Где-то часа два слонялся по саду, поглядел на кроликов, подышал воздухом. Потом в окнах на втором этаже зажёгся свет, и я вернулся.
Сначала хотел устроиться на земле, прямо напротив комнаты Розы. Но потом выбрал ещё более удачную позицию. Яблоня, под которой я устроил наблюдательный пункт, оказалась старой и ветвистой, я изловчился и взобрался на толстую ветку. С ветки открывался прекрасный вид на окна. Кстати, это большое предубеждение, что мы не умеем лазить по деревьям. Просто это у нас получается хуже, чем у кошек, и делаем мы это нечасто. Если дерево растёт под наклоном, то залезть на него не очень сложно, надо просто верить в себя.
Роза и Ли не спали. Сначала они сидели у Ли и рассматривали какие-то журналы, затем Роза ушла к себе. Ли ещё почитала немного и выключила свет. Спокойной ночи.
Роза спать не ложилась. Она сидела перед окном и смотрела в сад. Как кукла. Не двигаясь, не моргая, показалось, что даже не дыша.
А потом что-то случилось с моими глазами, будто попало в них что-то, я моргнул, а когда разжмурился, обнаружил, что Роза исчезла.
Я огляделся. Розы не было нигде в пределах моей видимости. Она исчезла, растворилась в ночной тишине.
Тогда я посмотрел вниз.
Она стояла прямо подо мной и тоже смотрела.
Я слышал про такую штуку, но встречаться с ней не приходилось никогда. Некоторые умеют как бы наводить затмение на глаз наблюдателя. Вот только что вы их видите, а потом бац – и их нет, а они уже рядом, как будто мгновенно переместились. Я слышал, что такую способность можно у себя развить, но никогда не встречал никого, кто этим искусством обладал.
Роза, видимо, была первой.
Стояла и смотрела. Затем положила руку на ствол дерева, и я увидел, как странно шевелятся на яблоневом стволе её пальцы. Они двигались как бы самостоятельно от руки, как короткие подвижные щупальца, хотели оторваться от ладони и подняться по шершавой яблоневой коре ко мне… Я закрыл глаза и быстро их открыл. Пальцы как пальцы. Привиделось. Привиделось, может быть…
Я всё-таки собака. И в глубине моего собачьего существа зашевелился косматый древний страх, вошедший в мозг и кости моих предков ещё со времён первобытных костров. Страх ночи, страх забытых ныне тварей, прячущихся за кругом света и терпеливо ждущих своего часа. Ждущих, когда человек у костра уснёт, ждущих, когда один из нас отвлечётся на секунду и не услышит мягких тяжёлых шагов.
Ждущих часа своей охоты.
Это не поддаётся контролю разума. Покажите кобру в стойке перед броском самой умной собаке из всего собачьего племени, и она не выдержит и залает, и бросится удирать, как удирает глупый щенок при первых звуках газонокосилки.
Я тоже не выдержал. Я зарычал.
Роза положила на яблоню вторую руку. Зрачки её резко сузились и превратились в длинные щёлочки, а может, это снова мне показалось…
Меня ударило. Запах, тот самый запах, вонь мертвечины ударила меня снизу и сбила дыхание. Я попятился вверх по ветке. Откуда? Откуда этот запах, она ведь не пахла. Она вообще не пахла, а теперь вот…
И вдруг она убрала руки с дерева. Она опустила голову. Казалось, она прислушивается. Я тоже послушал ушами, но ничего, кроме ночной возни на пристани. Ночь как ночь.
Роза развернулась и двинулась в сторону изгороди. Я остался один.
Я не слезал с дерева до тех пор, пока лапы мои не одеревенели и не задрожали. Тогда я осторожно спустился.
Казалось, сад был насквозь пропитан этим запахом, он стекал с каждого дерева, с каждой травинки. Голова у меня кружилась, меня затошнило, я не выдержал и побежал домой.
Всю ночь я провёл на кухне. Как Роза вернулась домой, я не слышал.
И ещё. Там я не понял, понял только потом на кухне. И это испугало меня ещё больше. Я вдруг увидел, что она похожа на Ли. Очень.
А вчера она похожа совсем не была.
Глава 8Прятки
Мне это до сих пор снится. И будет сниться всю оставшуюся жизнь.
Подо мной старая затхлая земля, над головой доски с занозами. Сквозь щели просачивается пыльный солнечный свет. Лучи падают почему-то под разными углами, образуют причудливую многоугольную сетку. Пахнет ветошью и старыми грибами. Я слушаю.
Шаги. Медленные, тяжёлые шаги над головой. От каждого шага доски прогибаются и осыпают на голову какой-то мерзкий прах, комковатую пыль, тараканьи лапы. Шаги направляются ко мне. Шерсть на загривке поднимается дыбом, лапы начинают дрожать. Шаги останавливаются над головой. Я уже не дышу.
Голос.
– Вы проиграли.
Смех.
– Вы проиграли.
Смех становится ближе, солнечные лучи гаснут один за другим, сквозь щели наваливается мясной гниющий смрад…
Я дёргаюсь и просыпаюсь.
Возле клетки стоит Чеснок.
– Что, брат, кошмары мучают? – неожиданно сочувственно спрашивает он. – Бывает. После того, что ты натворил, и должны кошмары мучить. Так что не удивляйся.
А я и не удивляюсь.
Сторож пододвигает мне миску с бобами в томатном соусе. Я запускаю туда морду и начинаю хлебать. Бобы ничего, вкусные. Сторож смотрит на меня с сожалением.
– Мой парень тоже всё мне говорил, давай собачку заведём. И я уже было собрался завести ему эту самую собачку, и деньги даже припас. Такую же, кстати, как ты, хотел завести. Вы же отличные охранники, вы же верные друзья… Друзья человека.
Чеснок качает головой, думает, как хорошо, что он не завёл такую же, как я, собаку своему сыну.
– Смотри-ка. – Сторож повернул ко мне телевизор. – Это всё из-за тебя. Целая передача.
Передача была не из тех, что хочется пересматривать. Корреспондент снимал антисобачью манифестацию. Народу было много, человек, наверное, двести. В основном женщины, мужчин мало.
Впереди шагал здоровенный дядька в кожаной куртке. Этот дядька тащил на поводке испуганную упирающуюся псинку. Такую же, как я. Только там у них была сука. Не знаю, что они с этой собакой собирались делать и в чём конкретно она провинилась, может, тяпнула этого здоровяка за ляжку, не знаю. Но вся эта компания была настроена весьма решительно – лица озлобленные, у многих плакатики в виде дорожных знаков – собачья голова, перечёркнутая красной полосой. У некоторых были даже транспаранты с надписями «Остановим собак-убийц». И фотографии. А у одной женщины в рыжей куртке в руке белела табличка. На одной стороне было написано число 594, а на другой «загрызенных в год». Где она нашла столько загрызенных в год, не знаю. Скорее всего, она эту цифру просто выдумала. Тётка поворачивала свою табличку то так, то сяк, и эти надписи упрямо скакали у меня перед глазами.
Периодически кто-нибудь выскакивал из этой толпы и пинал собачатину ногой или лупил палкой. Псина была так напугана, что даже не огрызалась, только взвизгивала при каждом тычке. Вся эта куча людей тащилась чуть ли не по главной улице и явно собиралась добраться до центра города, как вдруг наперерез им вышла точно такая же с виду толпа. Такие же женщины, мужчины и редкие дети. Судя по тем плакатам, которыми была вооружена эта толпа, это были зелёные, защитники собак и прочих животных. Плакаты такие же неоригинальные. Добрые собачьи морды с печальными глазами, надписи «Остановим убийц» и «Вы тоже люди». Много плюшевых собачек.
Демонстрации остановились друг напротив друга и принялись скандировать каждая своё. Из-за поднявшегося шума разобрать что-то конкретное не получалось. Но они старались, от души старались. Между ними на свободном асфальтовом пространстве металась обезумевшая от всего происходящего псинка моей породы. Мужик удерживал её с большим трудом, хотя собачатина была не из крупных.
И вдруг кто-то из антисобачной толпы плеснул в собаку из бутылки, и она мгновенно вспыхнула. Толпа расступилась, все, и зелёные, и их противники, будто остолбенели, стояли и как бараны смотрели, человек из антисобачников сорвал с себя куртку и попытался псину потушить. Но у него ничего не получилось, она всё продолжала и продолжала визжать, а они стояли как окаменевшие. А потом откуда-то подошёл полицейский, достал пистолет и выстрелил прямо через куртку и только тогда этот вопль оборвался.