Она шла все дальше, и сердце у нее стучало как сумасшедшее. Что-то хрустнуло под ногой. Ваза. Точнее, ее остатки. Среди осколков валялись сморщенные и почерневшие розы.
Наклонившись, она подобрала высохший лепесток и провела по его краям пальцем.
На столе, с которого, очевидно, рухнула ваза, фотографией вниз лежала рамка.
Увиденное ее ошеломило.
С фотографии улыбалась красивая светловолосая женщина. Рядом с ней стоял мужчина, сияющий от счастья. Его широкая ладонь покоилась у нее на животе.
Белль уставилась на мужчину со снимка, очарованная по-настоящему мужской красотой. Но взгляд приковывали его глаза. Темные, пронзительные, слишком хорошо знакомые.
Это был Адам. До аварии.
В поисках подсказки она внимательно осмотрела фотографию. На его левой руке, которая лежала на животе женщины, было обручальное кольцо. Его жена. Она носила под сердцем ребенка.
И теперь у него не было ни жены, ни ребенка…
Белль охнула, прижав ладонь к губам, и выронила рамку, которая с треском приземлилась на поверхность стола. Чтобы убедиться, что фотография не пострадала, Белль снова вцепилась в рамку.
— Ты что здесь делаешь?
Безмолвие комнаты нарушил мрачный голос, и она обернулась, зажав рамку в руках.
Адам стоял в дверях с перекошенным от гнева лицом.
— Это… Это твои покои, да? — пролепетала она.
На первый взгляд необитаемые помещения хранили свидетельства стихийной ярости. Значит, вот где он жил. И заходить сюда запрещалось не только ей. Похоже, ни один слуга не бывал здесь… После аварии.
— Да, это мои покои, — процедил он. — И я тебя предупреждал, что сюда нельзя заходить.
— Я и не собиралась…
— Конечно, ты просто взяла и без спроса проникла в уединенную часть дворца и решила ее исследовать. А ты не думала, — сказал он, подкрадываясь к ней, как хищник, — что неосвещенные комнаты с закрытыми дверьми могут быть частной собственностью?
— Я не хотела…
— Фотография! — рявкнул он. — Дай сюда! Если ты ее повредила…
Белль снова посмотрела на двоих улыбающихся людей. Адама изменили не шрамы, а тоска. Как будто радость покинула его, исчезла навсегда.
— Все нормально, — пробормотала Белль, протягивая ему фото дрожащей рукой. — Она в порядке.
— Положи на стол, откуда взяла! — скомандовал Адам.
Выполнив приказание, Белль отскочила от стола, словно своей близостью боялась нанести снимку вред. Эта вещь была ему явно очень дорога. Белль почувствовала себя разбитой, как стекло у нее под ногами.
— Я не знала… — пролепетала она.
— Ты довольна? Узнала, наконец, о моей потере? А это, — сказал он, показав на свою щеку в рытвинах, — это просто символ. Воплощение моей угнетенной души. Я даже рад, что не остался таким, как на фотографии. Гораздо гармоничнее, когда человек разрушен и внутри, и снаружи, не правда ли?
— Ты был женат, — вырвалось у нее. Ну и глупость же она сморозила.
— Да… — протянул он. — Тебе и правда стоило разузнать обо мне побольше, прежде чем сюда заявиться.
— Просто я не…
— Именно поэтому я не пускаю в свою страну папарацци и не терплю их. По-твоему, я должен привечать этих мерзавцев? После всего, что они со мной сделали? — раздраженно проговорил он. — После того, как они забрали у меня жену? — Он схватил из серванта фужер. — После того, как они забрали у меня сына? — Он швырнул фужером в стену, и тот разлетелся на мелкие части. Горка разбитого стекла увеличилась, и никто ее оттуда не уберет.
Теперь Белль все поняла. Эта комната была эпицентром страданий, когда переживания захлестывали его, и он крушил все подряд.
— Адам… — обратилась к нему Белль.
— Убирайся. И никогда больше сюда не приходи.
— Извини.
— Зачем мне твои извинения? Решила, что я добиваюсь твоей жалости? Людей не возвращают из мира мертвых, так что не сотрясай воздух понапрасну. Ничего уже не исправить. Ничего! — Адам схватил еще один фужер и запустил им в стену.
От грохота Белль подпрыгнула на месте.
Он буквально подпрыгнул к ней и больно схватил за руку.
— Убирайся, пока я не сделал то, о чем мы оба пожалеем.
Затем он освободил ее, и девушка попятилась, массируя запястье. Ей почему-то стало ужасно тоскливо. Конечно, Адам напугал ее, и ей хотелось поскорее убежать в свою комнату.
Но было видно, что он страдал, и его раны оказались гораздо глубже, чем она думала.
Без раздумий она взяла и протянула ему ладонь. Он шарахнулся, как подбитый зверь.
— Убирайся, — повторил он надломленным голосом.
На этот раз она повиновалась.
Ужинать Адам собирался у себя. Это случалось крайне редко, ведь никому из персонала, даже домоправительнице, не позволялось заходить в восточное крыло, которое он некогда делил с Иантой.
Такими темпами Белль будет решать, чем ему заниматься в собственном доме. Внешний мир был закрыт для него достаточно долго, но он не позволит собственному замку закрыться от него.
Адам думал, что Белль не захочет с ним ужинать, поэтому крайне удивился, увидев ее в столовой на вчерашнем месте.
После поцелуя в библиотеке и сцены в кабинете Ианты он думал, что она закроется в своей комнате. Но не тут-то было.
— Надеюсь, сегодня подадут пирог, — вместо приветствия, сказала она.
— Сделай заказ, и Афина лично проследит за исполнением, — ответил он, садясь рядом.
Белль неподвижно сидела, уставившись в пустую тарелку, пока не принесли курицу с овощами. Какое-то время они ели в тишине, которую нарушал лишь скрежет серебряных приборов. Потом она тяжело вздохнула.
— Собираешься что-то сказать? — спросил он, невольно прочитав ее мысли.
— Знаю, ты не хочешь, чтобы я об этом говорила, но мне тяжело держать все в себе.
— Да ну? У других почему-то получается. Может, секрет в самодисциплине? Ладно, выкладывай, что у тебя там.
— Я не хочу слушать лекции о самодисциплине, Адам.
То, что она обратилась к нему по имени уже второй раз, оказалось для него ударом под дых. Когда последний раз к нему обращались по имени?
В основном он слышал «господин» или «ваше величество». Никто не называл его Адамом, кроме друзей, и то по телефону.
— У меня вообще-то есть титул, — неуверенно произнес он.
— Хорошо, буду использовать его.
— Да нет, не надо. Тебе предстоит сыграть роль моей возлюбленной, так что ты должна быть со мной немного фамильярна.
— Я хотела извиниться, Адам. Теперь я понимаю, почему ты лишил моего отца свободы, почему деятельность папарацци запрещена на острове, почему ты не проявил терпимости… Ведь ты потерял в аварии жену.
— Я ее не терял, — проскрежетал он. — Она умерла. Когда ты кого-то теряешь, его можно найти. Ианта не потерялась. Я никогда не найду ее под диванной подушкой в один прекрасный день.
Белль покачала головой, и по ее щеке скатилась слезинка, которую она тут же смахнула. Адам был поражен. Какую-то девчонку растрогала его боль?
— Да, это звучит ужасно, — сказала она, закусив губу. — То, что твоя жена мертва. Представить себе не могу, каково это… И она же была…
— На восьмом месяце, — закончил он. — Наш сын тоже умер.
Ее тонкие пальцы сжались в кулак.
— Лучше бы я узнала об этом лично от тебя.
— Почему? — Адам откинулся на спинку кресла. — После этого я бы перестал быть чудовищем? Или ты перестала быть пленницей? Увы, нет.
— Я бы тебя поняла! Хотя бы немножко.
— Ну и что бы ты поняла? — сухо произнес он, но в груди у него все сжалось.
Белль хотела его понять. И вдруг она сможет…
— Мужчина на фото… Он не был чудовищем.
— Он был самым знаменитым принцем в Европе, — фыркнул Адам. — Прославленный своими взглядами и нравом. Теперь он мне чужой.
Адам с трудом вспоминал того человека, да ему и не хотелось вспоминать.
Иногда по вечерам он бродил по залам дворца, бесконечно прокручивая в памяти тот страшный день, и все заканчивалось пьяными выходками в той комнате. Все заканчивалось разбитыми вещами. Разбитыми, как его жизнь.
— Он часть тебя, Адам, — прошептала Белль.
— Нет. — Адам покачал головой. — Он мертв, как и все вокруг.
— Ты тоскуешь, — мягко сказала она. — Но по-прежнему дышишь. — Сталь ее голубых глаз противоречила ее нежному голосу.
— А ты кого-нибудь теряла?
— Я могу потерять отца. Мать для меня не существует в принципе. Духовная потеря, если можно так выразиться. В чем-то она гораздо хуже. Если папа умрет, это не значит, что он решил меня оставить. А вот мать… Мать меня не хотела. И это совсем другая боль.
— У тебя на руках никто не умирал. Что ты можешь знать о моей боли…
Белль откашлялась:
— Ты прав. Я не знаю.
Протянув к нему руку, она вложила свои длинные пальчики в его ладонь. Ее кожа оказалась такой горячей! А в его душе застыла вечная мерзлота.
Белль решила отстраниться, но он накрыл ее ладонь другой рукой. Ему не хотелось прерывать контакт. Его тело напряглось, и по венам потекло жидкое пламя, растапливая лед.
Белль облизнула нижнюю губу, которая стала блестящей и соблазнительной. Он все не мог забыть их поцелуй. Как он исследовал ее рот, пробовал ее на вкус. В этом было что-то магическое. Чего он очень давно не испытывал. Касаться другого человека, нуждаться в нем. По крайней мере, физически. К этому Адам был уже готов.
Он слишком долго сидел дома один и не делал ничего, чтобы удовлетворить возрастающее желание. Ему хотелось прикосновений, хотелось женщину. Полностью игнорируя свою страсть, он убедил себя в том, что вообще не способен ее испытывать.
— Но я хотя бы попыталась понять тебя, — пробормотала Белль.
Он взял ее за подбородок и посмотрел ей прямо в глаза. Она была прекрасна, как цветок. Прекрасна, о чем говорило и ее имя. В ней были искренность и благонравие. Она даже особенно не красилась, хотя персонал мог доставить ей любую косметику.
У нее были розовые губы и румяные щеки. Как лепестки роз на свежевыпавшем снегу. Ему хотелось собрать их и присвоить себе.