Белль признавала, что закрывала глаза на все недостатки, связанные с работой отца. Ведь она обеспечивала их куском хлеба. Несмотря ни на что, она считала отца порядочным человеком, который работал не покладая рук. Но иногда дело заходит слишком далеко: журналисты подвергают людей опасности, и это стоит им жизни… Адам совершенно прав: это пора менять.
— А знаешь… — сказала Белль, держась за его руку, в то время как он вел ее по незнакомому коридору. — Отец не всегда работал папарацци. Он много путешествовал по миру и снимал разные события. Потом он взял меня под опеку, и поездки прекратились. Надо сказать, такие снимки не приносят денег. Людям не нравится видеть, каким гадким бывает мир, они охотнее любуются на ярких и красивых знаменитостей. И смакуют их недостатки, чтобы собственные минусы не казались им чересчур ужасными.
— Что ж, я точно дам им пищу для пересудов. Немного трагического порно к ужину.
— Ты помог мне увидеть ситуацию с другой стороны, — возразила Белль. — Иногда фотографы переступают черту ради снимка, но сейчас ты никак не защищаешь свою личную жизнь, и никто на тебя не посягает. Они не имеют над тобой власти только потому, что знают твое имя.
— Ну спасибо за одобрение. Без тебя я бы не узнал, что имею право на личное пространство.
Белль остановилась и топнула ногой.
— Я пытаюсь до тебя донести, что ты меня переубедил! Мог бы, кстати, отреагировать по-доброму!
— А ты не жди от меня хорошего, — огрызнулся он.
— Как скажешь, — фыркнула она.
Они остановились у двойных дверей в конце коридора, и Белль вопросительно посмотрела на Адама.
— Хочу кое-что показать, — сказал он и, надавив на дверь ладонями, распахнул ее.
В комнате было темно. Окна от потолка до пола закрывали шторы. Адам повернулся, нажал на кнопку, и с легким шелестом ткани тьму прорезала полоска света. Шторы начали раздвигаться, и за ними показались книжные полки, которые простирались от высокого сводчатого потолка до мраморного пола, и, чтобы можно было достать фолиант с верхней полки, через каждый метр стояли лестницы.
— Где это мы? — выдохнула Белль.
— В библиотеке.
— Но я же вчера уже была в библиотеке? — Она с благоговением осмотрелась.
— В замке их много. Это центральная, здесь хранится вся история моей семьи, история страны. А также великие произведения литературы, мировая классика. Вот тут современная беллетристика… Популярные и малоизвестные книги. На этих полках хранится все, что когда-либо было написано.
— Но… зачем ты мне это показываешь?
Белль посмотрела на его израненное грубое лицо. Оно ее больше не пугало, и рытвины на коже не казались ей уродством. Они были просто частью Адама. В его бездонных глазах скрывалось столько боли… Эта боль разбередила ей душу.
— Ты упоминала, что любишь книги, — сухо произнес он.
— Люблю, — пробормотала Белль, робко подойдя к ближайшей полке, и провела пальцем по корешкам, рассматривая собрание. — А еще я упоминала, что люблю своего парня, — сказала она, отчаянно сопротивляясь бурлящим эмоциям. — Но я по-прежнему не могу с ним связаться.
— Печально. Но это по-прежнему неосуществимо. Кстати, я обратил внимание, что ты куда больше восхищаешься книгами, чем своим парнем. Да и выглядишь более возбужденной, когда целуешься со мной, а не когда рассказываешь о Тони.
— Дело не в возбуждении, — отрезала она. — Я просто волнуюсь. Он ждет меня, он обо мне заботится, и он… в общем, в нем я уверена. Нас ждет совместное будущее, после того как я закончу учебу. — Белль не сказала о том, что ни разу не испытывала с ним взрывной страсти, как с Адамом. Если бы она испытывала к Тони хотя бы половину такой же страсти, как к Адаму, то уж точно не осталась бы девственницей. Противостоять напору своего грозного и пугающего тюремщика, совершенно не в ее вкусе, было необычайно тяжело. При этом она почти год сопротивлялась Тони.
Адам не ошибся. Книги интересовали ее куда больше Тони. «И это проблема», — подумала она.
— Страсть — основной компонент любви, — произнес Адам. — Если не любви, то жизни точно. Моя жизнь как раз лишена страсти. Она мрачна и замкнута. Вот ты никого не теряла, у тебя этой страсти должно быть полным-полно. Так где же она?
— Я убеждена, что страсть — это не главное. Например, моя мама, довольно известная личность… Она дочь знаменитой актрисы. В сущности, мама заплатила, чтобы упрятать меня куда подальше. Отец мог выставить ее на публичное осмеяние, но тогда мое имя обсуждали бы в прессе, а он этого не хотел. — Белль засмеялась. — Скорее всего, он прекрасно понимал, что иначе нарушил бы мое личное пространство. Матерью управляли страсти: она брала от жизни все и от души веселилась. А на обязанности ей было плевать. Она не хотела заботиться о собственном ребенке. Поэтому мне хочется спокойствия и постоянства. Я предпочту надежность, а не капризную страсть.
— Похоже, ты чувствовала себя брошенной… — Его голос дрогнул. — Я тебя недооценивал. — Адам покачал головой. — Сейчас я не имею ни малейшего желания снова испытать духовную привязанность. Растоптанные надежды лучше не возрождать. А вот плотские удовольствия… — Он шагнул к ней, хищно сверкнув глазами. — Когда они тебя подхватывают и сжигают… Вот по таким ощущениям я скучал. Ты испытывала когда-нибудь такую страсть, а, Белль? Как твой парень тебя зажигает? Он, наверное, слащавый серфер? Или манекенщик с нежными ручками? С тощей грудью и впалыми щеками? Калифорнийский стиль, да? А этот милашка знает, как с тобой обращаться?
Его голос становился резче.
— Меня милашкой точно не назовешь, но я знаю, как тебя лучше трогать. Библиотека — мой самый скромный подарок. Я заставлю тебя забыть свое имя, пока ты будешь выкрикивать мое. Тони так умеет? Три года у меня не было женщины. Моя жена… Она была прекрасна. Я ее любил. Но я устал от пустой постели. Устал сдерживать внутренний огонь. И я подозреваю, что ты не меньше меня этого хочешь.
Белль не могла дышать. Она была поглощена моментом, поглощена Адамом и огоньками пламени, которые охватывали ее с каждым произнесенным словом.
Она боялась не его, а себя. Впервые в жизни ей захотелось совершить что-то безрассудное. Что-то неправильное. Она всегда была благодарна отцу за размеренность, потому что помнила, каково ей жилось с матерью. Белль пребывала в абсолютном хаосе, пока папа не вырвал ее оттуда и они не переехали в маленькое бунгало на берегу океана. Папа любил ее просто за то, что она есть, и принял ее с удовольствием.
Когда Белль познакомилась с Тони, он показался ей идеальным: приятным, заботливым, терпеливым.
Адам не обладал ни одним из этих качеств, но все-таки она боялась, что очень скоро ее накроет нечто похожее на похоть…
— Тони очень славный, — неуверенно пробормотала она.
— В постели он тоже очень славный?
В его словах слышалась издевка, а не комплимент.
— Ну, он меня уважает…
— О как! Это то, о чем я подумал? Он тебя не хочет? Не хочет так, как я? Уважает он тебя… Именно с таким оправданием женщины и терпят унылую интимную жизнь. — Адам засмеялся. — Уважение равно сексу раз в неделю, который длится меньше, чем сентиментальный сюжет в вечерних новостях.
Щеки Белль залила краска.
— Ничего подобного!
— Когда мужчина поклоняется телу возлюбленной, это почему-то не называют уважением. Когда он жаждет ее так сильно, что его больше ничто не удовлетворяет. Если твой любовник тебя уважает, он должен доводить тебя до дрожи в коленях и хрипоты в горле, потому что ты будешь кричать его имя всю ночь напролет.
Белль не стала уточнять, что Тони уважает ее желание повременить с интимом. Почему она это утаила? Наверное, потому, что мысли смешались и составить внятный ответ не представлялось возможным.
Белль не хотела сообщать, что она почти ничего не знает о сексе. Даже нелепо, что она до сих пор хранила девственность. И в этом была виновата мать.
Белль инстинктивно гнала от себя мысли о сексе, связывая уход матери со страстью. Страстью к жизни, мужчинам, деньгам, красивым вещам и тусовкам, которые нарушали спокойную жизнь маленького ребенка. Белль с самого детства затаила сильнейшую обиду на мать.
Поэтому она цеплялась за свою совершенно обычную жизнь и была счастлива, что имела. Порыву ветра с океана, книге в руке.
На свидания с Тони она ходила ради эксперимента. Ей нравилось его общество, нравилось с ним целоваться, но от дальнейшего она увиливала — из-за страха.
Этому страху она даже не могла дать название. Но теперь поняла, что это. Адам пробудил в ней огонь, который никогда не угаснет, если его распалить.
Белль было страшно потерять себя. Забыть, кто она, к чему она стремилась. Последовать примеру матери, которая из-за всепоглощающих страстей забыла о самом главном.
Несмотря на внутренний протест, Белль почему-то не убегала. Она стояла в библиотеке, Адам нависал над ней с горящими глазами, а она даже не пыталась отстраниться.
Ей хотелось, чтобы он взял ситуацию в свои руки. Чтобы все зависело не от нее. Ей было страшно решиться на последний шаг. Сократить дистанцию. Признаться самой себе, чего она по-настоящему хочет. Узнать, как Адам заставит ее выкрикивать его имя ночью…
Мыслимо ли это? Ведь Адам взял их с отцом в плен! Ведь в Калифорнии ее ждал милый, славный, терпеливый Тони! Что она могла испытывать к этой мрачной, истерзанной душе перед ней?
Наверное, она просто дошла до последней точки…
В этом замке, отрезанном от внешнего мира, Белль оградилась от учебы, друзей, книг, от своего парня. От родного берега и легкого ветерка.
Она находилась во владениях Адама, в островном государстве, где ветер с ревом носится среди скал и горных пиков, огибает башни дворца и пробуждает беспокойство, а не безмятежность.
Словно Олимпиос существовал за гранью реальности, как в настоящей сказке.
Или как в мечте, которую Белль никогда бы не исполнила.
— Мне нравится, когда ты произносишь мое имя, — негромко сказал Адам, и по ее телу пробежали мурашки. — И мне бы понравилось еще больше, если бы ты произнесла его в постели.