– Наш разговор будет записан на видео. И я хочу, чтобы вы на камеру подтвердили, что вам было предложено вызвать адвоката, но вы отказались, – звучит за кадром ровный низкий голос детектива Нортона Клаттерстоуна.
– Да, я отказываюсь от адвоката, мне нечего скрывать, – поджав губы, отвечает Коллин, смыкая пальцы рук в замок. От него так и веет уверенностью и спокойствием. – Мне казалось, я уже ответил на все ваши вопросы.
– У нас появилась новая информация, которая может иметь отношение к случившемуся. Хотелось бы, чтобы вы кое-что прояснили.
– Хорошо, давайте приступим. У меня не так много времени, – отвечает Коллин, и я замечаю, как подрагивают уголки его губ. Указательный палец правой руки ритмично постукивает по костяшкам левой руки, точно отбивая ритм какой-то мелодии.
– Пол Моррис был довольно богатым человеком, я прав?
– Полагаю, что так, он был на пике своей карьеры. Он был востребованным и довольно успешным гастролирующим артистом.
– Для человека, который полностью контролировал его счета, вы как-то неуверенно говорите об этом.
– Да, я был опекуном Пола. Если вы не в курсе, то он родился не в самой благополучной семье. Его родители были наркоманами, и все это я сделал для того, чтобы защитить нашего Пола, – ровным голосом отвечает Коллин, пожимая плечами.
– Вы меня неправильно поняли, меня интересует кое-что другое. Вот выписка со счета Пола за последний год, вы можете объяснить эти траты?
На губах Коллина Морриса все та же едва заметная улыбка. Нет, он не улыбается, он ухмыляется, явно чувствуя свое превосходство. Он берет протянутый ему лист бумаги, я вижу, как его глаза бегают по цифрам, словно он читает какую-то бульварную прессу: ни удивления, ни интереса. Ему это безразлично.
Пять лет назад с таким же показным безразличием смотрел на фотографии своих жертв и Дик Мэттисон, когда в числе других преподавателей Колумбийского университета он был вызван в полицию для дачи показаний.
Я наблюдала за его допросом, стоя за зеркальной фальшпанелью, будучи подключенной к наушнику в ухе детектива. По профилю убийцы, который я составила, под прозвищем Профессор должен был скрываться одинокий, замкнутый человек, неуверенный и нерешительный. Человека, которого девушки либо отвергали, либо вовсе смотрели сквозь, точно его и не существовало.
Я была уверена, что искать нужно человека-хамелеона, человека-невидимку, погрязшего в своих извращенных сексуальных фантазиях. Дик Мэттисон же совершенно точно жил в реальном мире и выглядел таким уверенным и спокойным. Рассказывая о себе, он говорил о жене и дочках. Он говорил, не скупясь ни на эмоции, ни на жесты. Все было тщательно отрепетировано и доведено до совершенства, но я этого не заметила.
Я ему поверила. Я отклонила его кандидатуру. А через десять дней он похитил Одри Зейн. И это была только моя вина.
– У меня в клинике требовался небольшой косметический ремонт и кое-какая реконструкция, Пол согласился помочь. Мы семья, это вполне естественно, – небрежно бросив на стол лист бумаги, резюмирует Коллин Моррис, и я снова оказываюсь в комнате допроса.
– Разумеется, вероятно, он также не был против покупки часов с бриллиантами за пятьдесят тысяч долларов, нового автомобиля, антикварной мебели, а также…
Я замечаю, как при упоминании антикварной мебели на шее Коллина Морриса дергается мышца, а глаза едва заметно сужаются. Уверена, его лицо нашпиговано инъекциями молодости, блокирующими подвижную мимику, мышечный спазм – это все, на что оно теперь способно.
– К чему вы клоните? Какое отношение эти траты имеют к событию, случившемуся семнадцатого июля? По-вашему, этот чертов пес набросился на него из-за моих новых часов?
Он спрашивает про часы, хотя его беспокоит только антиквариат. Я уже изучила эти бумаги и почти уверена, что думает он в эту самую минуту о французской шкатулке XVIII века, выполненной в золоте и инкрустированной драгоценными камнями на крышке и керамическими вставками на стенках.
Согласно информации, которую мне удалось найти на одном из сайтов в Сети, стоит эта шкатулка как частный самолет, потому как когда-то принадлежала королеве Франции Марии-Антуанетте.
Я машинально подношу руку к губам, собираясь обратить внимание детектива на этот момент, но все бессмысленно. Сегодня я, как и пять лет назад, – всего лишь молчаливый и безучастный наблюдатель. Я ничего не смогла изменить тогда, не могу и теперь.
Я ставлю запись на паузу и делаю большой глоток из своего бокала. Терпкое вино с легким ореховым привкусом царапает горло. Глубоко вдыхаю, мне не хватает воздуха.
Смотрю на экран телевизора, Синди эмоционально жестикулирует, безмолвно пытаясь что-то объяснить одному из гостей шоу, этого секундного переключения становится достаточно, чтобы подавить растущую внутри меня злобу. Успех Синди по большей части заключен не только в ее несокрушимой вере в себя и в свою правоту, но и в способности слушать мнения экспертов. Жаль, что не все так предусмотрительны. Нортон Клаттерстоун слышит только себя и совершенно не доверяет таким, как я, а потому его допрос, словно лодка, дрейфующая на волнах посреди океана информации, болтается из стороны в сторону, не зная, к какому берегу причалить. И что бы я ему ни сказала, слушать он не станет.
– Ты мне еще поогрызайся! Я тебя с лестницы спущу! – раздается противный вопль соседки за стенкой.
Я делаю еще один глоток вина, возвращаясь в комнату для допросов.
– Разумеется, нет. Но был ли Пол Моррис доволен тем, как вы распоряжались его деньгами? Может быть, он пытался расторгнуть этот договор опеки? – продолжает гнуть свою линию детектив Клаттерстоун.
Камера по-прежнему направлена исключительно на чисто выбритое лицо Коллина Морриса, и я отчетливо вижу, как подрагивают уголки его губ, как натягивается щека, когда он прокатывает языком по внутренней стороне. Он не только прекрасно понимает, куда клонит детектив, но и, совершенно очевидно, ждет этого нападения.
– Полагаю, речь идет о взбалмошном и недобросовестном адвокатишке, как там его фамилия, Бранс, Бромс? – брезгливо сморщив нос, бросает кость Коллин.
– Альфред Бернс.
– Он самый! – хмыкает Коллин. – Он никчемный аферист, который, как и многие другие, пытался пудрить голову моему сыну. А чего он добивался, вы в курсе? Он не просто хотел разорвать договор опекунства, но создать некий трастовый фонд, в котором выступил бы распорядителем! Нет, вы только вдумайтесь в это! Этот мудак хотел запустить свои липкие ручонки в мой… в карман моего Пола!
От возмущения глаза Коллина едва заметно сужаются. Он качает головой, откидываясь на спинку своего стула. Он хочет продолжать выглядеть раскованным и расслабленным, но я чувствую, как он напряжен.
– Интересно получается, – тянет за кадром Нортон, и, судя по тому, как звучит его голос, скорее всего, эти слова он произносит с улыбкой. – А вот Джейкоб, ваш родной сын, утверждает, что стал свидетелем вашей стычки с Полом буквально за пару месяцев до трагических событий. В своих показаниях он говорит, что слышал, будто Пол требовал от вас прекратить контролировать его, иначе вы об этом пожалеете.
Улыбка на лице Коллина Морриса становится немного шире, но выглядит он от этого не милым, а скорее угрожающим. Напряженное молчание, длившееся ровно двадцать две секунды, разрезает его отрывистый смех.
– Ну вы даете, нашли кому верить! Джейкоб не в себе. У него месяц назад как раз завершилась сложная реабилитация. Мы этого не афишируем, это не та история, которой можно гордиться, но он не самый надежный свидетель. Так что я, честно говоря, понятия не имею, зачем он вам наговорил этих глупостей, тем более что ничего такого не было. Мы с Полом никогда не говорили на повышенных тонах. Если хотите, у нас было полное взаимопонимание.
– Складно, однако: адвокат обманным путем хотел получить доступ к деньгам, показаниям Джейкоба верить нельзя, Пол нам уже ничего не скажет, а между тем у вас был не только мотив, но и возможность.
– Что у меня было? Мотив? Не смешите! – говорит Коллин, после чего складывает руки домиком и упирает локти в стол. Широко улыбаясь, он смотрит на детектива озорными глазами, точно играет с ним в кошки-мышки. – И о какой возможности вы говорите? Меня там вообще не было!
– Верно, операция в клинике – отличное алиби.
Коллин Моррис пытается удивленно вскинуть брови, но они неестественно приподнимаются вверх, так и не достигнув нужной точки. Откинувшись на спинку своего стула, он качает головой. На лице – явственная маска разочарования.
– Может быть, он предупредил вас заранее о содержании своей речи? Может быть, он хотел предать огласке то, что вы хотели утаить?
– Что за чушь вы несете? У меня была экстренная операция, у пациентки возникли небольшие осложнения, и мне пришлось быстро принимать меры. И я понятия не имел, что Пол собирается сделать какое-то важное объявление. У нас с ним были хорошие отношения, но это не значит, что он сообщал мне о каждом своем шаге.
– То есть если бы вы знали о речи, то перенесли бы экстренный вызов, так?
– Нет, конечно! Какой в этом смысл? Да и что такого важного он мог сообщить? Что отправляется в очередное турне? Или, может быть, хотел похвастаться очередным подарком от какого-то влиятельного поклонника?
– Мы как раз пытаемся это выяснить.
– Удачи! Как узнаете, не сочтите за труд сообщить и нам. Это все?
– Кому достанутся деньги Пола после его смерти?
Коллин Моррис беззвучно поднимается со своего стула. Глядя на своего собеседника сверху вниз, он явно чувствует свое превосходство. Уголки его губ едва заметно приподнимаются, при этом взгляд его остается таким же острым и серьезным.
– Я думаю, вы прекрасно знаете ответ на этот вопрос. Если появится какая-то свежая информация или новые вопросы, вы знаете, где меня найти.
Не дожидаясь ответа от детектива, Коллин Моррис выходит из кадра, и, прежде чем запись обрывается, я слышу его удаляющиеся шаги и стук закрывающейся двери.