Его рука застыла над клавишами, затем он убрал ее.
Миссис Марбург подошла вплотную ко мне.
– Значит, покопались в грязном белье и думаете повысить свою ставку? Здорово же вы заблуждаетесь. Если не будете вести себя должным образом, угодите прямехонько в тюрьму этой же ночью.
– Кое-кто уж точно угодит.
Она приблизила ко мне лицо, едва не касаясь меня.
– Мы с сыном покупаем таких, как вы, по пяти центов за штуку. Дата на том чеке, что у вас, отсрочена. Неужели вы настолько глупы, что не понимаете, что это означает?
– Это означает, что вы не уверены, купили вы меня за те деньги или нет. Никто не продается в наши дни. – Я достал чек Кита Себастьяна и показал ей. – Себастьян отдал мне это. Она выбросила вперед руку, пытаясь вырвать у меня чек. Я резко отстранился и убрал его.
– Не протягивай руки, Этта.
Несмотря на густой слой косметики, все лицо ее передернуло от злости.
– Не сметь называть меня таким именем. Меня зовут
Рут.
Она подошла к своему креслу. Но вместо того, чтобы сесть в него, она резко выдвинула ящик телефонного столика. Я рванулся к ней, прежде чем она успела навести револьвер, снятый с предохранителя, и выхватил его у нее из рук. Отскочив назад, я повернулся к Хэккету. Он уже встал со стула и наступал на меня. Стрелять мне, однако, не пришлось. Он попятился назад, довольно нехотя, к столу, за которым сидел только что.
– Прочь от стола, Хэккет! Сядь-ка от него подальше, вон там, рядом с матерью.
Он пересек комнату, прислонился спиной к полному собранию сочинений Диккенса, затем сел на высокий трехступенчатый табурет в углу, словно истукан. Миссис
Марбург постояла, словно еще желая оказать мне сопротивление, но в конце концов опять опустилась в кресло.
Я сел на стул, на котором минутой раньше сидел ее сын, и включил магнитофон. Записывающая аппаратура Флейшера, очевидно, включалась автоматически, реагируя на любые шумы: звук шел непрерывно без длительных перерывов и пауз.
Вслед за пением Лорел послышались булькающие звуки, по которым можно было определить, что она наливает себе выпить, затем – еще более длительное бульканье, свидетельствующее о том, что она решила выпить.
Она напевала песенку на свои собственные слова с припевом «Дэви-Дэви-Дэви».
Открылась дверь ее квартиры, и вошел сам Дэви.
– Здравствуйте, Лорел.
– Называй меня мамой.
– Это будет неправильно. Э-э, не надо меня целовать.
– Я имею на это право. Разве я не отношусь к тебе, как мать?
– В последнее время – да. Иногда я спрашиваю себя, почему.
– Потому что я и есть твоя мать. Руку даю на отсечение!
– А может, голову?
Она вскрикнула «Ах!», словно он нанес ей удар кулаком.
– Нехорошо так говорить. Я не имею никакого отношения к убийству твоего отца.
– Но вы знаете, кто убил его на самом деле.
– Я же сказала тебе вчера вечером, что это был молодой человек, бородатый битник.
– В те годы битников еще не было, – с упрямым недоверием возразил ей Дэви.
– Называй его, как хочешь, но он был именно такой.
– А кто это был?
Поколебавшись, она ответила:
– Я не знаю.
– Тогда почему вы покрывали его?
– Я не покрывала.
– Неправда. Вы заявили Флейшеру и на допросах, что погибший – не мой отец. А мне сказали, что отец. Либо вы лгали им тогда, либо лжете мне сейчас. Так когда же и кому именно?
Лорел сказала тихим голосом:
– Не надо со мной так, Дэви. Я не лгала ни тогда, ни теперь. Человек, которого задавило поездом...
Миссис Марбург застонала так громко, что я не расслышал конца фразы. Она начала говорить, и я выключил магнитофон.
– Мне что, так и придется сидеть здесь всю ночь и слушать эту сентиментальную тягомотину?
– Это – семейные записи, – возразил я, – они полны трогательной ностальгии по прошлому. Ваш внук и его мать мирно беседуют о том, что случилось с вашим сыном.
Разве вы не хотите узнать, что с ним случилось?
– Чепуха! У меня только один сын.
Она повернулась к Хэккету, сидящему в углу, и оскалила зубы, что, вероятно, должно было означать материнскую улыбку. Он неловко заерзал при виде такого проявления материнских чувств. Потом опять заговорил, тщательно подбирая слова:
– Нет смысла притворяться, мать. О Джаспере он легко может узнать. Думаю, что уже узнал. Я также думаю, что мне пора во всем чистосердечно признаться.
– Не будь дураком!
– Чистосердечно признаться в чем? – уточнил я.
– В том, что я убил своего брата по матери Джаспера
Блевинса. Если вы дадите мне возможность объяснить случившееся тогда, то вы, по-моему, будете смотреть на это дело иначе. Разумеется, ни один суд присяжных не признает меня виновным.
– Не будь таким самоуверенным, – сказала ему мать. –
Я тебе говорю, что ты совершаешь крупную ошибку, если доверяешь этому сукиному сыну.
– Мне приходится кому-то доверять, – ответил он ей. –
А этот человек спас мне жизнь. Кстати, я не согласен с тобой, что нам следует отменить оплату его чека. Эти деньги он заработал.
Я прервал его:
– Вы собирались рассказать мне, как вы убили Джаспера.
Он набрал полную грудь воздуха.
– Позвольте начать с того, почему я его убил. Джаспер застрелил моего отца. Я был очень близок с отцом, хотя и не видел его много лет. Я жил в Лондоне, изучал экономику, чтобы со временем взять управление всем нашим бизнесом в свои руки. Но отец был в расцвете лет, и я думал, что ему еще жить да жить. Когда я получил известие о его убийстве, я стал готов на все. Я еще был очень молод, двадцать с небольшим. Прилетев домой, я окончательно решил разыскать убийцу.
Хэккет говорил, как по написанному, и поэтому в правдивость и искренность его слов было трудно поверить.
– И как же вы его разыскали?
– Это оказалось очень просто. Я узнал, что Джаспер поссорился с отцом.
– Кто сказал вам?
Он посмотрел на мать. Она сделала жест ладонью, словно отстраняя его от себя.
– Меня сюда не приплетай. Послушайся моего совета, заткнись сейчас же.
– Чего вы опасаетесь, миссис Марбург?
– Тебя, – ответила она.
Хэккет продолжал со слабым подвыванием в голосе.
– Я хочу закончить. Узнав, что Джаспер с женой на ранчо, я отправился туда. Это было через два или три дня после того, как он убил отца. Я бросил это обвинение ему в лицо. Он схватил топор и кинулся на меня. К счастью, я оказался более сильным или более везучим. Я вырвал топор у него из рук и проломил ему череп.
– Значит, это вы были тем бородатым?
– Да. Отпустил бороду, когда учился в Лондоне.
– И Лорел находилась там, когда вы убили Джаспера?
– Да, все произошло у нее на глазах.
– А ребенок, Дэви?
– Он тоже был там. Вряд ли я могу винить его за то, что он сделал со мной. – Хэккет потрогал свои вздутые губы и бесцветные глаза.
– Что произошло между вами и Дэви?
– Как вы знаете, досталось мне от него здорово. Сначала он хотел положить меня под колеса поезда. Потом передумал и заставил показать ему, как проехать к ранчо.
Видимо, он пытался воссоздать случившееся тогда и заставил меня признаться в том, что я рассказал сейчас вам.
Жестоко избил меня. Говорил со мною так, словно намеревался убить меня, но затем опять передумал.
– Вы сказали ему, что являетесь его отцом, настоящим отцом?
Хэккет не мог скрыть удивления, искривив уголок рта и прищурив один глаз. Это походило на слабый приступ паралича.
– Да, сказал. Я – его отец.
– И что было после того, как сказали?
– Он размотал пластырь у меня на руках и ногах. Мы поговорили. Больше говорил он. Я пообещал дать ему денег и даже признать его своим сыном, если он добивается именно этого. Но его интересовало главным образом то, как докопаться до истины.
– То есть, до того, что Джаспера убили вы?
– Да. Он совсем не помнил меня. В его памяти не сохранилось решительно ничего.
– Мне не совсем ясно, – сказал я. – По-вашему выходит,
что вы убили Джаспера, находясь в состоянии самообороны. И даже без этого я согласен с вами в том, что ни один суд присяжных не признал бы вас виновным: ведь вы совершили непредумышленное убийство. Для чего же было все скрывать и пускаться на такие сложности, чтобы избавиться от тела?
– Это делал не я, а Лорел. Вероятно, она чувствовала себя виноватой за нашу связь в Техасе. Признаю, что и я считал себя виноватым – и за это, и за все остальное. Не забывайте, что Джаспер был моим братом. Я чувствовал себя Каином.
Возможно, он чувствовал себя Каином когда-то давным-давно, но сейчас в его голосе я ощущал только фальшь. Его мать заерзала в кресле и опять вступила в разговор:
– Болтовня обходится дорого. Ты еще не понял этого?
Хочешь, чтобы этот сукин сын сожрал тебя потом с потрохами?
Внимательно посмотрев на меня, Хэккет ответил ей:
– Я не верю, что мистер Арчер – шантажист.
– Черт возьми, конечно, он не станет называть это шантажом. Он и ему подобные называют это расследованием или установлением личности преступника или «ты –
мне, я – тебе». Купим ему многоквартирный доходный дом, чтобы жил – не тужил, да еще здание под его контору, чтобы было, где хранить свои досье на нас, и чтобы отчислял нам по пять центов с каждого доллара дохода. – Она резко встала. – Ну, сколько сдерешь на этот раз, ты, сукин сын?
– Перестань употреблять такие выражения, Этта. Они разрушают трогательный материнский образ. Я уже думал, откуда это дом у Лорел, и откуда – у твоей матери.
– Оставь мою мать в покое, она здесь ни при чем. –
Похоже, я задел миссис Марбург за живое. – Ты что, говорил с Элмой?
– Немного. Ей известно гораздо больше, чем ты думаешь.
Впервые за все время нашего знакомства в глазах миссис Марбург блеснул страх.
– Что известно?
– Что Марка Хэккета убил Джаспер. И думаю, она считает, что его руку направляла ты.
– Черта с два – я! Джаспер сам до этого додумался.