Мы стоим, обнимаемся, я обхватил ее сзади, прижавшись к ее попке и спине. Мимо проходит Инна — хозяйка, но ничего не говорит, мы посторонились, чтобы пропустить ее. Затем я обращаюсь к Маргарите, мы с ней о чём-то говорим. Я говорю вот, мол, какие у меня «крутые» туфли. Они спрашивают марку, перечисляя наиболее известные, но всё неправильно. Я хочу им ответить, но вспоминаю, что где-то в их офисе снял туфли, оставив их, и хожу в одних носках. Я принялся искать туфли, мне помогают девчонки, нигде не могу найти. Уже подключилась Инна, как старшая. Наконец, в туалете, где уборщица моет ведра, я нахожу свои лакированные кожаные туфли, видимо я их мыл и оставил сушиться. Я надеваю их и демонстрирую девушкам, восклицая: «Это — Ллойд, самая дорогая марка! Президент России такие же носит!» Я переспрашиваю у них, действительно ли туфли мои стоят 4 тысячи рублей, они подтверждают это. Я также показываю им подошву, говоря, что поставил профилактику.
По ходу я замечаю на складе какой-то другой товар и понимаю, что магазин теперь будет торговать не только обувью, но и этим другим. Меня спрашивают, а где их видеокассета с рекламой, я развожу руками, мол, знать не знаю. Кто-то делает предположение, что кассета у Риты. Я говорю, что может у Маргариты, а может и не у ней, а в головном офисе у Риммы — менеджера фирмы по маркетингу и рекламе.
А потом мы с моим режиссером Лёшей Соколовым заходим в какое-то здание, где расположены офисы фирм и конторы. На входе сидит вахтер, и Лёша громко произносит, обращаясь якобы ко мне, но на самом деле это предназначено для ушей вахтера, он произносит название фирмы и, развернув листок, комментирует вслух адрес и план расположения. Я ему говорю в укор, будто ты не знаешь всего этого, играешь, мол, на публику. Он виновато отвечает, что специально делал это, чтобы задобрить вахтера, показав ему, что мы будто бы свои. В это время мы уже идем по коридору к нужной комнате.
Далее я выбираюсь из какой-то берлоги, вокруг снег, пробираюсь среди строительных машин и иду по дороге куда-то. Затем спохватываюсь, возвращаюсь, с риском для себя карабкаюсь на снежную гору, но экскаватор уже порушил мое прежнее убежище, завалив снегом. Рабочие кричат мне, чтобы я поберегся, а я спрашиваю у них, как достать из-под завала нужный мне предмет? Экскаваторщик помогает мне вытянуть из снега старую люстру. На кой хрен она мне нужна, я не знаю. Взяв ее, я быстро ретируюсь с места стройки.
P.S. Совсем забыл: я спешил сообщить всем девчонкам, что их салон — это моя бывшая квартира, на что они отвечали, что уже знают об этом. Вероятно, я таким образом намекал им, что они должны исполнять роль моей бывшей подруги, которую я трахал до них. Причем они об этом прекрасно догадываются.
Укус мамбы [30]. повесть
Седой человек шел по улице Ленина, сгорбившись и понурив голову. На лице его застыло безразличное выражение, но вглядевшись в темные, с поволокой глаза, можно было заметить в самой глубине их затаившуюся боль — боль утраты. Это чувство наполняло его душу, терзало разум, отравляло его ядом отчаяния и бессильной ненависти. Он ненавидел мир за то, что тот отнял у него самого дорогого человека. Так прошел месяц, но наступил день, когда судьбе было угодно обратить на него свой надменный взор и подарить надежду.
Пожилой человек свернул на Коммунистическую и вскоре приблизился к внушительному, облицованному мрамором зданию всего в пять этажей, но занимавшему большую площадь. Поднялся по ступеням парадного входа и, мельком взглянув на табличку: «Федеральная служба безопасности РФ. Управление по Республике Башкортостан», — толкнул массивную дверь, облицованную бронзой. Очутившись в холле, направился к охраннику:
— У меня назначена встреча с генералом Бардамшиным.
Тот связался с кем-то по внутренней связи. Вскоре появился молодой человек, проверил документы, пригласил следовать за собой.
Эфесбешник провел посетителя по каким-то коридорам, остановился возле одной из дверей, табличка на которой гласила: «Заместитель начальника по борьбе с коррупцией и организованной преступностью». Войдя, представил гостя, приглашающе распахнул дверь.
Поднявшийся из-за стола человек был невысок, коренаст, с приятным улыбчивым лицом, похож на одного популярного российского актера.
— Лукманов, Ибрагим Ильгизович, — представился посетитель.
— Бардамшин, Альберт Ахатович, — пожал руку гостю хозяин кабинета, — присаживайтесь.
— Я… — Лукманов откашлялся, — меня направил к вам…
Генерал поднял руку:
— Знаю, знаю — Владимир Хамитович. Мы с ним давние друзья, он не раз выручал меня в трудных ситуациях. Да, он вкратце изложил мне суть дела…
Бардамшин выдвинул ящик стола, достал кожаную папку. Открыл ее, пролистал какие-то бумаги.
— Здесь у меня следственное дело по факту пропажи без вести вашей дочери, — он нахмурился, — следствие пока не дало никаких результатов. Зацепок нет, не обнаружена она и среди… гм, неопознанных тел. Хотя было подозрение на обычный уход из дома.
— Моя дочь не такая, — твердо ответил Лукманов, — и ей незачем было уходить из дома. Я уверен — ее убили.
Бардамшин внимательно посмотрел на него, покачал головой:
— Вас не устраивают результаты официального расследования?
— Те, кто его вел — ошиблись. Или просто халатно отнеслись к своим обязанностям.
Гость помолчал, затем продолжил:
— Я прошу у вас помощи — следствие нужно довести до конца и установить истину.
Генерал откинулся на спинку кресла, о чем-то задумался.
— Видите ли, — он тряхнул головой, — наша организация заняться этим делом не может — оно вне нашей компетенции. Единственное, что я могу вам посоветовать — это обратиться к частному детективу…
Это произошло месяц с небольшим тому назад. Рамиль Мамбетов полулежал на заднем сидении неприметной «девятки», борясь с мучительным желанием закурить. И хотя стекла в машине были тонированными, пренебрегать излишней осторожностью все же не следовало. Машина была припаркована у обочины в ряду множества других легковушек. Их тачку удалось приткнуть часом ранее прямо напротив казино, так что вход в увеселительное заведение был виден как на ладони.
Напарник Мамбетова крутился где-то внутри здания, в разношерстной толпе местных любителей азартных игр. Как только «объект» покинет дом развлечений, они «поведут» его, меняясь с другими «топтунами». Вторая машина с двумя операми из «наружки» застыла метрах в ста от них.
Майору Мамбетову шел тридцать восьмой год, из них восемнадцать он отдал работе в уголовном розыске. Сейчас он возглавлял отдел, но на задания выезжал лично, не чураясь любой работы на улицах. Профессия мента ему нравилась, что и когда бы о ней ни говорили, причем нравилась всегда — в юности до службы в армии, во время первых шагов в «уголовке» и учебы на заочном юрфака, после нескольких ранений. Нравилась она ему и теперь, когда, казалось бы, устаешь от всей той грязи, с которой приходилось иметь дело в лучшие годы своей жизни.
За время работы в органах ему приходилось сталкиваться с множеством преступников всех мастей и рангов — от матерых рецидивистов, ненавидящих Закон и его стражей, до случайных, сбившихся с истинного пути бедолаг, совершивших преступления в порыве отчаяния, от безысходности, и раскаивающихся в содеянном. Многим он глядел в глаза за эти прожитые годы, пытаясь понять — что же толкнуло его подследственных на совершение преступления? Многое перевидал на своем веку опер и пришел к выводу, что и простить можно многое, но ни в коем случае убийства и нанесение тяжких увечий, совершенные в корыстных целях или из хулиганских побуждений. И караться подобные преступления должны не тюремным заключением, штрафами, пусть и огромными, и конфискацией имущества, а исключительно смертной казнью.
Как говорится в Ветхом Завете: «Око за око, смерть за смерть». Христианское же всепрощение Мамбетов не понимал и не принимал — ни умом, ни сердцем. Если негодяй, будь то закоренелый преступник, маньяк или забияка, мнящий из себя крутого, отнял жизнь другого человека по злому умыслу — в силу своего патологически злобного характера, больной психики или неуемной алчности, то он должен быть уничтожен как бешеный зверь, и суд обязан его приговорить к высшей мере наказания. И к черту все эти моратории! А то ведь, в противном случае, когда убийца или насильник помилован, получается, что государство заведомо ценит жизни своих законопослушных граждан намного ниже, нежели жизни подонков и всевозможных социопатов.
Мамбетов был убежден, что потенциальные убийцы, садисты и насильники, зная, что им грозит за совершение смертного греха, лишний раз призадумаются и вовремя остановятся, так и не воплотив свои преступные помыслы в жизнь, а все эти сюсюканья об увечной психике, душевных травмах и невменяемости точно так же неуместны, как оправдание опьянением. Никаких смягчающих обстоятельств не должно быть и в помине! Иначе можно задаться вопросом: а зачем пристреливать взбесившихся животных, ведь они не виноваты? Может лучше закрыть их в помещении и кормить через специальное устройство, пока они сами не издохнут от поразившей их болезни? Но бешеных псов мы уничтожаем, а ведь они, в отличие от человека, не обладают разумом и поэтому не могут контролировать свои поступки. Человек же может контролировать себя, даже если он «взбесился».
Зорко наблюдая за входом в казино, сыскарь раздумывал о том, как сложится судьба очередного следствия по делу «ночного душителя». Еще один маньяк, еще один взбесившийся зверь. Хищники — они повсюду. Намечают и подстерегают очередную жертву, ибо без этого не могут, кровавое пиршество — суть их мерзкого существования.
Это дело не было особенным в череде таких же — о покушениях на жизнь и честь беззащитных граждан, жителей Уфы. Свихнувшийся на психосексуальной почве (по всей вероятности) маньяк-садист. Преступления совершал только в ночное время. Выслеживал жертв — исключительно молодых, привлекательных блондинок, иногда шатенок — заманивал в темный угол, где без лишнего шума (очевидно угрожая расправой) насиловал, а затем безжалостно убивал.