— Мне нужно догнать девочек, одеть… и довезти их до стойбища. Ведь им холодно в школьной одежде?
— Да, холодно. А ты хочешь им дать теплую одежду и на собаках отвезти в яранги?
— Да, да! Ну, так кто же хочет ехать?
Дети повеселели. Хмурь сошла с лиц. Но никто не изъявил согласия участвовать в этой, по их мнению, недостойной «настоящего человека» погоне. Они как будто не находили в моем намерении ничего плохого, но самим принимать участие в погоне не хотелось.
— Нет, ты сам поезжай! Мы здесь будем. Ты таньг, а мы чукчи. Тебе можно, а нам нельзя, — сказал Таграй.
На нарте с остолом[24] в руках сидел Лятуге. Наше намерение ему тоже казалось нехорошим: зачем гнаться за детьми? Раз они ушли, обязательно придут домой. Лятуге ехал по обязанности. Кивком головы он приглашал меня садиться.
Двенадцать собак рванули нарту, и мы помчались. Беглянок уже не было видно, их и след простыл. Но Лятуге знал, куда ехать. Вероятно, Лятуге никогда не гнался так и за белым медведем. Он стучал о нарту остолом, мычал на собак, и они летели стрелой. Нарта мчалась все быстрей и быстрей. Через сорок минут мы проскакали двенадцать километров и прибыли в стойбище, так и не догнав девочек.
В селении их тоже не было. Беглянки сообразили, очевидно, что за ними может быть погоня, и, чтобы сбить с толку своих преследователей, ударились в горы. По ущельям гор они направились в другое, дальнее стойбище.
Я ожидал больших неприятностей и прямо направился к яранге Ульвургына. Стоя около нарты, я объяснил председателю цель моего приезда. Хотя я старался держаться спокойно, Ульвургын уловил мое волнение, и, видимо, это ему понравилось. Понравилось и то, что на нарте лежала теплая одежда для убежавших девочек.
Ульвургын, к моему удивлению, улыбнулся и, хлопая меня по плечу, сказал:
— Сколько нам с тобой заботы! А? Как будто нам совсем делать нечего. Ну, да ладно. Ничего. Пойдем пить чай в ярангу.
Затем Ульвургын крикнул, чтобы сейчас же пришел Тнечейгун — отец одной из беглянок.
— Это ничего. Они где-нибудь в тундре. А может быть, они прошли в другое стойбище. Ведь вторая-то из стойбища Аккани, — успокаивал меня Ульвургын.
Пришел Тнечейгун, и Ульвургын рассказал ему историю с его дочерью.
Тнечейгун рассмеялся.
— Ничего, — успокаивал он, — девочки хорошо знают дорогу.
В пологе готовился ужин. Жена Ульвургына внесла тазик с мерзлым куском моржового мяса, листьями щавеля и какими-то корешками. Все это было сдобрено тюленьим жиром.
— Хорошая еда, попробуй, — сказал мне Тнечейгун. — Эти листья и корешки наши женщины собирают летом в тундре. Они далеко уходят за ними. Девочки всегда помогают им. Поэтому мы и не беспокоимся за них. Они хорошо знают местность.
Чукчи ужинали и шутили над побегом девочек из школы. Их нисколько не смущало, что девочки находятся в тундре. Разве в тундре более опасно, чем в школе?
И, наконец, что же тут особенного, если восьмилетняя девочка пройдет по гористой тундре километров пятнадцать — двадцать?..
Таковы были суждения отцов.
Но все же после ужина было заложено несколько нарт, и чукчи умчались в тундру на поиски.
Спускалась ночь.
Хотел поехать и я, но Ульвургын стал отговаривать меня.
— Зачем? Все равно они придут. Нарты послали, чтобы ты не беспокоился, — усмехнувшись, сказал он.
В тундре девочек, конечно, не нашли. Они давно уже пришли в дальнее стойбище Аккани. В яранге они сидели в культбазовской одежде, пили чай в окружении всех жителей стойбища и рассказывали:
— Нам очень захотелось в ярангу. Мы соскучились. Стали видеть во сне яранги. От сильного желания скорей попасть домой разболелась голова. Мы подумали, что если не убежим, так все равно умрем там. Мы так думали и никому своих дум не рассказывали. Другие тоже хотят домой.
Я остался ночевать в яранге Ульвургына в ожидании приезда дочери Тнечейгуна. Мне нужно было ее увидеть, но в то же время пора было возвращаться на культбазу. Я знал, что оставшиеся дети будут очень волноваться.
Я поделился своими мыслями с Ульвургыном. Он подумал, закурил и сейчас же решил послать человека на культбазу. И когда в сенцах яранги послышался голос парня, Ульвургын крикнул ему:
— Скажи там, что все благополучно!
— Эгей! — ответил парень.
— Скажи: девочки дома! Пьют чай! Рассказывают, как жили в школе. Их слушает много людей. Завтра мы все вместе приедем на кульбач. Ну, тагам! (поезжай!) — выкрикивал Ульвургын свой наказ.
«Сколько новых переживаний внесла школа! — невольно думал я. — Сколько людей, думы которых ежедневно, ежечасно связаны со школой, появилось на Чукотской земле! До революции мысль о школе не могла прийти в голову чукче-охотнику. На всем побережье не было ни одного грамотного человека».
Долго тянулась ночь в душной яранге Ульвургына. Хотелось скорей на культбазу. А дети рвались оттуда сюда. Им были милы и дороги эти грязные родные яранги.
На следующий день, едва я проснулся, Ульвургын сообщил:
— Вээмнеут — девочка-беглянка — уже приехала.
Ульвургын сидел голый и, напившись чаю, нарезал тонкие ремешки из тюленьей кожи. Он пользовался каждой свободной минутой для работ по хозяйству, ибо все свое время уделял главным образом школе. Ульвургын предложил мне завтрак: мороженое сырое моржовое мясо. Я не мог заставить себя съесть этот завтрак. Отказаться — значит обидеть гостеприимного хозяина. Пришлось выдумать болезнь желудка. Ульвургын охотно согласился с тем, что я не привык есть моржовое мясо, но тому, что от него может заболеть живот, не поверил. Он даже засмеялся по поводу моего такого объяснения. Выражение лица его говорило: «Взрослый ты человек, а говоришь глупости».
— Ну, ничего. Вот чай можно. И вот кав-кав, — сказал он.
Кав-кав — это пресные лепешки из пшеничной муки на тюленьем жиру. Нельзя сказать, что кав-кав вкусный, но есть его было можно. Единственный недостаток кав-кав — отсутствие в нем соли, как и во всякой чукотской пище.
После завтрака мы отправились к Тнечейгуну. Когда мы вошли в полог, беглянка сидела в углу и что-то шила. Увидев нас, она очень смутилась и, опустив голову, еще усердней заработала иглой.
— Вээмнеут торбаза себе шьет? — спросил Ульвургын и развалился на мехах, добродушно посмеиваясь. — Ей надо крепкие торбаза, потому что убегать из таньгиной яранги в плохих торбазах трудно, — насмешливо говорил он.
Вээмнеут изредка посматривала на нас исподлобья.
— Ничего! Чтобы меньше портилась обувь при побегах, мы подошьем ее торбаза моржовой кожей, — сказал отец девочки.
— Из моржовой кожи только лодки да крышу для яранг делают, а не торбаза, — поспешила ответить Вээмнеут на шутку отца.
В своей яранге Вээмнеут чувствовала себя значительно смелее и была словоохотливей.
— Зачем же ты, Вээмнеут, убежала и не сказала мне? Если тебе так захотелось домой, ты могла сказать об этом мне. Я вызвал бы твоего отца, и ты поехала бы домой на нарте.
— Коо, — возразила она.
Спустя некоторое время Вээмнеут рассказала историю своего побега. В школе сначала было интересно. Потом все стало знакомым, и очень сильно потянуло домой. Дети не решались сказать об этом. Они думали, что больше никогда не увидят яранги. Бежать под вечер тоже было страшно. Вдруг волк? Но девочки предусмотрительно взяли у Лятуге коробочку спичек и решили дорогой при всякой опасности чиркать их. На случай, если неожиданно задует пурга и придется пережидать ее, они у того же Лятуге взяли из его запасов по куску моржового мяса. Словом, побег оказался продуманным и организованным. Лятуге они ничего не объяснили, так как на него не надеялись, думали, что он их выдаст. Накануне побега девочки видели во сне свои яранги, и это окончательно заставило их бежать в тот же день.
— Все равно волк не признал бы в вас больших охотников, — сказал Ульвургын.
— А мы его спичкой! — торопливо сказала девочка.
…На культбазу я приехал вместе с Ульвургыном.
С момента моего выезда в погоню и до самого возвращения все школьники были в сильном возбуждении.
Что девочки-беглянки ушли, это их мало беспокоило. Вернее, их это совсем не беспокоило. Они хорошо знали, что девочки дойдут до своих стойбищ. Их интересовало, что из всего этого может получиться, какой конец будет у этой истории.
Всю эту беспокойную ночь учителя оставались в школе до утра. И даже доктор Модест Леонидович проспал ночь в учительской, на кровати дежурного воспитателя.
Но больше всех волновалась Таня. Она дала волю своей фантазии и уже представляла, как девочки в тундре замерзнут, как потом понаедут родители и какой из этого получится скандал. Вечером Таня настояла на том, чтобы принять самые серьезные меры по охране школьников.
— Чего доброго, они ночью разбредутся все по своим стойбищам, — говорила с тревогой Таня.
Когда детей уложили спать, все двери незаметно для школьников заперли на замок. Ночь прошла благополучно.
Утром, когда мы подъезжали к культбазе, с крыш домов, как камни во время обвала, посыпались школьники. Они с самого утра забрались туда и высматривали: не покажутся ли нарты?
Не успели мы сойти на снег, как со всех сторон к нам сбежались все до единого школьники. Они засыпали нас всевозможными вопросами.
Но Ульвургын молчал, словно набрав в рот воды. В дороге я договорился с ним, что он не будет разговаривать с каждым учеником в отдельности. Он готовился выступить на собрании.
Его упорное молчание сильно беспокоило детей.
— Зачем вы все молчите? Почему не рассказываете новостей? Я тогда не буду больше разговаривать по-русски: рука, рама… — пригрозила Тает-Хема.
После такого «ультиматума» пришлось сказать, чтобы все собрались в класс. Дети медленно и неохотно направились туда.
На собрании я прежде всего сообщил, что убежавшие девочки дома, что скоро они возвратятся к нам, что так уходить, как ушли девочки, нельзя: легко замерзнуть в нашей не приспособленной для дороги одежде, могут волки напасть. Если кто сильно захочет домой, надо об этом сказать учителям.