«15 февраля 1929 года.
Все же нам не повезло. Очень трудно прививать культурные навыки чукотской детворе. Недошедший пароход еще более осложнил нашу работу. В самом деле, какой порядок может быть в ученической столовой, когда у нас нет даже мисок? Суп разливается в чайные чашки, а деревянные ложки почти одинакового диаметра с чашкой. Школьники оказываются на положении лисицы в гостях у журавля. Я объяснил ученикам, что у нас плохо с посудой: пароход не дошел до культбазы и купить теперь негде. После этого не успел я отлучиться на минутку в учительскую, как увидел, возвратившись, такую картину: на столе море супа; костюмы, лица — все измазано супом; кругом стружки. Ребята, вооружившись ножами, в один миг обстрогали ложки, приспособляя их к чайной чашке.
Они со всей серьезностью на лицах заняты изготовлением подходящих ложек.
— Теперь ложками можно доставать суп с самого дна чашки, — говорит один «деревообделочник», показывая свою изуродованную ложку.
Некоторые по неосторожности откололи почти половину ложки — и тоже довольны. Половина ложки свободно входит в чайную чашку, и они с восторгом доедают суп.
22 февраля 1929 года.
Во время вечернего чая было обнаружено несколько чайных чашек, не совсем чисто вымытых. Некоторые школьники заявили свою претензию к дежурным. Эта претензия меня крайне удивила, так как грязь обычно их мало смущает. Ребята говорят об этом, видимо, для того, чтобы понравиться мне. Они уже знают, что учителя — сторонники чистоты, и поэтому стараются поддерживать ее не для себя, а для учителя. Ну, пусть хоть с этого начинают. Потом войдет в привычку.
Рультуге-первый лукаво посмотрел на меня и, обращаясь к дежурному ученику, сказал:
— Почему ты плохо вымыл чашку? Когда я дежурил, ты пил из чистой чашки.
Трое дежурных приняли этот справедливый упрек молча и с недоумением. Они даже не пытались защищаться, не понимая: в чем, собственно, дело?
По моему предложению выбираются три плохо вымытые чайные чашки и ставятся на середину стола. Они у всех на виду, и ребята ждут: что же будет с этими чашками?
— Придется, вероятно, им самим пить из грязных чашек, — говорю я ученикам.
Грязные чашки пододвигаются к дежурным. Молча они берут их. Дежурных смущает не грязь, а самый факт плохой работы.
— Вымойте чашки хоть для себя, — говорю я.
— А мы можем пить и из таких, — заявляет один из дежурных.
— Нет уж, идите на кухню и вымойте их как следует.
Сконфуженные дежурные берут каждый свою чашку и очень неохотно направляются в кухню.
Ручки многих чашек откололись. Все хотят пить чай из чашки с ручкой. Кто же отбивает ручки у чашек? Я попросил виновников поднять руки. Они честно сознались.
— А почему Тает-Хема не подняла руку? Ведь у нее тоже чашка без ручки, — сказал Рультынкеу.
— Ручку отбила не я, — горячо возразила Тает-Хема. — Рультынкеу ударил по ручке ложкой, от этого она отвалилась. Вина не моя, хотя чашка и стояла против меня. Я только плохо караулила чашку. Надо было мне держать ее в руках.
Ребята согласились, что она, пожалуй, в самом деле не виновата.
28 февраля 1929 года.
Сегодня наконец удалось установить таинственное «вредительство». Входя в школу, я заметил группу учеников, стоявших на скамейках вокруг лампы. Они с интересом рассматривали разбитое стекло лампы и вздрагивающее пламя фитиля. В широкой части стекла зияла дырочка. Увидев меня, школьники слезли со скамеек и разошлись.
Ко мне подбежал Лятуге. Он энергично показывал на дырочку в стекле, а потом на учеников. Видно было, что он жаловался на них. Ему надоело ходить и просить новые стекла.
Было совершенно очевидно, что школьники намеренно разбивали ламповые стекла. Все же я склонен думать, что они это делают не из шалости, — они охвачены «духом исследования». Стекло они видят впервые, а как же не узнать все свойства его!»
Прочитав эту запись учителя, я вызвал школьницу Тает-Хему поговорить с ней о ламповых стеклах.
Выбор пал на нее потому, что она любила поговорить и откровенно рассказывала о всех школьных событиях.
Бойкая девочка, с очень красивым лицом, Тает-Хема была любимицей всей культбазы. Она часто забегала в квартиры сотрудников в надежде получить конфеты или еще какие-либо подарки. Этим ее немного избаловали, но это же обстоятельство сделало ее исключительно общительной с русскими. Она держала себя свободно, без тени смущения, и часто даже шутила. Ей было лет девять, но она была самая развитая и самая большая проказница.
Тает-Хема охотно вошла в учительскую и села на стул, с интересом ожидая вопроса. Каждый раз, когда с ней происходила беседа один на один, она была очень довольна. Тает-Хема знала, что школьники толпятся около двери и с большим нетерпением ожидают ее возвращения. Конечно, ей решать — рассказать или не рассказать про разговор. Некоторое время она будет молчать, испытывая их терпение, а потом расскажет подробно, со своими добавлениями.
Тает-Хема с самым серьезным выражением лица сидит и молчит. Она сгорает от любопытства: зачем ее позвали, какой будет разговор?
— Ну, что же ты ничего не спрашиваешь? — говорит она наконец, не в силах совладать со своим любопытством.
— Сейчас, сейчас, Тает-Хема! Вот напишу записку, тогда поговорим.
— Спрашивай же скорей! — нетерпеливо говорит она.
Но я намеренно медлю.
— Расскажи, Тает-Хема: отчего так часто бьются у нас в школе ламповые стекла?
Тает-Хема делает лукавые глаза и смеется.
— Наверно, «келе» делает дырочки в стеклах. Он всегда что-нибудь портит.
На лице у нее появляется таинственное выражение. Она поднимается со стула и, погрозив мне пальцем, шепчет:
— Подожди немножко!
На цыпочках она подбегает к двери и смотрит в замочную скважину.
— Здесь всегда смотрят, — говорит она и вешает на ручку двери свой носовой платок. — Еще смотрят в гвоздевую дырочку.
Тает-Хема долго ищет ее, — с этой стороны ей не приходилось подсматривать.
— Вот, вот она! В нее хорошо видно. Ее надо спичкой заткнуть.
— Зачем же подсматривают, Тает-Хема? Ведь это нехорошо.
— Нет, хорошо. Очень интересно.
— Но ты ведь сейчас все закрыла, чтобы никто не смотрел? Значит, подсматривать нельзя, плохо?
— Зачем им смотреть, когда я сама расскажу потом им. Смотреть надо, когда здесь никого нет наших.
— Подсматривать и подслушивать разговоры вообще нехорошо. Так делают только плохие люди.
Тает-Хема немного смущена и молча садится на краешек стула.
— А дырочки в стеклах делать тоже нехорошо? — спрашивает она и, не дожидаясь ответа, говорит: — Это мальчики делают. Они плюют в ламповое стекло — и там делается дырочка. Таютэгин хорошо плюет сквозь зубы. У других так не получается, у них только трещины.
— Конечно, нехорошо, так же как и ручки у чашек отбивать. Это все равно как если бы я подошел к байдаре и вырезал ножом дырочку в дне.
— Нет, там нельзя. Тогда в байдару польется вода и на ней нельзя будет ездить по морю. Затонуть может.
— Но ведь и лампа коптит, когда в стекле сделана дырочка. А кроме того, у нас скоро стекол не будет. На складе их осталось очень мало. Тогда придется жить в темноте.
— Скоро придет большое солнце, и без лампы всю ночь будет светло, — говорит она.
— Нет, Тает-Хема, большого солнца еще долго ждать.
— А кто делает стекла, из чего их делают?
— Ламповые стекла делают русские рабочие.
— О, здесь много русских! Пусть они сделают. Ребята все хотят посмотреть, как делают стекла.
Так неожиданно выяснилась необходимость беседы со всеми учениками о ламповых стеклах, о том, как их делают, где их можно сделать и почему нельзя «устраивать» на них дырочки.
Происшествие было исчерпано. Лятуге больше не пришлось ходить на склад за ламповыми стеклами.
«15 марта 1929 года.
Почти два с половиной месяца существует наша школа. Дежурства ребята несут превосходно. Работу выполняют довольно аккуратно. Каждый старается заслужить всеобщее одобрение.
В обязанности дежурных входит также и доставка льда с реки на кухню. Лед, нарубленный взрослыми, они с удовольствием подвозят на нарте к школе. Жаль все же, что мы лишены настоящей воды. Наша река промерзла до дна. Из льда или снега вода получается, как говорит доктор, почти дестиллированной [30].
Сегодня произошел необыкновенный случай: ученик Таютэгин и двое его поддежурных не доставили на кухню лед. Воды не хватило. После обеда детям не пришлось пить чай, который они очень любят. Это событие вызвало большое недовольство.
— Вы почему же не привезли лед? Может быть, вам тяжело было? — спросила я дежурных.
Все ребята засмеялись, а один из них сказал:
— Таютэгин самый большой мальчик у нас. Он может тащить сразу двух тюленей! Лед так близко от нас находится, что и устать не успеешь.
— Выходит, что вчерашние дежурные привозили Таютэгину воду, и он пил чай, а сегодня для них он не захотел привезти? — продолжала я.
Таютэгин молчал, понурив голову.
— Ну что же, придется мне сейчас привезти лед. Кто пойдет со мной?
Изъявили согласие почти все ребята. Я отобрала троих. Не успели мы подъехать к реке, как подбежал Таютэгин и виновато сказал:
— Пусть я буду привозить лед каждый день. Я был немножко сердит и поэтому не захотел привезти лед. Теперь я хочу. — И он с необыкновенным усердием принялся за работу.
С большим трудом отстранили его от этой работы в последующие дни, когда дежурили другие.
18 марта 1929 года.
По-видимому, наш дневной рацион мало удовлетворяет детей. Правда, в меню очень много мясных блюд: из моржатины, нерпы, заячьего мяса, куропаток, уток — словом, всего того, к чему с раннего детства привык организм наших школьников. Все же дети этим не удовлетворяются. Они часто вспоминают яранги, где можно вволю поесть сырого мяса.