Говорят, это будет наш большой город. В марте была райконференция. Заслушали отчет секретаря райкома комсомола тов. Ухсимы. Из Чаплина эскимоску помните? Очень много комсомольцев высказывались. Одного инструктора райкома, тов. Каляу, уволили с работы. Оценили его практическую работу слабой. Прорабатывали историю партии по учебникам. На далекой Чукотке слышны громкие голоса Союза Советских Социалистических Республик. В страницах газеты „Советский Уэлен“ читаем свежие новости. Пишем туда свои стихи, и их печатают по-печатному…»
Письмо было длинное. В нем были описаны все события школы и всего района. В конце значились подписи учеников VI класса: Таграй, Ктуге, Тает-Хема, Локе, Рультуге, Каргынто и многих-многих других.
Николай Павлович долго читал, и Татьяна Николаевна следила за выражением его лица и думала: так ли на него действует это письмо, как на нее?
Свернув письмо, Николай Павлович отдал его.
— А почему они называют вас Таня-кай?
Татьяна Николаевна улыбнулась и сказала:
— Прозвали так. По-чукотски значит: маленькая Таня.
— Это чудесно! Таня-кай, Таня-кай! Ах, как замечательно! — восхищался Николай Павлович.
— Вот телеграмма. Ее я получила совсем недавно.
«Очень обрадовались, что опять возвращаетесь тчк Привезите книжку „Великий план“ тчк. Тнаыргын просил привезти ему особенную трубку».
— Ну, и что же? Везете вы трубку своему старику?
— Везу! Да еще какую! — ответила Татьяна Николаевна. — А вы, Николай Павлович, спрашиваете еще: с охотой ли я еду сюда?
Подошел штурман.
— Товарищ Чижов! Два вопроса… — сказала Татьяна Николаевна, обращаясь к нему.
— Я — весь внимание! — по-военному отчеканил он.
— Скажите, надолго ли туман закрыл небо и скоро ли мы подойдем к культбазе?
— Охотно вам отвечу. Только что же вы здесь мокнете? Давайте присядем на спардеке, под навесом, прямо на сене: люблю запах сена!
Под навесом было еще темней.
— Итак, слушайте, — сказал штурман. — По первому вопросу: сие от командования не зависит — мы не здешние. Вам лучше знать, когда рассеется туман. А что касается второго — скажу точно. Мы идем прямо в Уэлен, минуя культбазу. Не хочется расставаться с такими хорошими пассажирами. Завезем вас уж лучше на обратном пути. И так как до Уэлена осталось двенадцать часов хода, а в тумане вы все равно ничего не увидите, то предлагаю идти танцевать, Татьяна Николаевна.
— Благодарю, но, кажется, я склонна к тому, чтобы идти на боковую. Надо выспаться.
— Правильно, правильно, Татьяна Николаевна! — В голосе Николая Павловича послышались нотки ревности.
Татьяна Николаевна встала.
— Ну, товарищи, — сказала она, — мне пора бай-бай.
Помахав рукой, она ушла.
Вот уже который раз я приезжаю на Чукотку. Сколько здесь у меня знакомых, друзей, которые своей непосредственностью и теплотой отношения привязали меня к себе. Как и Татьяна Николаевна, я тоже испытываю какое-то необыкновенное чувство, приближаясь к этим хмурым берегам.
На байдарах, на вельботах, зимой — на собаках я неоднократно проезжал вдоль Чукотского побережья. Я уже знаю здесь каждый утес, каждый заливчик, каждое чукотское селение на всем пути, растянувшемся на две тысячи километров. И уж обязательно в каждом селении у меня есть один-два приятеля.
Мне тоже, как и учительнице, хочется взглянуть с борта парохода на ставшие мне родными берега обширной Чукотской земли.
Туман все закрыл. Татьяна Николаевна ушла спать, штурман танцует и, вероятно, скоро встанет на вахту.
Николай Павлович опять предлагает сыграть в шахматы. Я принимаю вызов.
В тесной каюте мы пристраиваем на чемодане шахматную доску и молча начинаем двигать фигуры. Пароход словно стоит в гавани — не шелохнется.
— Николай Павлович! Вы хотя бы здесь сняли бинокль и «лейку», — говорю я ему.
— А что, это мешает вам играть?
— Нет, вам мешает.
— В таком случае прошу не беспокоиться. Гардэ!
Николай Павлович прекрасный шахматист, но сейчас он играет рассеянно. Он признался мне, что все чаще и чаще его мысли занимает Татьяна Николаевна.
За игрой мы и не заметили, как пароход перестал давать гудки. В иллюминатор видно, что туман разошелся. Я решил подняться на палубу.
— Нет, я категорически настаиваю еще на одной партии. Вы не имеете права отказываться от реванша, — строго потребовал мой партнер.
Фигуры опять, в седьмой раз, заняли свои места.
Вдруг как-то необычно загудел «Ангарстрой».
— Сигнал приветствия, — держа коня в воздухе, сказал Николай Павлович.
С несвойственной ему торопливостью он вылез из-за чемоданов, уронил фигуры и выбежал из каюты. Вслед за ним побежал и я.
Стояла чудесная белая ночь. Горизонт был чист, по левую сторону борта тянулись хмурые, но величественные берега Чукотки; откуда-то слышался беспрерывный пронзительный вой сирены. Следов тумана уже не было. Это одно из свойств чукотских туманов: внезапно наползать и не менее внезапно исчезать.
Мы взбежали на капитанский мостик.
— Чукотская шкуна встретилась, — сказал капитан. — Салют приветствия дал ей, а она вон беспрерывно воет почему-то, повернула и гонится за нами. Может быть, сообщение какое у них?
Белая, как чайка, двухмачтовая шкуна действительно гналась за «Ангарстроем», отставая все больше и больше. Николай Петрович уже разглядывал ее и, не отнимая от глаз бинокля (пригодился все-таки!), сказал:
— По борту надпись «Октябрина».
Капитан отдал команду в трубку машинного телеграфа, «Ангарстрой» замедлил ход и вскоре остановился. «Октябрина» подошла к борту и казалась маленьким теленком рядом с ездовым оленем. На палубе ее стояло человек двадцать парней и девушек из чукотских и эскимосских селений.
Капитан подошел к борту и спросил:
— Что такое?
Из рулевой будки шкуны вылез пожилой человек в замасленной робе, в роговых очках с синими стеклами и радостно проговорил:
— Здравствуй, русский капитан! Я тоже капитан, «Октябрины».
— Здравствуй, здравствуй, товарищ капитан! Что ты хочешь? — спросил его капитан «Ангарстроя».
— Ничего. Только хочу сказать: здравствуй.
Два капитана стояли друг против друга, оба улыбались, и хотя улыбки их были вызваны разными мыслями, но у обоих было неподдельно хорошее чувство друг к другу.
И вдруг капитан «Октябрины», повернувшись, заметил меня. Назвав мою фамилию, он прокричал:
— Какомэй!
Я узнал в нем моего давнишнего приятеля — председателя поселкового совета Ульвургына.
— Куда идет шкуна, Ульвургын?
— Ликвидаторов развожу, а завтра опять на кульбач.
Нас перебил капитан «Ангарстроя»:
— Ну, товарищ капитан, стоять я не могу. До свидания! — сказал он.
— До свидания, до свидания! — замахал руками Ульвургын.
Замахали и пассажиры «Октябрины». Прикинув, что «Октябрина» скорей доставит меня на культбазу, я решил сойти с парохода. Быстро спустившись по штормтрапу на палубу «Октябрины», я крикнул:
— Николай Павлович, оставляю свои вещи на ваше попечение. Буду вас встречать в заливе Лаврентия. Извинитесь перед Татьяной Николаевной, что не разбудили ее. Видите — некогда!
Но учитель, кажется, не слышал меня. Он беспрерывно щелкал «лейкой» и, когда у него вышел последний кадр, торопливо стал вкладывать новую катушку.
Машины «Ангарстроя» загрохотали, и он, отделившись от «Октябрины», пошел своим курсом.
«Октябрина» покачивалась на волне, образованной винтом парохода. Теперь можно было считать, что я попал наконец домой.
— Пойдем, пойдем в каюту, — вцепившись в мою руку, сказал Ульвургын.
Он шел по палубе характерной балансирующей походкой, какой ходят моряки.
— Только пахнет здесь, — словно извиняясь, проговорил Ульвургын. — Теперь охотимся за моржами на шкуне. Мясо таскаем, поэтому пахнет, — продолжал он говорить, морща нос, как будто сам очень страдал от невыносимого запаха моржатины.
Мы остановились около кубрика. Нас окружили парни и девушки, подходившие поочередно здороваться со мной. Некоторые, поздоровавшись один раз и пропустив человек пять-шесть, вновь протягивали руки. Все они были ликвидаторами неграмотности и ехали с курсов по домам.
Здесь были Рультынкеу и Алихан.
— Сколько же классов ты окончил, Рультынкеу?
— Пять только. На курсы послали. Говорят, народ учить надо, — ответил он.
— Эгей! — весело крикнул Ульвургын. — Помолчите! — И, обращаясь ко мне, он серьезно сказал: — Покрепче заткни пальцами уши. Что-то по секрету от тебя нужно всем сказать.
В глазах Ульвургына светилось лукавство. Я немного удивился этому секрету, но выполнил его желание.
Обхватив ликвидаторов руками, пригнувшись, он шепотом что-то говорит им. Ликвидаторы, улыбаясь, кивают головой.
— Теперь вытащи пальцы, — беря меня за руки, говорит Ульвургын и тут же, свесив голову в кубрик, кричит: — Миткей, чай готовь!
Миткей, видимо, этим и занимался, так как в ту же секунду с шумом вспыхнул примус.
Мы спустились в маленький кубрик, напоминавший четырехместное купе вагона. Так же как и в купе, в кубрике было четыре койки. Две верхние завешены ситцевыми занавесками. В углу — камелек, в середине — столик.
На столике лежал планшет засаленной карты крупного масштаба северо-востока Азиатского материка. На стенке, в рамке из моржовой кости, висел портрет Сталина работы местного художника, исполненный карандашом.
Я присел на койку рядом с Ульвургыном и угостил его папироской.
— Капитан! Старпом спрашивает, куда мы теперь идем? — крикнул кто-то сверху.
Не торопясь, Ульвургын посмотрел на карту, ткнул пальцем в какую-то точку и сказал:
— Вот сюда. В бухту Пенкегней. Пусть держит прямо через Мечигмен, на остров Аракамчечен.
— Есть, товарищ капитан, — ответил тот же звонкий голос.
Карта не очень нужна была капитану Ульвургыну, так как он и без нее отлично знал свои воды, — но ведь все большие корабли ходят с картами.
— Вот видишь, какая теперь шкуна у нас! Вельботы в море бьют моржей, а мы таскаем мясо в колхоз. Как китобойная матка «Алеут». Много стало у нас мяса!