Ульвургын помолчал и, посматривая на папиросу, с чувством сожаления сказал:
— Раньше ты меня сделал председателем. Только теперь я не председатель. Ушел из председателей. Пусть молодые будут председатели. Ошибка получилась у меня. А когда на «Октябрину» искали капитана, я сказал: «Ага, в капитаны я пойду! Пусть Аттувге будет председателем».
— Какая же ошибка, Ульвургын?
— Помнишь, как на кульбач ты построил первый раз баню? Как ты уговаривал людей поливаться водой? Сначала боялись, а потом — хорошо.
— Помню.
— Потом, когда ты уехал, в то лето я долго-долго думал. Я сделал у себя постановление. В совете. Всем нашим людям надо летом мыться в речке. Палец намочил в речке — ничего, вода хорошая. Только наша речка бежит с гор, и когда все люди залезли в речку, стали говорить: «Пожалуй, вода холодна!» — «Нет, говорю, не холодна — все время держу палец». Люди послушались постановления — и стали кашлять, и грудь болела. Вот такая ошибка, — вздохнув, закончил он.
— Да, Ульвургын, бывает, что человек и ошибается.
И я почувствовал, что после этой «ошибки» Ульвургын стал мне еще ближе.
— Кто же, Ульвургын, работает у тебя на шкуне?
— Верхняя полка — моя. Вторая верхняя — старпома. На которой сидим — повара Миткея. Вот этого, — показывает он пальцем.
Миткей широко улыбается и молча ставит на стол чашки, режет хлеб.
— А та — ревизора Тмуге.
— О, ревизор у тебя есть?
— И на пароходах бывают ревизоры. Как же без него? Кто деньги будет получать с рика за пассажиров? Кто мясо в колхоз будет сдавать?
— Значит, всего четыре человека?
— Пять. Стармех пятый. Спит он. Сутки вчера работал, на берег не сходил. Охотились на моржей.
— Кто механиком работает?
В глазах Ульвургына появилась усмешка, и он сказал:
— Старик один из дальнего стойбища. Ты не знаешь его.
По глазам Ульвургына видно было, что он затеял что-то коварное. Однако я не придал значения его шутливому настроению.
— А почему же, Ульвургын, у тебя нет капитанского пиджака с пуговицами?
И вдруг я увидел, что задел самое больное место капитана «Октябрины». Он переменился в лице и сказал с некоторым возмущением:
— Фактория плохо работает. Еще прошлым летом обещали привезти. Если теперь не привезут, в рик поеду жаловаться.
Мы пьем крепкий, как кровь оленя, кирпичный чай, держа на весу большие эмалированные кружки.
Ульвургын, не допив чая, поставил кружку на стол и, обращаясь к Миткею, сказал:
— Поди скажи старпому — спать он будет в машинном отделении, гость будет спать на его месте.
Миткей, как евражка из норы, выскочил по коротенькой лесенке на палубу.
Ульвургын встал, открыл ящик под койкой и взял простыню и наволочку. Потрясая ими в воздухе и тихо смеясь, он проговорил:
— Это тебе.
Теперь я начал понимать все его «секретные мероприятия». По-видимому, он захотел поразить меня своей культурностью.
Сдернув суконное одеяло с койки старпома, Ульвургын сказал:
— Кит-кит (немного) грязный. Надо заменить. Вот здесь будешь спать.
Около капитанского кубрика толпились ликвидаторы. Они тихо сидели на тюленьих колаузах[39] и разговаривали шепотом.
Этот шепот и гортанные звуки чукотской и эскимосской речи, как легкий ветерок, доносились в кубрик.
— Почему, Ульвургын, ликвидаторы так притихли?
— Морж испугайся громко разговаривать, — сказал он по-русски.
И опять он рассмеялся. Он отлично понимал, что я хорошо знаю, чего боится морж и чего не боится.
Я встал, намереваясь выйти на палубу. Но Ульвургын преградил мне путь. Он положил свои тяжелые руки мне на плечи и, глядя в глаза, молча смеялся.
— Хочешь узнать секрет? Хочешь узнать, почему ликвидаторы тихо разговаривают? — спросил он, тормоша меня.
И когда я сказал: «Конечно, хочу», — он торжественно произнес:
— Таграй спит. Вот какой секрет я говорил.
Видя мое удивление, он как-то по-особенному захохотал: «Хо-хо-хо!»
— Стармех у меня Таграй. Твой Таграй стармех, а не старик. Механик кино был, теперь — механик «Октябрины». Всем по секрету я сказал, чтобы не будили его, — сами разбудим.
— Разве Таграй здесь? — усомнившись, спросил я.
— Пойдем, пойдем к нему, — подталкивая меня на лесенку, говорил Ульвургын.
Мы вылезли из кубрика на палубу. Подмигивая ликвидаторам, Ульвургын шагал через тюленьи колаузы.
Светило солнце. Море, казалось, застыло. На нем не было даже ряби. Вдали виднелись горы мыса Дежнева, покрытые шапкой белых влажных облаков. Казалось, что эти облака впитали в себя весь туман, который с утра так густо застилал Берингово море и Чукотскую землю. Впереди, на горизонте, показались слабые очертания американского острова святого Лаврентия. «Октябрина», управляемая старпомом, шла полным ходом.
Мы остановились у люка машинного отделения.
— Полезай сюда, — указал мне Ульвургын.
Я спускаюсь по лесенке вниз и вижу парня, согнувшегося над гребным валом с масленкой в руках.
С лесенки Ульвургын сделал ему какой-то знак, и парень с масленкой, выпрямившись во весь рост, замер.
Это был Тмуге — ревизор, он же и помощник Таграя.
В глаза бросилась поразительная чистота. Дизель блестел, как лоснящаяся кожа кита. Металлические части машин до того были надраены, что отсвечивали, как зеркало. На полу — ни соринки. Для окурков пепельницы — банки из-под консервов.
На столике, освещаемом сверху палубным окном, лежала открытая книга — учебник физики. В стороне, около самого борта шкуны, — койка, так же как и в капитанском кубрике, завешенная ситцевой занавеской. На столбике койки висели синий комбинезон и кепка.
На носках, крадучись, как охотник, выследивший зверя, Ульвургын тихо подошел к койке и взялся за ситцевую занавеску. Она скользнула по проволоке, и мы увидели спящего Таграя.
На койке лежал совсем взрослый парень. Ульвургын осторожно стал будить Таграя.
Из-под одеяла показалась черная голова, остриженная «под польку».
— Стармех! Машина испортилась! — громким шепотом произнес Ульвургын.
Таграй мигом открыл свои черные глаза, приподнялся на локте и, увидев меня, остолбенел. Широкое скуластое лицо взрослого человека и глаза испуганного тюленя с выражением крайнего изумления были совершенно неподвижны. Все еще держась на локтях, полусидя, с блуждающим взором, он молчал, ничего не понимая. Он посмотрел на меня, потом на Ульвургына, взглянул на Тмуге и, опять встретившись взглядом со мной, как-то по-особенному улыбнулся и раздельно произнес:
— Что такое?
— Здравствуй, Таграй! — сказал я.
— Откуда ты взялся? Уж не по радио ли тебя передали на шкуну?
— Да, да, — смеясь, сказал Ульвургын. — Пока ты спал, я привязал на мачтах «Октябрины» ветьхавельгын[40], сделал та-та, та-тааа — вот он и передался сюда.
Таграй расхохотался. Мигом он соскочил с койки и быстро натянул комбинезон.
— Сейчас я умоюсь.
ТАГРАЙ
В машинном отделении мы остались вдвоем с Таграем. Повар Миткей принес огромный медный чайник, хлеб, масло и баночку крабов.
— Пожалуйста, закусывай! — говорит Таграй.
— Чисто, Таграй, у тебя здесь.
— Как в красном уголке! — смеясь, говорит он. — Машина любит чистоту — все понимают. Зайдет ко мне охотник посмотреть на машину и боится сесть; курит, а сам баночку в руке держит — пепел ссыпать. Все понимают: заведется грязь в машине, застопорит — шторм выбросит на берег.
— Почему же?
— Потому что грязи машина не любит. Закапризничает и вдруг остановится во время шторма. И понесет тебя на скалы — погибай! Оленеводы и те заботятся о ездовом олене. Или за хорошей собакой как ухаживают? Машина тоже возит. Она ведь как живая, любит уход. И болезни у нее есть, и старость приходит.
Синий комбинезон Таграя слегка промаслен. На груди значок «КИМ»[41]. У него вид культурного заводского рабочего. Он сидит напротив меня и намазывает хлеб маслом. Чуть-чуть акцентируя, он отлично говорит по-русски.
Среди всего экипажа «Октябрины» Таграй пользуется исключительным авторитетом. Его даже не называют по имени, а все зовут стармехом, хотя, кроме него, никаких младших механиков на шкуне и нет. Подобное обращение — высшая степень уважения. Стармехи двигают огромные железные корабли.
Я смотрю на Таграя и не узнаю его: так возмужал он.
— Я здесь только до начала занятий, — говорит он. — На время каникул колхоз поставил меня на эту работу. Нравится мне очень с машиной работать.
Слушая его, я беру учебник физики и начинаю листать.
— Очень хорошая книга, — говорит Таграй. — Я думаю, что самая интересная наука — физика, интересней ее нет. Благодаря этой книге я сам почти изучил машину «Октябрины». Часы еще люблю чинить. А доктор тот опять приехал прошлый год. Помнишь, которого я в шахматы обыграл? С женой теперь приехал. На три года. Друзья мы с ним. Один раз зовет меня к себе и говорит: «Не можешь ли ты, Таграй, починить мне часы?» Большие такие часы, как краб. А цепочка — хоть собак привязывай. Я разобрал их — и починил. Потом его жена из чемодана вытащила свои часики и говорит мне: «А эти не можешь?» И что за часы! Никогда не видел таких. Вот… как пуговка. Побоялся взяться. А самому так захотелось посмотреть внутрь! Набрался храбрости, говорю: «Могу и эти, только долго буду чинить. С собой возьму». — «Нет, — говорит докторша, — там, в общежитии, ребята растеряют у тебя винтики — тогда все пропало. Если хочешь, приходи сюда чинить». Дней десять ходил я к ним. Пришлось отверточек наделать из иголок. Доктор лупу мне дал. И починил! «Голубчик, — сказала докторша, — тебе на инженера надо учиться». А сам доктор тряс меня за плечо и басом говорил: «Молодец, молодец. Вот я пошлю радиограмму своему сыну в Ленинград, чтобы он подобрал тебе настоящие часовые инструменты!»