Перед началом учебного года в стойбище все чаще и чаще поговаривали о школе. Ученики теперь стремились в школу. Желание учиться у них было огромное. Но не только это: им хотелось скорей приехать в школу, чтобы посидеть за настоящим столом, поспать на кроватях и помыться в бане.
В ярангах была уже потребность писать — а стола не было; в ярангах хотелось жить при естественном свете — и его не было.
В меховом пологе яранги нельзя поставить ни стола, ни кровати; в оленью шкуру не вставить рамы со стеклом. Сама жизнь настоятельно требовала разрешения этих вопросов. Старый, уходящий быт дал трещину.
На побережье говорили о переселении народа из яранг в дома. Это было трудное и очень, казалось, отдаленное дело. Никто не знал, как приступить к нему. Дома строились из дерева, а деревья не росли на чукотской земле. Здания школ, больниц, риков, пушных факторий и полярных станций строились во Владивостоке. Их грузили на пароходы в разобранном виде и привозили за тысячи километров в этот отдаленный и безлесный край.
Между тем в зверобойных колхозах можно было уже найти протоколы с решением о постройке общественных пекарен, столовых, бань, прачечных. В крупных чукотских селениях пекарни уже работали, но столовых и бань еще не было. Не было и домов.
Чукча Гаймелькот из колхоза «Турваырын»[46] заработал в сезон более десяти тысяч рублей. Он купил кооперативный дощатый склад и построил из него дом. Гаймелькот тщательно утеплил его, из остатков досок сколотил стол и две табуретки. И когда дом был готов, Гаймелькот купил в фактории такую кровать, которую не хотелось даже «портить спаньем».
Его жена Уквуна очень обрадовалась такой перемене в жизни. Но скоро наступило и разочарование. В новом доме стало так светло, что следы на полу были видны, как на только что выпавшем снегу. Лицо жены показалось вдруг особенно грязным. Гаймелькот, заметив это, велел жене умываться и ежедневно мыть пол.
Этот дополнительный и непривычный труд испугал чукотскую женщину. Резкий переход от старого к новому быту заставил ее призадуматься. Она молча и терпеливо переносила причуды мужа несколько дней. Она ждала, что и сам Гаймелькот поймет скоро всю ненужность этой работы. Но Гаймелькот не понимал ее. Тогда она обратилась к нему:
— Гаймелькот, или ты не заставляй меня делать эту русскую работу, или я поищу себе другого мужа — в яранге. Эта работа не веселит мое сердце.
— Уквуна, ты думаешь, мне очень много радости от этой чистоты? Нет. Но почему-то я думаю, что все же мы сможет привыкнуть к ней. Все идет к тому, что мы должны привыкнуть. Ведь вот я раньше был простым гребцом на байдаре, а теперь привык бездельничать, управляя рульмотором.
— Я не знаю, Гаймелькот, зачем понапрасну мы будем истязать себя? Разве кто насильно заставляет положить эту неприятность на свои плечи? Говорю тебе, что у меня совсем мало охоты к этому, и, пожалуй, лучше я уйду в ярангу.
Гаймелькот подумал: «Какие многоговорливые женщины стали!»
— Ну, хорошо, — сказал он. — Пускай ты уйдешь в ярангу, к другому мужу. Ничего. Иди. А я попробую еще пожить так. Только не укажешь ли ты мне другую женщину, которая, так же как я, согласилась бы испытать новую жизнь?
— Я поищу тебе. Но только ты совсем стал другим. Раньше ты разговаривал как настоящий человек, а теперь стал моторным человеком. Этот мотор приносит нам разлад. Не было бы его, и мы хорошо бы жили в яранге. Теперь ты выдумал жить в таком деревянном доме, отчего и жить устанешь. Не думаешь ли ты, что, живя по-русски, мы за зиму будем иметь по два ребенка?
Рассерженная Уквуна ушла. Гаймелькот настойчиво мыл полы сам и долго искал себе другую жену. Наконец он нашел, но при женитьбе было оговорено, что новая жена пол мыть будет через два дня на третий.
На побережье рождался новый быт.
Много внимания новому быту уделяли и ученики. В школе они привыкли жить с удобствами. И каждый раз, когда они возвращались домой, в ярангах появлялось какое-нибудь новшество. То умывальник, то зеркальце, то скамеечка, то столик, обтянутый клеенкой.
Ученик Ктуге в первый же день приезда на культбазу еще в столовой показал мне чертежи новой яранги. Он отставил свою тарелку в сторону и, разложив тетрадь, стал объяснять каждую деталь чертежа.
— Только в мастерских культбазы надо заказать шарниры, — сказал он.
Ученики коллективно спроектировали складной стол. В меховом пологе он почти не будет занимать места. Столик на шарнирах, сложенный вместе с ножками, плотно прилегает к стенке. Но стоит захотеть что-либо написать, как он откидывается, — садись и пиши. По этому же принципу сделана и кровать. Она убирается, вмещая постельные принадлежности. В передней стенке мехового полога устанавливаются две деревянные стойки, в них вставляется рама со стеклом.
Я с огромным интересом следил за развитием этой маленькой конструкторской мысли и в этом находил оправдание всем затратам труда и времени.
Ведь самим работникам культбазы казалось иногда странным все то, что они делают на берегу Чукотского моря.
В самом деле: на привитие культурных навыков чукотским детям уходили годы. Когда они возвращались домой, жизнь в яранге заставляла их отказываться от приобретенных навыков в первый же день приезда. Казалось, что труд учителей пропадал даром. Но нет. Чертежи Ктуге убеждали в обратном.
Воспитание в школе-интернате являлось подготовкой народа к новой жизни. И когда начнется переселение чукчей из яранг в дома, это поколение не испугается чистоты, как испугалась ее Уквуна.
Прибывшие в школу ученики оживленно разговаривали о предстоящих днях учебы. Из столовой они побежали на берег реки, где стояла баня. Старшие из них образовали цепочку от самой речки до баков, и ведра с водой, под веселый говор, побежали из рук в руки.
Через несколько часов баня была готова, и после трехмесячного перерыва ученики устремились в нее.
Вымывшись, они переоделись в школьные костюмы и собрались в зале.
С необыкновенно серьезными лицами они заняли места на скамьях в ожидании чего-то нового.
За столом президиума — молодой человек, директор школы, прибывший сюда из Ленинграда год тому назад. Рядом с ним Тает-Хема — школьный комсорг — и Таграй.
Наклонившись к Тает-Хеме, директор что-то тихо творит. Тает-Хема внимательно слушает, встает, одергивает на себе гимнастерку, улыбаясь ученикам, говорит:
— С легким паром вас, товарищи!
Согнувшийся над столом директор вдруг приподнимает голову и с недоумением смотрит на Тает-Хему. Он совсем не об этом говорил с ней.
— Иван Константинович, так ведь по-русски поздравляют? — спрашивает она.
Директор смеется.
— Так-то так, но только не на собрании поздравляют, — говорит он.
— Тогда извиняюсь. А я и не знала, — лукаво подмигивает Тает-Хема. — Хотя мы все так рады, что я бы на самом съезде Советов и то поздравила, — смеясь, сказала она.
— Ну, ничего, ничего. Продолжай, Тает-Хема, — сказал директор.
— Товарищи! — серьезно, без улыбки, начала она. — Вот мы и дождались начала учебного года. Это — наш праздник. Съехались все ученики и учителя. Сегодня у нас просто товарищеская встреча со старыми и новыми учителями. Хотя новый учитель только один. Зовут его Николай Павлович.
Николай Павлович встал и поклонился в сторону учеников. Произошло небольшое замешательство. Это был первый учитель, который почему-то встал и поклонился им. Ученики не знали, как и реагировать на поклон учителя. Они переглядывались, потом один за другим стали подниматься и тоже кланяться ему. Отовсюду послышались голоса:
— Здравствуйте, Николай Павлович!
Учитель, не ожидавший такого радушного приема, поднялся с места еще раз, опять поклонился им и сказал:
— Здравствуйте, здравствуйте, ребята!
— Вот видите, товарищи, — продолжала Тает-Хема. — Николай Павлович будет преподавать нам математику и физику. Он посмотрит на нас, а мы на него. Приехавшие учителя расскажут нам, что пришло с пароходом для нашей школы. Вот и все, — неожиданно закончила Тает-Хема.
Затем, понизив голос, она сказала:
— Слово предоставляется Тане-кай! Ой! — сконфуженно вскрикнула она. Лицо Тает-Хемы вдруг залилось краской, она смутилась и, прикрываясь ладонью, тихо проговорила: — Извиняюсь… Слово — Татьяне Николаевне.
Сама учительница покраснела больше, чем Тает-Хема. Но, подойдя к столу и овладев собою, она сказала:
— Это все равно, Тает-Хема.
Ученики зааплодировали.
НЕОБЫЧНЫЙ НОВИЧОК
В седьмом классе шел урок математики. Двенадцать юношей и девушек пристально вглядывались в формулу, которую выводил на доске Николай Павлович. Малоподвижный человек в жизни, Николай Павлович во время урока совершенно преображался. Большой опыт в работе, любовь и знание предмета позволяли ему сухой урок математики делать увлекательным. Он быстро шел вдоль доски за длинной строкой математической формулы, мгновенно отрывался, оглядывая учеников, и торопливо говорил, продолжая писать:
— Теперь смотрите, что из этого получается.
Николай Павлович так увлек учеников, что их черные глаза, блестевшие, как омытые морской волной камешки, следили за каждой вновь появляющейся на доске цифрой или латинской буквой. Таграй даже привстал со скамьи и полустоя, закусив губу, сосредоточенно следил за объяснением.
— Да ведь это прямо интересно! — вслух подумал Таграй.
Учитель оглянулся на него и, воодушевленный вниманием, спросил:
— Понятно?
— Очень понятно, — с умилением произнес Таграй.
— Понятно, понятно! — проговорили и другие ученики.
— Теперь я попрошу кого-нибудь из вас к доске. Может быть, вы, Таграй, хотите? — глядя на него, спросил учитель.
Таграй встал во весь рост и растерянно, с широко раскрытыми глазами, тыча пальцем себе в грудь, спросил:
— Я?
— Да, да, вы!
— Мы?
Это «вы», услышанное Таграем впервые в жизни, смутило его. Он сразу как-то понял, что стал взрослым — и не только взрослым, но и культурн