— А что такое барахло? — спросил кто-то.
Лена рассмеялась.
— Ну, вот видите! Я говорю — барахло. Русскому языку даже вас не научили. Только и знаете: что такое да что такое? Барахло, барахольные значит. Самые плохие!
В классе зашумели, загудели, послышались голоса негодования:
— Это неправда!
— Ты не знаешь наших учителей!
— Наша школа самая лучшая во всем районе!
Таграй встал, протискался сквозь толпу к Лене. Подавая ей руку, он сказал:
— Лена тебя зовут? Ну, здравствуй. Меня зовут Таграй. Скажи, пожалуйста: что такое зубрила большой?
Лена звонко расхохоталась.
— А вот не скажу! — кокетливо усмехнулась она. — Ты говоришь, Таграй тебя зовут?
— Да, Таграй, — насупившись, повторил он.
— И фамилия Таграй? — насмешливо спросила Лена.
Таграй мгновение смотрел в упор на нее и, казалось, думал: что это ей далась фамилия, о которой никто никогда не спрашивал? Видя его смущение, Лена еще более насмешливо сказала:
— А, бедненький мой! И у тебя, наверно, фамилии нет?
— Да, нет! Римские императоры тоже фамилий не имели, — с раздражением сказал Таграй. — Я не об этом хотел говорить. Ты сейчас учителей как-то обозвала нехорошо. А там, где ты училась, лучше были учителя?
— Что за странный вопрос? Конечно, лучше.
— Так почему же ты молчала у доски, когда тебя вызывал Николай Павлович?
— Да, да, почему? — послышалось со всех сторон.
— Послушаем, что она скажет! — крикнул мальчик, стоявший в дверях.
— Почему, почему? Так просто, не хотела отвечать, вот и молчала.
— Неправду говорит! — крикнуло сразу несколько учеников.
— Не знала, что отвечать! — слышались возгласы.
— Нет, Лена, ты нас не обманешь, — сказал Таграй. — Вот все эти ученики, которых ты видишь, — охотники они. Каждый из нас, встречая в тундре зверя, знает даже, о чем думает он и в какую сторону хочет побежать. И когда мы видели тебя у доски и ты молчала, мы знали, почему ты молчишь. Так и скажи правду.
— А чего я вам буду рассказывать? Нужны вы мне очень! — вспыхнула Лена.
— Ну, не рассказывай, мы не будем просить, если не хочешь. Только, почему же получается так: мы учимся у плохих учителей — и знаем, а ты у хороших учителей — и не знаешь?
Лена что-то еще хотела сказать, но Тает-Хема опередила ее:
— Довольно разговаривать, Таграй. Что ты пристал?
Зазвонил колокольчик, и ученики разбежались по местам. Во всех классах начались уроки. Самолюбие Лены было задето. Она сидела за партой и совсем не могла понять, о чем говорит учительница. В голову лезла мысль: «Мы знаем, а ты не знаешь». Это было неприятно. Как они смели так ей говорить?! Но ведь они были правы. Она сама видела, как хорошо они понимают алгебру, познания в которой у Лены были совсем незначительны. Она вспомнила слова отца, который говорил ей, что в школе она будет учиться с детьми некультурными и что ей будет очень легко стать лучшей ученицей. Но первое же знакомство с ними говорило о том, что сделаться лучшей ученицей будет трудно. От этого было еще досадней. Лена сидела и все думала и думала: как же быть? Если каждый раз выходить к доске и молчать, то ведь они засмеют.
«Надо как-нибудь схитрить», — решила она.
С шумом и веселым гиканьем вбежали ученики с последнего урока в зал. Лена важно прошла мимо резвившихся ребят в угол зала, где стояло пианино. Ребята мельком бросили на нее взгляд и затеяли возню.
— Почему пианино на замке? — спросила Лена.
— А ты умеешь играть? О, тогда я побегу и попрошу ключ! — сказала Тает-Хема и быстро исчезла.
Тает-Хема прибежала с ключом и радостно вручила его Лене.
С нарочитой медлительностью Лена открыла крышку, ударила по клавишам, и в одну секунду около нее выросла толпа. Не глядя ни на кого, она пробежала гамму и бросила взгляд на окружающих ее учеников. Тает-Хема смотрела на Лену, и теперь ей еще больше захотелось подружиться с ней.
А Лена опять обрела чувство превосходства и, ловко перебирая пальцами клавиши, заиграла фокстрот «У самовара я и моя Маша». Она играла сначала молча, не глядя ни на кого, кругом все тоже молчали, затаив дыхание. Потом Лена стала напевать, и так хорошо у нее получалось, что ученики глядели на нее как на божество.
В этот момент сломя голову, расталкивая всех, пробирался к пианино Ктуге. Его нельзя было не пропустить к русской музыкантше: ведь Ктуге сам играл. Правда, он играл только на гармошке, и лишь несколько раз директор открывал ему пианино. Но разве не собирались его послушать все люди поселка? На своей гармошке он подбирал любые мотивы русских песен и даже играл эту же «Машу». Он мог изобразить крики птиц и рычание зверей. Хорошая гармошка! Второй страстью Ктуге были стихи. Не было ни одной стенгазеты без стихов Ктуге, не проходило ни одного школьного вечера, чтобы он не читал своих стихов.
И теперь, сидя в классе и услышав звуки «Маши», он перемахнул через парту, ударился о косяк двери и в один миг оказался совсем рядом, за спиной Лены. Он устремил свой взор на бегающие пальцы ее и, казалось, ничего больше не замечал.
Высоко подняв руку, Лена ударила по клавише и остановилась.
— Танцевать никто из вас не умеет? — спросила она.
— Плясать все умеют, — торопливо ответила Тает-Хема.
— Иди-ка сюда, я поучу тебя играть, — беря за руку Тает-Хему, сказала Лена. — Это просто.
— Я, я! Давай, я поучусь! — задыхаясь от предстоящего удовольствия, проговорил Ктуге.
Его лицо выражало такой восторг, что Лена, посмотрев на него, расхохоталась. Она не представляла себе, как это такой паренек сядет за пианино. И, пренебрежительно сказав: «Нет, нет!» — она рукой отвела его в сторону.
— Давай лучше тебя научу.
Тает-Хема отказалась.
— Его научи. Он гармонист хороший, — показывая пальцем на Ктуге, сказала она.
Ктуге сел на стул и положил руки на клавиши. Раздались звуки, ни на что не похожие. Он перебрал клавиши, и вдруг послышалась мелодия, сходная с фокстротом «У самовара». Глаза у него заблестели. Удивленная Лена присела с ним на один стул и с неподдельной радостью проговорила:
— Вот, вот, очень хорошо! Руки держи так! Свободней. Пальцы ставь так. Ну, начинаем!
Блаженная улыбка исчезла с лица Ктуге, и, сосредоточив все свое внимание на клавиатуре, он заиграл вновь.
— Так, так, — ободряла его Лена. — Ух ты, какой мировой парень!
На звуки пианино пришли все учителя.
— Ктуге, Ктуге! Смотрите, какой он молодец! — сказала Татьяна Николаевна.
Ктуге никого не видел и не слышал, что творилось в зале. Он так усердно подбирал «Машу», что по лицу его бежали капли пота. Поиграв еще немного, он остановился.
— Ух, устал! Руки устали. На гармошке легче. Здесь руками нужно бить, — сказал он, довольно улыбаясь и поглядывая на блестящие клавиши. — Я лучше возьму гармошку.
— Вот видите, это его Лена научила, — сказала Тает-Хема.
Польщенная Лена улыбнулась и сказала:
— Я и танцевать их могу научить.
— Надо, надо! Давайте станцуем, а они посмотрят, — предложила Татьяна Николаевна.
Ктуге принес гармошку.
Вместе с учительницей Лена легко пошла в фокстротном па. Круг раздался, и все отошли от пианино, привлеченные танцующей парой. Лена танцевала прекрасно, и видно было, что, танцуя, она любовалась собой.
Потом Татьяна Николаевна пригласила директора школы.
Оставшись без пары, с явно выраженным чувством досады, Лена стояла и перебирала ногами. Она горела желанием пройтись еще раз — но с кем? Рядом с ней оказался Таграй. Ни слова не говоря, она взяла его за руки и потащила на середину зала.
— Пойдем, пойдем!
— Да я ведь не умею! — упираясь, как-то вяло проговорил Таграй.
— Ничего, научу! Ты же фартовый парень. Это куда проще, чем задачки по алгебре.
Таграй усмехнулся и, утратив волю к сопротивлению, оказался в распоряжении Лены. Она положила его руку на свою талию.
— Ну, медведь, на ноги не наступать! Двигай их, не отрывая от пола, — командовала Лена.
Таграй неуклюже двигался, и краска густо покрывала его лицо. В зале раздался взрыв хохота.
— Какомэй, Таграй! — слышались отовсюду голоса школьников.
И если бы не танцующий рядом директор школы, то Таграй обязательно бы вырвался из рук Лены. Он продолжал ходить по кругу, глядя украдкой ей в глаза, и думал:
«Как лисица, верткая. И волосы похожи на весенний мех лисицы, и хитрость в глазах есть. И какой-то совсем особенный запах от нее».
— Музыку слушай, музыку! — командовала Лена.
А Таграй совсем не слышал музыки, — казалось, что никто и не играл в зале. И опять лезли в голову мысли. «Что такое — фартовый? Наверно, смеется надо мной!»
Лена крутила его, толкала назад, тянула вперед и подсмеивалась над ним.
— Ну, ты не смейся. Раз взялась учить, так учи по-серьезному, — сказал Таграй.
Тает-Хема стояла в сторонке, молча и серьезно смотрела на танцующих, и ей вдруг так захотелось научиться танцевать, что, минутку постояв, она сорвалась с места и подбежала к Николаю Павловичу.
— Пойдемте с вами.
— Ну нет, что вы? Это не по моей части, — мрачно проговорил он.
— Идите, идите, Николай Павлович! — крикнула Татьяна Николаевна. — Приказываю вам научиться танцевать.
Лена подошла к пианино и стала играть другой фокстрот.
— Ну и дела! — сказал Николай Павлович. — Кажется, этот фокстрот обретет все права гражданства и в нашей школе.
— А вы думаете, это очень плохо? — спросила Татьяна Николаевна и потащила его на середину зала. — Не упрямьтесь, не упрямьтесь! Вы должны научиться танцевать, — весело сказала она.
— Я начинаю впадать в детство, — проговорил Николай Павлович, глядя себе под ноги.
В учительской после танцев у всех было шутливое настроение. Даже серьезный и молчаливый директор школы как-то к слову сказал:
— Вам бы, Николай Павлович, пожениться с Татьяной Николаевной. Что же будете здесь жить бобылем?
Николай Павлович усмехнулся, затянулся папиросой, пуская колечки, и сказал: