– Вы что там, шутки шутите? Под трибунал пойдешь! Да ты понимаешь, понимаешь, куда она ее везет? В Среднюю Азию, черт тебя дери! В Среднюю Азию! – смотрит на часы. – Даю четыре часа! Понял! Чтоб через четыре часа она была изолирована! Всё!
…Окошечко Лефортовской тюрьмы. Очередь. В основном – женщины. В руках – сумки, авоськи. От окошечка отходит радостная старуха.
Она улыбается стоящей за ней Есинской:
– Приняли! Всё приняли! Здесь он! – и отходит.
Есинскую трудно узнать. Вся ее молодость вдруг оставила ее, и она превратилась разом из привлекательной женщины в безвозрастное, суровое и бесполое существо.
Тянется к окошку.
– Нет. Следующий.
Есинская отходит от окошка. Старуха, которая так удачно передала свою посылку, дождавшись ее, утешает:
– Так сразу-то не найдешь. Это время должно пройти. Найдешь еще! Мы-то своего пока разыскали, так полгода прошло, а ты хочешь – сразу!
…Коридор в больнице. На полу сидит Тоня Сорина. Возле нее на корточках – Лев Александрович Сикорский:
– Антонина Ивановна! Зайдите ко мне в кабинет. Я соединю вас с Александром Матвеевичем. Нельзя вам здесь сидеть. Идемте.
Тоня смотрит остановившимися глазами в одну точку, не видя, казалось, ничего, отвечает пустым голосом:
– Я его убила. Это я его убила.
– Глупости, Антонина Ивановна! Не говорите глупости! Александр Матвеевич ведет себя так, как должен себя вести настоящий врач. Вы понимаете?
– Я его убила, – повторяет Тоня.
– Идемте, идемте, Тонечка! Ну что же вы сидите здесь на холодном полу? – он пытается поднять ее, но она его отталкивает:
– Уйдите все!
К Сикорскому подходит молоденькая санитарка, отводит в сторону.
– Нет, она не встанет. Мы ее уж силком хотели поднять. Дерется. Видно, немного того, – и она делает известный жест рукой у виска.
…В казенном месте, напротив начальника, сидит мужчина. Шапку мнет в руках. Пальто рядом, на стуле. Он в поношенном френче.
– …В данном случае нам важен источник распространения слухов. Поэтому, гражданин Квасников, вам необходимо вспомнить фамилию этой самой подружки. Желательно поскорее, иначе нам придется послать сейчас машину за вашей супругой, Марией Ефимовной Квасниковой, – ровным голосом объясняет Квасникову начальник, и, похоже, Квасников воспринял все правильно.
– Токарева она. Токарева Нина Николаевна, – вспомнил он.
– А работает где? – мягко спросил начальник.
– В столовой работает. В общепитовской. На Каретном, – мрачно раскололся Квасников.
– Ну вот, а говорили – не знаете. Всё вспомнили, – хвалит его начальник.
…Анечка у Лоры Ивановны. Мрачно молчат.
– Кажется, всем позвонили, – произносит Лора Ивановна.
– Никто ничего не знает, – констатирует Анечка.
– По крайней мере, никто ничего не сообщает. Такого случая не было, что он приехал и ко мне не зашел! Из всей семьи остались только он да я…
Встает, ищет на полке нужный том и вынимает на букву «Ч». Листает. Читает:
«Между заражением чумой и появлением первых симптомов болезни проходит известное время, так называемый инкубационный период, который обычно продолжается до трех дней. Несомненно, что в громадном большинстве случаев продолжительность инкубационного периода не превышает пяти дней…» – читает Лора Ивановна. И снова листает: «В большинстве же случаев с начала развития вторых суток обрисовывается развитие либо бубонов, либо воспаления легких…»
Анечка смотрит остановившимися глазами.
Лора:
– Нет, невозможно. Он всегда был предельно аккуратен. Он столько лет работал в Средней Азии, в Монголии на чуме. Не могу себе представить, чтобы он заразился в лабораторных условиях…
Анадурдыева идет по городу к вокзалу. На вокзальной площади – рынок. Она приостанавливается у ворот, покупает пирожок и, поискав глазами укромное место, отходит с пирожком. У прилавка она замечает двух туркменов, немолодых, в толстых чапанах и папахах. Они торгуют курагой и гранатами. Анадурдыева, улыбаясь, идет к ним. Встреча радостная. Мужчина постарше пожимает ей официально руку, второй, помоложе, улыбается приветливо. Говорят по-таджикски. Старший мужчина делает ей знак идти за ним следом и ведет в весовую. В весовой – немолодая женщина в грязном белом халате, к ней и обращается мужчина.
– Зина!
– Чего тебе, Довран? – отзывается женщина.
– Родня приехала. Ночевать пусти один ночь, – просит он.
Женщина поднимает глаза на Анадурдыеву. Но Андурдыева и сама может за себя просить.
– Помогите, пожалуйста, я еду из Москвы, заболела, в больницу взяли. А завтра дядя мой домой едет. Мне с ним хорошо бы поехать. Одну ночь только, – улыбается она.
– Места у меня нет, я тебя к сестре отведу, рядом, хорошо? – спрашивает женщина. Анадурдыева кивает.
…Коридор районного отделения милиции. Сидит несколько женщин и мужчина. Из комнаты выходит женщина, заплаканная.
– Ну, что? – спрашивает ее сидящая на лавке.
– Заявление взял. Говорит, придите через три дня, наведем справки.
– Ой, три дня, много-то как! – посочувствовала вторая. – Но ведь, может, и хорошо. Если б бандиты убили или трамваем зарезало, сразу бы сказали.
В приемную начальника милиции входит мужчина:
– Товарищ начальник, у меня пропала дочь, хочу заявку сделать.
– Черт-те что! – буркнул милиционер. – Второй день идут, не переставая. Ну, кто там у вас пропал?
– Дочь. Созонова Таня, двадцать один год, – сказал мужчина.
– Таня, Таня, полностью говорите, – поправил милиционер.
– Татьяна Дмитриевна Созонова, девятнадцатого года рождения, – уточнил мужчина.
– Когда пропала?
– Третьего дня с работы не вернулась. Вот с тех пор и нет, – объяснил мужчина.
– На работу звонил? – спросил милиционер.
– Обязательно. Нет ее там, по телефону говорят, – нет.
– Работает где?
– В гостинице «Москва», горничной.
Милиционер хмыкнул:
– Интересное место это, гостиница «Москва». Люди пропадают. Слушай, а дочка твоя, может, она с кавалером куда закатилась, а ты ее ищешь. Может, ее в другом месте искать надо, а? – подозрительно спросил милиционер.
– Нет, она девушка у меня хорошая. Мать шесть лет как померла, живем вдвоем. Она у меня не балуется. Да и нет у нее кавалеров, – вздохнул отец.
– Ну ладно, пиши вот тут заявление, – приказал милиционер и показал на стул. Подошел к двери и спросил:
– Ну, есть кто на прием?
Вошла заплаканная женщина. Губы ее прыгали, и вид был такой, будто плакала она вторую неделю.
– Садитесь, гражданка, – предложил милиционер, но она стояла. – Ну, что у вас там?
– Муж пропал… – слезы потекли по щеке.
– Н-да, – сказал милиционер. – За последние два дня четвертый муж. Да вы садитесь. И не волнуйтесь. Мужья, они чаще всего находятся…
…В коридоре милиции – новая пара посетителей прибавилась к прежним. Пожилая женщина и молодая, беременная. Обе встревожены.
…Есинская стоит в очереди к окошечку. Это Таганская тюрьма. Перед ней – человек десять, позади – хвост. Озабоченные женщины с узелкам, с сумками. Есинская в толстом платке, совсем слилась с толпой, следа не осталось от бывшей красавицы.
…Курилка в мединституте. Молодые врачи, студенты старшего курса. Курят.
– Ясно, что особо опасная…
– Ты что, в двадцатом веке, в Москве? Зимой?
– Между прочим, есть такие эпидемии, которые именно зимой…
– Да откуда чума, болтовня какая-то…
– Две больницы в карантине – Екатерининская и Соколиная Гора…
– А Екатерининская при чем? Ну, Соколинка, понятно, она инфекционная…
– Откуда, откуда? Вредительство, вот откуда! По секрету могу сказать, что Григорьева забрали!
– Тише!
– Ты что?
– А кто такой Григорьев?
– Ты что? Это главный инфекционист наш…
А чуть поодаль, у стены, двое делятся какими-то сообщениями интимного характера:
– Ну, я тогда ей говорю, пожалуйста, здесь вам будет удобнее. И так смотрю, там точно удобнее: кушетка, то, сё…
…Приемное отделение Екатерининской больницы. В раковине – посуда. На столе – горка пустых ампул, письмо, на котором написано «Товарищу Сталину», и второе, начатое, из которого видны только два слова: «Дорогая Тонечка!..»
Прозекторская. Гольдин в противочумном костюме и перчатках делает вскрытие. Лица его не видно под маской. Рядом стол, на котором второе тело под простыней. Гольдин проводит скальпелем вдоль грудины…
…Гольдин выходит из приемного отделения в предбанник, где его встречают сестра и санитар. Его начинают раздевать, снимая с него поочередно фартук, перчатки, маску и опуская всё это в раствор. Процедура длительная, тщательная. Наконец, Гольдин выходит в коридор, где его встречает врач из министерства, он держит в руках бумаги. Это диагнозы, которые Гольдин должен подписать.
– Ну как, Илья Михайлович? – спрашивает министерский врач.
– Классическая картина легочной чумы…
– Пожалуйста, здесь, – сунул врач бумаги Гольдину на подпись. Гольдин черкнул. От стены отделились двое скромных людей и пошли за Гольдиным по коридору. Когда Гольдин проходил мимо двери с надписью «Перевязочная», один из скромных заскочил вперед, открыл дверь, а второй ловким движением плеча вдавил Гольдина в полуоткрытую дверь. И тут же ее заперли.
Мгновенное недоумение на лице Гольдина.
– Откройте! – он грохнул кулаком в дверь. – Откройте, черт подери!
Разъяренный Гольдин двинул по двери ногой, дверь дрогнула. Он отошел к окну – заснеженные деревья близко придвинулись к стеклу. В эту минуту дверь приоткрылась, чья-то рука просунула стакан чаю. Гольдин обернулся – и засмеялся.
– Ну, сволочи!
Взял стакан, поставил его на стол и, подойдя к двери, сказал:
– Эй, кто там есть? Откройте дверь!
И неожиданно раздается голос:
– Есть распоряжение вас изолировать.
– Понятно, – ответил Гольдин. – Понятно. Имейте в виду, я сейчас буду выбивать дверь, так что отойдите немного.