Госпожа Верманн вспомнила поговорку, которую часто повторял ей один исключительно разговорчивый клиент. «То, что вы не можете победить, вы должны использовать». Она подумала, что могла бы использовать сегодня свою память. Она могла бы обласкать своего злейшего врага, надвахмистра Мока, и заставить его перестать преследовать ее. Достаточно пойти к нему и рассказать ему все. О том, что несколько недель назад у нее был господин Мята — как она назвала в мыслях своего сегодняшнего клиента — в компании другого господина. Другой господин заказал «две лесбиянки на оргию». О том, что она передала это поручение Максу Негшу, который затем подвергся нападению и похищению из-под ее дома, когда шел за своими деньгами за услугу. О том, что прочитала в газете статью об убийстве двух проституток, а спустя несколько дней воззвание, подписанное шефом криминального отдела Генриха Мюльхауза, чтобы явились на допрос в полицайпрезидиум все, кто знали двух убитых проституток, Клару Мензель и Эмму Хадер. О том, что почти через два месяца у нее снова появился господин Мята и дал через нее очень запоздалые соболезнования семьям погибших женщин. Это простое и такое естественное дело он совершает не сам, а поручает ее кому-то в строжайшей тайне!
Некоторое время Эльза Верманн боролась с собой. Она представила себе ироничную усмешку Мока, его зеленовато — карие глаза — циничные, беспощадные, полные надежды — и поняла, что он никогда не перестанет преследовать ее, хотя сам поступает аморально, как все ее клиенты. Эту ненависть она могла объяснить себе лишь каким-то слепым инстинктом, который велит ему преследовать кого угодно, потому что без преследования он был бы никем. А с инстинктом нельзя бороться. «То, что вы не можете победить, вы должны использовать». Человек не может использовать то, чего он панически боится. Кроме того, благоразумие было ее девизом.
— Подорожали мои услуги, — сказала она. — Вы все еще заинтересованы в них?
Клиент на этот раз ничего не сказал и, ища нужную сумму, пальцами перебирал купюры в бумажнике.
Бреслау, понедельник 20 августа 1923 года, одиннадцать часов утра
Фиакер Вильгельм Цейсбергер сидел в навес пролетки и размахивал снятой с головы фуражкой, над козырьком которой красовался позолоченный герб Бреслау с четырьмя полями. Цейсбергер рассматривал отрезанную голову Иоанна Крестителя на одном из полей и спрашивал себя, насколько летняя жара в Бреслау уступает тому палящему зною, который временами покровитель города испытывал в Иудейской пустыне, где, — как гласит Библия, — молился и питался медом и саранчой. Цейсбергер долго не знал, что такое «саранча», и это не давало ему покоя, когда он всякий раз снимал фуражку и разглядывал герб Бреслау. Случалось, он спрашивал об этом клиентов, особенно тех, кто походили пасторами или ксендзами. До сих пор он не получил удовлетворительного объяснения. Как-то один пьяный профессор гимназии объяснил ему, что саранча — это вид насекомых. Это не удовлетворяло познавательную страсть Цейсбергера, которая просыпалась всякий раз, когда он снимал с головы потную фуражку.
Он не думал, что его новый пассажир, приближающийся от собора Лютера, что-нибудь ему объяснит. Он не походил на ученого человека, тот никогда, даже в самое жаркое лето, не надел бы брюки за колено. Кроме помпы, его новый пассажир был одет в светло-бежевый пиджак, белую рубашку, белый галстук. На голове у него торчала светло-бежевая каскетка из тонкого материала. Правильный костюм для летнего времени, подумал фиакер.
Пассажир забрался под накидку. Цейсбергер сел на козлы и взглянул вопросительно.
— Зоологический сад, — буркнул пассажир, обдавая Цейсбергера мятным дыханием.
Он взглянул на него неприязненно. Вчерашний или утренний заправился? — подумал фиакер и пришпорил коня. Мятный ликер на такой жаре? Это, может, даже неплохо, при условии, что он хорошо охлажден. Лучше меда и саранчи, усмехнулся он под усами. Пролетка медленно двинулась через Тиргартенштрассе. Когда они миновали мексиканское консульство, появились первые капли дождя. Разбрызгивались на раскаленной мостовой и сразу испарялись, падали между брусчаткой и немедленно улетучивались, отражались от натянутого навеса пролетки и рассевались в воздухе, как туман. Он проехал через Пассбрюке и остановил пролетку. Снял фуражку и посмотрел на небо. Он с наслаждением впитывал теплую воду. Его конь остановился и — как и его хозяин — наслаждался дождем, который обрушился на город впервые за более чем две недели.
Через некоторое время фиакер напомнил себе, что везет пассажира. Он повернулся, чтобы извиниться за остановку. В навесе не было никого. На сиденье лежали только тысячмарковая купюра и «Schlesische Zeitung», открытая на странице с объявлениями. Одно из них было обведено.
— «Всем, кто принес нам соболезнования, — медленно прочитал он обведенное объявление, — после смерти Эммы и Клары, мы сердечно благодарны. Молитва за их души состоится 22-го августа в два часа дня в Герсдорфе под Хиршбергом на евангелическом кладбище, квартал 23».
Цейсбергер не мог удивляться, что его пассажир выскочил под таким дождем на улицу. Пьяного никогда не поймешь, кивнул он головой и сам залез под навес, чтобы немного укрыться от грозы. От скуки он стал листать газету. Вдруг он торжествующе вскрикнул. У него уже был ответ, который он так долго искал. В кроссворде он заметил вписанное каракулями слово «саранча». Он посмотрел на пароль. «Летающее насекомое из рода прямокрылых» — звучал вопрос.
Герсдорф, среда 22 августа 1923 года, половина третьего пополудни
Мужчина закурил папиросу и в сотый раз прочел даты смерти и рождения членов семьи Хадеров. Все эти данные были высечены на гранитной плите огромной могилы в квартале 23 на евангелическом кладбище в Герсдорфе. Кроме могилы семьи Хадеров, в квартале находились два десятка других могил, которые мужчина уже успел тщательно осмотреть. Уже три четверти часа он пребывал на этом кладбище и пытался чем-то заняться. Он стоял под старыми дубами, едва пропускавшими мелкую, но упрямую морось, курил папиросу за папиросой и приобретал генеалогические знания о нескольких семьях из Герсдорфа. Как выяснилось, в квартале 23 покоились представители всех социальных групп. Среди них не было недостатка в местных пасторах, учителях, окружных судьях, а также рабочих, ремесленников и даже крестьян. Не было недостатка и в юношах, поверженных, вероятно, туберкулезом, детях, умерших в младенчестве, и в молодых матерях, которым потомок принес смерть в тот же день, когда увидел свет.
Наскучив семейной историей, он растоптал папиросу и сунул в рот мятный леденец, чтобы заглушить запах табака. Спрятавшись под полотнищем зонтика, он оперся одной ногой на пень старого дуба и, ловко маневрируя свободной рукой, достал из портфеля тонкую брошюру. Портфель он закрыл и положил на мокрую скамью у могилы Хадеров. Он открыл брошюру в месте, отмеченном изображением пруда в Восточном парке в Бреслау. В очередной раз, оберегая брошюру от редких капель, которые ветер стряхивал с листвы, он прочел пассаж, который почти знал наизусть — как генеалогию похороненных здесь семей.
— «Совершив убийство, — читал он, — убийца публикует в местной прессе объявление соболезнования. В объявлении должны быть какие-то латинские фразы с грамматической ошибкой в одном из слов, например, вместо правильного Non omnis moriar[25] в объявлении должно быть Non ommis moriur. Ошибка очень важна, в противном случае никто не обратит на объявление ни малейшего внимания и контакт не будет установлен. Через несколько дней в той же газете появится ответ на объявление. Там указана дата и место встречи. Он никогда не приходит к нему с первого раза. Кандидат время от времени получает информацию в последующих объявлениях, где есть следующая дата и следующее место встречи. Подчеркиваю, что обозначают они места исключительно на кладбищах. Если кандидат действительно хочет присоединиться к этому преступному братству, он должен быть терпеливым. Как видно, принимаются убийцы, лишенные угрызений совести, люди, зверски безжалостные и бесчеловечно терпеливые. Ибо кто выдержит неустанные колебания надежды и сомнения, когда, например, четырнадцатая встреча не увенчается успехом? Кандидат не знает, когда наконец встретит их. Мне кажется, что за кандидатом следят в каждом месте, которое станет ему назначено, на каждом кладбище есть какой-то скрытый наблюдатель. Однако я не уверен в этом. Александр Гейгер не успел подробно рассказать мне об этом до того, как покончил с собой или… до того, как его заставили».
Мужчина огляделся. Никого не было. Да, подумал он, это только первая встреча. Он закрыл книгу, сунул ее в портфель, отряхнул зонтик от последних капель воды и двинулся по гравийной аллее. Выйдя из кладбища, он направился к недавно поставленной трамвайной остановке, которая соединяла Герсдорф с Хиршбергом. В вагоне он достал из портфеля ту самую книгу, которую читал на кладбище. Прежде чем начать ее штудировать, он внимательно изучил титульный лист. Антон Фрейхерр фон Майрхофер, «Преступное братство мизантропов». Авторский тираж, Наумбург, 1903. Он начал читать с самого начала. Необязательно. Все главы этой книги он знал на память.
Трамвай остановился. Через некоторое время вагоновожатый дал знать звонком, что трогается. Какой-то мужчина подбежал к выходу. Выскакивая, он бросил на раскрытую брошюру фон Майрхофера шарик скомканной бумаги. Человек, сосущий мятный леденец, с видимым ужасом смотрел на силуэт, исчезающий за углом, затем развернул листок. На нем был наклеен ряд букв, вырезанных из газеты. Они составляли фразу: «Будь завтра в полдень на лодочной пристани в Бреслау, на Холтейхёхе».
Штрелен, среда 17 октября 1923 года, четверть пятого утра
Вилли Штауба пробудило нехорошее предчувствие. Ему всегда удавалось вырвать его из глубочайшего даже сна. Не будило его ни воркование голубей на чердаке, где он спал, ни зуд ран, наносимых ему вшами и клопами, ни даже лай собак, которые рвали часто его лохмотья во время путешествий по нижнесилез