.
«Чума», второй вариант.
Мы ищем покоя и идем за ним к людям. Но они поначалу не могут дать нам ничего, кроме безумия и смуты. Покоя надо искать в другом месте, но небеса молчат. И вот тогда, и только тогда, можно возвратиться к людям, потому что, за неимением покоя, они навевают сон.
«Чума», второй вариант.
Хорошо бы иметь террасы, расположенные над чумой.
Все они правы, говорит Риэ.
Тарру (или Риэ) прощает чуме.
Эссе о Бунте. Абсурдный мир сначала не поддается строгому анализу. Он открывается памяти и воображению. Таким образом, мир этот есть продукт мысли вообще, то есть конкретного воображения. Это приложение к жизненному поведению и к эстетике определенного современного принципа. Это не анализ.
Но как только вы очертите основные контуры этого мира, заложите первый (и единственный) камень, вы получите возможность рассуждать философски – а точнее, если вы все поняли правильно, у вас возникнет потребность рассуждать философски. Теперь необходим строгий анализ, и мы возвращаемся к нему. Торжествуют детали и описания. «Нас не интересует ничего, кроме…» превращается в «нас интересует все, кроме…» Отсюда точное и строгое – без выводов – исследование о бунте:
1) развитие бунта и внешний бунт;
2) состояние бунта;
3) метафизический бунт.
Развитие бунта: Неоспоримое право – впечатление, что дело затянулось, что другой превышает свои полномочия (отец, например). «Досюда да, а дальше нет» – продолжить анализ.
Ср. заметки: Происхождение Философии и Человек злопамятный в Эссе.
Эссе о Бунте: одно из направлений абсурдного ума – это бедность и нищета.
Единственный способ не дать абсурду «вселиться» в тебя – это не извлекать из него пользы. Не предаваться сексуальному рассеянию, лишенному целомудрия, и т.д.
То же. Ввести тему колебания.
То же. Созерцание как одна из абсурдных целей, в той мере, в какой оно вызывает наслаждение, ничего не утверждая определенно.
Вообразим себе мыслителя, который говорит: «Вот, я знаю, что это правда. Но в конечном счете последствия этого мне отвратительны, и я отступаю. Истина неприемлема даже для того, кто ее открывает». Это и будет абсурдный мыслитель с его постоянной тревогой.
Странный ветер – он всегда дует на опушке леса. Любопытный человеческий идеал: устроить себе жилье в самом лоне природы.
Нужно решиться ввести в мыслительный аппарат необходимое различие между философией очевидной и философией приятной. Иначе говоря, мы можем прийти к философии, которая противна уму и сердцу, но которая напрашивается. Так, для меня очевидная философия – абсурд. Но это не мешает мне иметь (или, точнее, учитывать) философию приятную. Напр.: точное равновесие между умом и миром, гармония, полнота и т.д. Счастлив мыслитель, который отдается своей склонности, а тот, что отказывает себе в этом – из любви к истине, с сожалением, но решительно, – мыслитель-изгнанник.
Как далеко может зайти этот разрыв между мыслителем и его системой? Не возвращает ли это нас, по сути дела, окольными путями к реализму: истина, внеположная человеку, – принудительная. Возможно, но в таком случае это был бы реализм, не могущий нас удовлетворить. Не априорное решение.
Важный вопрос, который следует разрешить «на практике»: можно ли быть счастливым и одиноким.
Антология незначительности. Прежде всего что такое незначительность? Этимология здесь обманчивая. Это не то, что не имеет значения. Иначе пришлось бы сказать, что незначителен наш мир. Бессмысленный и незначительный – не синонимы. Незначительный человек вполне может быть рассудительным. С другой стороны, незначительный не есть ничтожный. Существуют великие деяния, серьезные и грандиозные планы, являющиеся незначительными. Впрочем, это уже ближе к делу. Ибо деяния эти не кажутся незначительными тем, кто затевает их с истовой серьезностью. Следовательно, надо добавить, что они незначительны для кого-то… что некое лицо незначительно в чьих-то глазах… что некая мысль незначительна в определенном контексте… Иначе говоря, у незначительности, как у всех прочих вещей на этом свете, есть своя мера относительности. Что вовсе не означает, что незначительность – вещь относительная. Она имеет отношение к чему-то, что незначительностью не является, что имеет смысл – что важно, что «кое-что значит», что заслуживает интереса, что достойно внимания, заботы, поклонения, что занимает – и по праву – свое место, что поражает ум, западает в память, бросается в глаза… и проч. Но все это еще не определение. Незначительность будет относительной, лишь если удастся найти несколько определений этому эталонному метру значения. Иначе говоря, незначительность, как и всякая вещь, сравнима с чем-то большим, и то скудное количество смысла, которым она наделена, – производное от значения более общего. Остановимся на этих словах. В определенной мере, с большой осторожностью и не забывая о множестве нюансов, можно сказать, что незначительная вещь – вовсе не обязательно вещь, лишенная смысла, но вещь, лишенная сама по себе общего значения. Выражаясь иначе и прибегая к естественной иерархии ценностей, если я женюсь, я совершаю поступок, который получает общее значение на уровне рода, еще одно значение – на уровне общества, религии, и, быть может, еще одно – в плане метафизическом. Вывод: женитьба не является поступком незначительным, во всяком случае, согласно иерархии общепринятых ценностей. Ибо, если родовое, общественное или религиозное значение у нее отсутствует – а это происходит в тех случаях, когда женится человек, не уважающий все эти ценности, – женитьба становится в самом деле поступком незначительным. На этом примере по крайней мере видна связь незначительности с отсутствием значения.
Возьмем противоположный пример: если, открывая дверь, я двигаю защелку вправо, а не влево, я не могу связать этот жест ни с каким общепринятым значением. Обществу, религии, роду и даже Богу решительно начхать, двигаю я защелку налево или направо. Вывод: мой поступок незначителен, если только эта привычка не связана для меня с необходимостью экономить силы, с практической сметкой, истоки которой – в волевом характере или жизненных принципах, и т.д. В этом случае для меня будет гораздо важнее отодвинуть защелку определенным образом, чем жениться. Следовательно, незначительность – это всегда результат определенных отношений. Общий вывод из сказанного таков: в вопросе о незначительности всегда остается некоторая неясность.
Но, раз уж я задумал составить антологию незначительных поступков, значит, мне известно, какие поступки являются незначительными. Вероятно, так. Но понять, незначителен ли тот или иной поступок, и понять, что такое незначительность, – вещи разные. В конце концов, может быть, я составляю эту антологию просто для очистки совести. Однако…
План.
1. Незначительные поступки: старик и кот, военный и девушка (примечание: не знаю, стоит ли включать эту историю в антологию. Возможно, она исполнена большого смысла. Но я все-таки помещаю ее, чтобы показать исключительную сложность моего труда. Как бы там ни было, можно будет поместить ее также и в антологию вещей значительных – готовится к публикации), и проч., и проч.
2. Незначительные речи. «Как говорят у нас на родине», «Как говорил Наполеон» – и, шире, большая часть исторических изречений. Зубочистка Жарри.
3. Незначительные мысли. Потребуется множество гигантских томов.
Зачем нужна эта антология? В конце концов она должна показать, что незначительность почти всегда тождественна механической стороне существования людей и вещей – чаще всего незначительность тождественна привычке. Иначе говоря, поскольку все рано или поздно входит в привычку, можно быть уверенным, что величайшие мысли и величайшие деяния рано или поздно становятся незначительными. Цель жизни – незначительность. Тем и интересна антология. По сути, она не только воспроизводит большую часть нашего существования – ничтожные жесты, ничтожные мысли и ничтожные настроения, – но и описывает наше общее будущее. У нее есть чрезвычайно редкое в наши дни преимущество – она имеет поистине пророческий характер.
Ницше, внешняя сторона жизни которого была более чем однообразна, доказывает, что мысль, работающая в одиночестве, сама по себе страшное приключение.
Мы покорно соглашаемся с тем, что Мольер должен был умереть!
9 марта. Первые барвинки – а еще неделю назад шел снег.
У Ницше тоже бывали приступы тоски. Но он ничего не хотел просить у неба. Его решение: потребовать от человека того, чего нельзя потребовать у Бога; это сверхчеловек. Странно, что в отместку за такое самомнение его самого не сделали Богом. Быть может, это вопрос времени. Будда проповедует мудрость без богов, а через несколько столетий ему самому поклоняются как Богу.
Европеец наслаждается собственной храбростью: он любуется собою. Отвратительно. Истинная храбрость пассивна – это безразличие к смерти. Идеал: чистое познание и счастье.
Что может быть лучше для человека, чем бедность? Я говорю не о нищете или безнадежном труде современного пролетария. Но я не знаю, что может быть лучше бедности в сочетании с деятельным отдыхом.
Невозможно полностью исключить оценочные суждения. Они – отрицание абсурда.
Древние философы размышляли гораздо больше, чем читали (и недаром). Вот отчего в их сочинениях так много конкретности. Книгопечатание все изменило. Теперь читают больше, чем размышляют. Вместо философии у нас одни комментарии. Именно это имеет в виду Жильсон, когда говорит, что на смену эпохе философов, занимавшихся философией, пришли профессора философии, занимающиеся философами. В таком подходе – и скромность, и беспомощность. Мыслитель, который начнет свою книгу словами «Рассмотрим все с самого начала», вызовет насмешки. Дошло до того, что сегодня философский трактат, не ссылающийся ни на какие авторитеты, не подкрепленный цитатами и комментариями, никто не принял бы всерьез. И все же…