Пролог: Любовь…
Познание…
Это одно и то же.
Днем полет птиц всегда кажется бесцельным, но к вечеру движения их становятся целенаправленными. Они летят к чему-то. Так же, быть может, и с людьми, достигшими вечера жизни…
Бывает ли у жизни вечер?
Гостиничный номер в Валансе. «Не делай этого, прошу тебя. Как я смогу жить с этой мыслью? Что скажут обо мне твоя мать, твои сестры, Мари-Роланда, я поклялся не говорить тебе этого, ты ведь знаешь. – Я умоляю тебя, не делай этого. Мне так необходимы были эти два дня покоя. Я не дам тебе этого сделать. Я пойду до конца. Мы поженимся, если нужно. Но я не могу взять на себя такой груз. – Я поклялся не говорить тебе этого. – Это слова. А для меня имеют значение только поступки… – Все решат, что это несчастный случай. Поезд… и т.д. (Она плачет. Она кричит: «Ненавижу тебя. Ненавижу тебя за то, что ты со мной делаешь».) – Я знаю, Роланда, я это отлично знаю. Но я не хотел тебе этого говорить. И т.д. и т.д.». Он дает обещание. Продолжительность: полтора часа. Монотонность. Топтание на месте.
Ван Гога поразила одна мысль Ренана: «Умереть для самого себя, осуществить великие деяния, стать благородным и отринуть пошлость, в которой тонет существование почти всех людей».
«Если продолжать искренне любить то, что в самом деле достойно любви, и не растрачивать свою любовь по мелочам, по пустякам, по глупостям, можно понемногу сделать свою жизнь светлее и стать сильнее».
«Выучившись в совершенстве какой-нибудь одной вещи и поняв ее до конца, начинаешь вдобавок понимать и знать множество других вещей».
«Я – человек, постоянный в своем непостоянстве».
«Если я рисую пейзажи, они всегда хранят следы присутствия человека».
Он приводит слова Доре: «Я терпелив, как бык».
Ср. на с. 340 письмо о поездке в Звеелоо.
Дурной вкус великих художников: он ставит на одну доску Милле и Рембрандта.
«Я все больше и больше убеждаюсь, что не следует судить о Господе Боге по нашему миру, это его неудачный набросок».
«Я прекрасно могу и в жизни и в живописи обойтись без Господа Бога, но в страдании я не могу обойтись без того, что сильнее меня, что лежит в основе моей жизни, – без способности творить».
Блуждания Ван Гога, долго искавшего свой путь и только в двадцать семь лет обнаружившего, что он – художник.
Когда ты уже сделал все, что нужно, чтобы как следует понять, принять и снести бедность, болезнь и собственные недостатки, остается сделать еще один шаг.
«Чума». Сентиментальный профессор в конце эпидемии приходит к выводу, что самое умное, что остается, – начать переписывать книгу с конца (развить текст и смысл).
Тарру умирает молча (мигает и т.п.).
Административный лагерь-изолятор.
Последний разговор между профессором и доктором: Они снова вместе. Потому что им так мало нужно. А у меня не было, и проч.
Еврейский квартал (мухи). Те, кто хотят соблюсти благопристойность. Приглашают гостей на цикорий.
Разлученные. 2. И то, с чем им и без того было очень трудно смириться (старость), они вынуждены были теперь сносить за двоих.
Тем не менее текущие вопросы по-прежнему решались. Именно в эту пору выяснилось, чем кончилось дело, привлекшее в свое время внимание знатоков. Юный убийца… был помилован. Газеты высказывали предположение, что он отделается десятью годами примерного поведения, а затем сможет зажить своей обычной жизнью. По правде говоря, игра не стоила свеч.
Вера в слова – это классицизм, но, дабы сохранить эту веру, он расходует их очень бережно. Сюрреализм, который не доверяет словам, ими злоупотребляет. Вернемся к классицизму – из скромности.
Те, кто любят истину, должны искать любви в браке, то есть в любви без иллюзий.
«В чем особенность провансальской культуры?» Специальный выпуск «Кайе дю Сюд». В общем и целом мы мало чего стоили в эпоху Возрождения, в XVIII веке и во время Революции. Мы кое-что создали в Х – XIII веках и в ту пору, когда как раз и не были нацией, – в пору, когда вся цивилизация стала интернациональной. Итак, целые столетия человеческой истории, слава и бесславие, сотня великих имен, которые они нам завещали, традиции, жизнь нации, любовь – все это пустяки, все это ничего не значит. И нас же называют нигилистами.
Гуманизм пока еще не наскучил мне: он мне даже нравится. Но он мне тесен.
Брюк, доминиканец: «Они мне осточертели, эти христианские демократы».
«Г. ужасно похож на кюре, он держится с епископской елейностью. А я с трудом переношу ее даже у самих епископов».
Я: «В юности я считал всех священников счастливыми».
Брюк: «Страх потерять веру сужает круг их чувств. Они отрекаются от своих склонностей. Они не смотрят жизни в лицо». (Его идеал – церковь великая и могущественная, но славная своей бедностью и отвагой.)
Разговор о проклятом Ницше.
Баррес и Жид. Оторванность от родной почвы – для нас вопрос решенный. А когда вопрос больше не волнует нас, мы говорим меньше глупостей. В конечном счете мы нуждаемся и в отечестве, и в странствиях.
Недоразумение. Женщина после смерти мужа: «Как я люблю его!»
Агриппа д’Обинье: вот человек, который верит и сражается за то, во что верит. В конечном счете он доволен. Это видно по гордости, с которой он рассказывает о своем доме, своей жизни, своих успехах. Если он гневается, то лишь на тех, кто не прав – с его точки зрения.
Трагедию порождает столкновение двух равно законных, имеющих равное право на жизнь сил. Следовательно, слабая трагедия – та, что вводит в действие силы незаконные. Следовательно, сильная трагедия – та, что узаконивает все.
На Мезенкских плато ветер со свистом рассекал воздух сильными ударами шпаги.
Жить страстями может только тот, кто подчинил их себе.
Вечное Возвращение предполагает примирение со страданием.
Жизнь полна происшествий, которые заставляют нас с нетерпением ждать, когда мы станем старше.
Не забыть: болезнь и связанное с нею ничтожество. Нельзя терять ни минуты – что, быть может, вовсе не означает, что «надо торопиться».
Мораль: невозможно жить рядом с людьми, если знаешь их сокровенные мысли.
Упорно отказываться от любого коллективного суждения. Хранить невинность, несмотря на склонность общества к «толкам».
В жару люди зреют, подобно плодам. Они созревают, не успев начать жить. Они все знают, еще ничего не изучив.
Б.Б.: «Никто не подозревает, что некоторые люди прилагают геркулесовы усилия, чтобы остаться просто нормальными».
«Чума». Если записные книжки Тарру занимают так много места, то лишь оттого, что он умер в доме рассказчика (в начале).
– Вы уверены, что болезнь в самом деле заразная, что изоляция необходима? – Я ни в чем не уверен, но я твердо знаю, что брошенные без погребения трупы, скученность и проч. нежелательны. Теории могут меняться, но есть нечто, остающееся в силе всегда, в любое время, – это логика.
Занятые борьбой, санитарные отряды уже не интересуются известиями о чуме.
Чума отменяет оценочные суждения. Никто больше не говорит о качестве одежды, продуктов и пр. Все всё приемлют.
Разлученный хочет получить у доктора пропуск на выезд из города (так они знакомятся), он рассказывает о своих хлопотах… Он регулярно приходит снова.
Поезда, вокзалы, часы ожидания.
Чума обрекает на разлуку. Но сама совместная жизнь – лишь длящаяся случайность. Правило – чума.
1 сентября 1943 г.
Тот, кто не верит в ход вещей, – трус, но тот, кто верит в человеческий удел, – безумец.
15 сентября
Он все забросил – свою работу, деловые письма и проч., – чтобы ответить тринадцатилетней девочке, вложившей в письмо всю душу.
Поскольку слово «существование» обозначает какую-то реальность, реальность нашей тоски, но при этом не может не подразумевать некоей высшей реальности, мы сохраним его лишь в обращенной форме – мы будем говорить о философии несуществования, что не означает отрицания, но должно указать на состояние «человека, который лишен…». Философия несуществования будет философией изгнания.
Сад: «Люди осуждают страсти, забывая, что философия зажигает свой факел от их огня».
У искусства случаются приступы целомудрия. Оно не может назвать вещи своими именами.
Во время революций погибают лучшие. По закону жертвоприношений последнее слово остается за людьми трусливыми и осторожными, ибо остальные лишились слова, пожертвовав лучшим, что у них было. Говорят те, кто совершил предательство.
Только художники творят добро. Нет, говорит Парен.
«Чума». Все борются – каждый на свой лад. Трусость – только в том, чтобы упасть на колени… Явилась масса новых моралистов, и все они пришли к одному выводу: нужно встать на колени. Но Риэ отвечает: нужно бороться, и объясняет, как именно.
Изгнанник часами сидит на вокзалах. Передать атмосферу вымершего вокзала.