«Чума»… «И всякий раз, когда я читал описание чумы, из глубины сердца, отравленного собственным бунтарством и чужим насилием, вырывался звонкий крик, убеждавший, что человек все-таки заслуживает скорее восхищения, чем презрения».
…«И что каждый носит чуму в себе, ибо нет в мире человека, которого бы она не затронула. И что нужно без устали следить за собой, чтобы по рассеянности не дыхнуть на соседа и не заразить его. Естествен только микроб. Все остальное – здоровье, целостность, чистота, если хотите, – это результат волевого усилия, причем усилия, которое нужно совершать постоянно. Порядочный человек, тот, кто никого не заражает, – это человек, которому менее всего свойственна рассеянность.
Да, быть мерзавцем утомительно. Но еще более утомительно не желать быть мерзавцем. Оттого-то все кругом и устали, что все немного мерзавцы. Но некоторые из них устали до такой степени, что избавление им принесет только смерть».
Естественно, мне важно не сделаться лучше, но добиться признания. Но никто никого не признает. Признала она меня? Нет, это совершенно очевидно.
Перед кабинетом врача люди выглядят как загнанные животные.
Жан Риго: «Пример подан свыше. Бог создал человека по своему подобию. Какой соблазн для человека – уподобиться этому образцу».
«Решение, ответ, ключ, истина – это смертный приговор».
«Чего мог бояться этот гордец?»
«И чем больше мое бескорыстие, тем неподдельнее моя корысть».
«Одно из двух. Не говорить, не молчать. Самоубийство».
«Пока я не преодолею тягу к наслаждениям, самоубийство будет кружить мне голову, я знаю это наверняка».
Разговоры с Кёстлером. Цель оправдывает средства, если речь идет о разумном соотношении величин: я могу послать Сент-Экзюпери на верную смерть ради спасения полка. Но я не могу сослать тысячи людей и лишить их свободы ради количественно равноценного результата, не могу, все рассчитав, разом принести в жертву три или четыре поколения.
– Гений. Его не существует.
– Самые тяжелые испытания выпадают на долю творца, когда он получает признание (я уже не решаюсь публиковать свои книги).
Бывают часы, когда мне кажется, что я не смогу дольше выносить противоречия. Когда небеса холодны и ничто в природе не поддерживает нас… О! Быть может, лучше умереть.
Продолжение предыдущего. Мои мучения при мысли о необходимости писать эти статьи для «Комба».
Эссе о любви к природе – и наслаждении.
Искусство и бунт. Бретон прав. Я тоже не верю в разлад между миром и человеком. Бывают минуты слияния с дикой природой. Хотя природа никогда не бывает дикой. Но пейзажи исчезают и забываются. Вот почему существуют художники. А сюрреалистическая живопись по своему замыслу есть выражение бунта человека против Творения. Однако ее ошибка состояла в том, что она хотела сохранить и скопировать только чудесную часть природы. Истинный художник-бунтарь не отрицает чудес, но он их покоряет.
Парен. О том, что суть современной литературы – отречение от прежних воззрений. Сюрреалисты, становящиеся марксистами. Рембо, ударившийся в благочестие. Сартр-моралист. И о том, что главная проблема эпохи – конфликт. Человеческий удел. Человеческая природа.
– Но если человеческая природа существует, где ее истоки?
Очевидно, мне придется прекратить всякую творческую деятельность до тех пор, пока я не буду знать истину. То, что принесло моим книгам успех, делает их в моих глазах лживыми. По сути, я средний человек + одно требование. Ценности, которые мне сегодня следовало бы защищать и прославлять, – это средние ценности. Для этого потребен такой строгий талант, какого я, боюсь, не имею.
Конец бунта – умиротворение людей. Всякий бунт оканчивается и продолжается в уяснении предела человеческих возможностей – и в утверждении сообщества всех людей, кто бы они ни были, действующих в этих пределах. Смирение и гений.
29 октября. Кёстлер – Сартр – Мальро – Шпербер и я. Между Пьеро делла Франческа и Дюбюффе.
К.: Необходимость определить минимальную политическую мораль. Следовательно, сначала избавиться от ложной щепетильности (он говорит – «вранье»): а) то, что мы говорим, может служить делу, которому мы служить не можем; б) самоанализ. Порядок несправедливостей. «Когда интервьюер спросил меня, ненавижу ли я Россию, у меня внутри, вот тут, что-то оборвалось. И я сделал усилие. Я сказал, что ненавижу сталинский режим так же, как ненавидел гитлеровский, и по тем же причинам. Но что-то там внутри разладилось. Столько лет борьбы. Я лгал ради них… а теперь похож на того товарища, который, придя ко мне, бился головой об стену и говорил, обернув ко мне залитое кровью лицо: «Никакой надежды, никакой надежды». Способы действия и проч.
М.: Временная невозможность затронуть пролетариат. Является ли пролетариат высочайшей исторической ценностью?
К.: Утопия. Утопия сегодня обойдется им дешевле, чем война. С одной стороны. А с другой: «Не думаете ли вы, что все мы в ответе за отсутствие ценностей? И что, если все мы, у кого позади ницшеанство, нигилизм или исторический реализм, объявили бы публично, что ошиблись, что нравственные ценности существуют и отныне мы начнем делать то, что нужно, чтобы сохранить и возвеличить их, – не думаете ли вы, что этим мы заронили бы надежду?»
С.: Я не могу ограничить круг своих нравственных ценностей борьбой против Советского Союза. Конечно, высыпка нескольких миллионов гораздо хуже, чем линчевание одного негра. Но линчевание негра – результат положения, которое длится уже сотню с лишним лет и за которым встают в конечном счете бедствия миллионов негров – их ничуть не меньше, чем высланных черкесов.
К.: Нужно сказать, что мы как писатели не выполним своего долга перед историей, если не разоблачим то, что достойно разоблачения. Заговор молчания опорочит нас в глазах потомков.
С.: Да, и проч., и проч.
И при этом постоянная невозможность определить, что движет каждым из говорящих – страх или убежденность в своей правоте.
Если мы верим в моральную ценность, значит, мы верим в мораль вообще, в том числе и сексуальную. Изменить все без исключения.
Прочесть Оуэна.
Написать историю современного человека, который излечился от мучительных противоречий долгим и неотрывным созерцанием пейзажа.
Робер, сочувствующий коммунистам и отказывающийся в 33-м году от военной службы. Три года тюрьмы. Когда он выходит на свободу, коммунисты уже выступают за войну, а пацифисты сочувствуют Гитлеру. Он ничего не может понять в этом обезумевшем мире. Он отправляется в Испанию и воюет в республиканской армии. Гибнет на фронте под Мадридом.
Что такое знаменитость? Это человек, которого все знают по фамилии, и потому имя его не имеет значения. У всех других имя значимо.
Отчего люди пьют? Оттого, что после выпивки все наполняется смыслом, все достигает высшего накала. Вывод: люди пьют от беспомощности или в знак протеста.
Миропорядок может быть установлен не сверху, то есть посредством идеи, но снизу, то есть с помощью общей основы, которая…
Подготовить сборник политических текстов, посвященных Бразийяку.
Гийу. Единственное связующее звено – боль. О том, что и величайший преступник принадлежит человеческой породе.
Встретил Тар. после доклада о диалоге. Вид у него нерешительный, но взгляд такой же дружелюбный, как когда-то, когда я снова привлек его в «Комба».
– Вы теперь марксист?
– Да.
– Значит, вы станете убийцей.
– Я уже был им.
– Я тоже. Но больше не хочу.
– А ведь вы были моим крестным отцом.
– Это правда.
– Послушайте, Тар., вот в чем вопрос: что бы ни случилось, я всегда буду защищать вас от направленных на вас автоматов. А вам придется согласиться, чтобы меня расстреляли. Подумайте об этом.
– Я подумаю.
Невыносимое одиночество – я не могу в это поверить, не могу с этим смириться.
Человек чувствует себя одиноким, когда он окружен трусами. Надо ли пытаться понять и этих трусов? Это выше моих сил. Но, с другой стороны, я не могу и презирать их.
Если все в самом деле сводится к человеку и к истории, тогда, спрашиваю я, как быть с природой – любовью – музыкой – искусством?
Бунт. Нам нужен герой – но не какой попало. Мотивы героического поведения важнее самого героизма. Следовательно, сначала причинно-следственная ценность, а затем уже ценность героическая. Ницшеанская свобода – экзальтация.
Исправленное творение. Фигура террориста (Равенель).
Связь абсурда и бунта. Принять окончательное решение, отказаться от самоубийства, чтобы вступить в борьбу, – значит подспудно признать жизнь единственной подлинной ценностью, той, что делает борьбу возможной и сама является борьбой, «той, без которой не обойтись». Из чего следует, что тот, кто в угоду этой абсолютной ценности отказывается от самоубийства, отказывается одновременно и от убийства. Наша эпоха, доведшая нигилизм до крайних проявлений, приемлет самоубийство. Это видно и по тому, с какой легкостью она приемлет убийства и оправдывает их. Человек, убивающий сам себя, уважает хотя бы одну ценность – чужую жизнь. Он