Пьеса о Каляеве: невозможно убить человека во плоти, убивают самодержца. Но не того типа, который утром брился и т.д. и т.п.
Сцена: казнь провокатора.
Великий вопрос жизни – как жить среди людей.
X.: «Я человек, который ни во что не верит и никого не любит, во всяком случае, таков я от природы. Во мне есть пустота, ужасная пустыня…»
Марк, приговоренный к смерти в Лооской тюрьме. Не позволяет на Страстной неделе снять с себя кандалы, чтобы больше походить на Спасителя. Когда-то он стрелял из револьвера по придорожным крестам.
Христианам хорошо. Они взяли себе благодать, а нам отдали милосердие.
Гренье. О правильном использовании свободы: «Современный человек больше не верит в существование Бога, которому следует подчиняться (иудей и христианин), не верит в общество, которое следует уважать (индус и китаец), в природу, которой следует подражать (грек и римлянин)».
То же. «Тот, кто страстно любит какую-нибудь ценность, становится по этой причине врагом свободы. Тот, кто сильнее всего любит свободу, либо отрицает все ценности, либо вспоминает о них лишь изредка». (Терпимость, причина которой в ветшании ценностей.)
«Если мы останавливаемся (на пути отрицания), то не столько для того, чтобы поберечь других, сколько для того, чтобы сберечь самих себя». (Отрицание для себя, утверждение для других!)
Пьеса.
Д. Печально, Янек, что все это нас старит. Больше никогда, никогда мы не будем детьми. Отныне мы можем умереть, мы испытали все, что суждено человеку (убийство – это предел).
– Нет, Янек, если единственный выход – смерть, тогда мы не на верном пути. Верный путь только тот, что ведет к жизни.
– Мы взяли на себя горести мира и понесем наказание за эту гордыню.
– Мы оставили позади ребяческую любовь; теперь перед нами первая и последняя любовница – смерть. Мы слишком спешили. Мы не люди.
Беда нашего века. Еще недавно в оправдании нуждались дурные поступки, теперь в нем нуждаются поступки добрые.
Роман. «Раз я люблю ее, то хочу, чтобы она знала, чем я был. Ибо она думает, что это восхитительное добродушие… Но нет, она – исключение».
Реакция? Если это означает повернуть историю вспять, я никогда не пойду так далеко, как они, – до Фараона.
Дефо: «Я был рожден, чтобы погубить себя».
Он же: «Я слышал о человеке, который в приступе чрезвычайного отвращения к несносной болтовне своих близких внезапно решился навсегда замолчать…» (пьеса).
Марьон о Дефо (с. 139). Двадцать девять лет молчания. Его жена сходит с ума. Дети уезжают. Остается дочь. Лихорадка, бред. Он начинает говорить. Впоследствии говорит часто, но с дочерью очень редко, «а с посторонними еще реже».
Пс. XCI: «Говорит Господу: «Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!» Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы… Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень».
Полное одиночество. В писсуаре большого вокзала в час ночи.
Человек (француз?), святой человек, который всю жизнь провел во грехе (не ходил к причастию, не женился на женщине, с которой жил), ибо – не в силах смириться с мыслью, что хотя бы одна душа будет проклята, – хотел тоже заслужить проклятие.
«То была величайшая любовь – любовь человека, отдающего душу за други своя».
Мерло-Понти. Научиться читать. Он жалуется, что его плохо прочли – и плохо поняли. Я прежде тоже был склонен к таким жалобам. Теперь я знаю, что для них нет оснований. Неверных прочтений не бывает.
Распутники, добродетельные в душе. Воистину. Но практически в данный момент я предпочитаю повесу, который никого не убивает, пуританину, который убивает всех подряд. А уж кого я всегда терпеть не мог, так это распутника, который хочет убивать всех подряд.
М.П. или образец современного человека: тот, кто выжидает. Он объясняет, что никто никогда не бывает прав и не все так просто (надеюсь, что он пускается в эти рассуждения не ради меня). Но чуть ниже он восклицает, что Гитлер – преступник, и всякий, кто боролся против него, всегда будет прав. Если никто не прав, тогда никого нельзя судить. Все дело в том, что нужно бороться против Гитлера сегодня. Мы уже достаточно выжидали. И продолжаем выжидать.
Нынче поступок кажется нам оправданным, лишь если он совершен ради конкретных целей. Так говорит современный человек. Тут есть противоречие.
Двингер (в сибирском лагере): «Если бы мы были животными, нам давно бы пришел конец. Но мы люди».
Он же. Лейтенант, пианист, который живет ради своего искусства. Из досок от ящиков он сколачивает беззвучное пианино. И играет по шесть – восемь часов в день. Он слышит каждую ноту. Иногда лицо его светлеет.
Все мы в конце концов будем заниматься тем же.
Он же. Во время гражданской войны. Поезд в тылу. Д. и его товарищ входят в купе, где едет высокий капитан с воспаленными глазами. На полке напротив лежит кто-то накрытый шинелью. Наступает ночь. Купе заливает лунный свет. «Откройте глаза, братья. Вы сейчас кое-что увидите, вы это заслужили». Он осторожно откидывает шинель: под ней обнаженная женщина безупречной, поразительной красоты… «Смотрите, – говорит офицер. – Это придаст вам новые силы. И вы будете знать, за что мы сражаемся. Ибо мы ведь сражаемся еще и за красоту, не так ли? Только никто об этом не говорит».
Батай о «Чуме»: Сад также требовал отмены смертной казни, узаконенного убийства. Причина: убийцу оправдывают страсти, коренящиеся в его природе. У закона этого оправдания нет.
Этюд о Г.: Г. как противоположность Мальро. И каждый из них сознает искушение, олицетворяемое другим. Сегодняшний мир – диалог между М. и Г.
Пьеса. Янек – другому, Убийце.
Янек. Возможно. Но это лишит нас любви.
У. Кто так думает?
Янек. Дора.
У. Дора – женщина, а женщины не знают, что такое любовь… Этот ужасный взрыв, который скоро меня уничтожит, это и есть всплеск любви.
«Дни нашей смерти». 72 – 125–190.
«К.м.» [Концентрационный мир] 15–66.
Сохранить за насилием характер слома, преступления – то есть допоить его лишь при условии личной ответственности. В противном случае оно входит в норму, обращается в привычку – либо закон, либо метафизика. Оно перестает быть сломом. Оно обходит противоречие. Как ни парадоксально, оно разом создает массу удобств. Насилие сделалось удобным.
Друг М.Д., который приходит, как всегда, в маленькое кафе на улице Дофин, садится за тот же столик, что и всегда, и смотрит на тех же игроков в белот. У игрока, за спиной которого он сидит, на руках одни бубны. «Жаль, – говорит друг М.Д., – что вы не играете без козырей». И внезапно умирает.
То же. Старая женщина, занимающаяся спиритизмом, потеряла сына на войне: «Куда бы я ни пошла, сын всегда за мной следом».
То же. Старый губернатор, управляющий одной из колоний, прямой, как палка, и требующий, чтобы его называли господин губернатор. Сравнивает григорианский календарь с другими. Единственная тема, которая его воодушевляет, – его возраст: «Восемьдесят лет! Никогда ни одного аперитива – и вот пожалуйста!» И после этого несколько раз подпрыгивает на месте, ударяя себя пятками по заду.
Палант (И.ч.)[20]: «Гуманизм – вторжение священнического духа во владения чувства… Это ледяной холод в царстве Духа».
Нас упрекают, что мы фабрикуем абстрактных людей. Но все дело в том, что абстрактен человек, служащий нам моделью. Упрекают, что мы не знаем любви, но все дело в том, что человек, служащий нам моделью, не способен любить и т.д.
Лотреамон: Всей морской воды не хватило бы, чтобы смыть пятно крови, пролитой интеллектуалом.
Новелла или роман «Справедливость». Пытка: пять дней на ногах, без еды и питья, не прислоняясь к стене, и проч., и проч. Ему предлагают бежать. Он отказывается: нет сил. Чтобы остаться, сил требуется меньше. Пытки возобновятся, и он погибнет.
Иль-сюр-Сорг. Большая комната, а за окном – осень. Сама комната тоже осенняя, с причудливыми древесными узорами на мебели и сухими листьями платанов, которые влетают в окно, проскальзывая под шторами, с вытканными на них папоротниками.
В мае 44 года Р.С. покидает партизанский отряд и летит из Нижних Альп в Северную Африку; над Дюрансой самолет пролетает ночью. В горах Р.С. видит целую линию огней – это его люди разожгли костры, чтобы проститься с ним.
В Кальви он ложится спать (врываются сны). Утром просыпается и видит террасу, заплеванную толстыми окурками американских сигарет. После четырех лет, проведенных в борьбе, со стиснутыми зубами, он чувствует, как к горлу подступают слезы, и целый час плачет, глядя на эти окурки.
Старый боец-коммунист, который не может привыкнуть к тому, что видит: «Сердцу не прикажешь».
Бейль: различные размышления о комете.
«Не следует судить о жизни человека ни по тому, во что он верит, ни по тому, что он пишет в своих книгах».