— А как насчет выхода в эфир?
— А вот эту честь я предоставляю вам. — Купер, обойдя помещение, положил скрюченную руку на плечо Сэверенса. — Все будет хорошо, Том. Ваш человек, Ковач, устранит убийцу Зака Рэймонда на «Золотых небесах», и спустя уже несколько часов все наши команды будут готовы выпустить вирус возмездия. Мы здесь. Это наше мгновение славы. Не позволяйте смехотворным набегам ФБР выбить вас из колеи, хорошо? И потом, даже если они захватят здание и все, что в нем, наше движение уже добьется самого крупного в своей истории успеха. Уж этого им у нас не отнять и не остановить нас.
Сэверенс взглянул на тестя. Временами ему становилось не по себе, когда он пытался всмотреться в это лицо, которое подошло бы скорее мужчине средних лет, а не без малого восьмидесятилетнему старцу. Лайделл был больше чем его тестем. Он — наставник, движущая сила успеха Тома. Купер отошел от дел на пике карьеры и мог защитить то, что создал, действуя со стороны, отказавшись от главной роли ради достижения своей цели.
Он никогда раньше не сомневался в истинности идей Купера, всегда верил ему, сколько помнил, и хотя иногда подобие сомнений и посещало его, Сэверенс все равно доверял ему безгранично. И сейчас он стоял, нежно положив руку на изувеченную артритом и затянутую в перчатку кисть.
— Прошу простить меня. Я позволил страху возобладать над нашими целями. Пусть даже меня арестуют, что с того? Вирус все равно будет выпущен и распространится по всему миру. Перенаселенности будет положен конец, и, как вы в свое время говорили, человечество войдет в новый Золотой век.
— Пройдет время, и нас будут почитать как героев. Воздвигнут памятники в честь нашего мужества, проявленного при отыскании самых гуманных средств решения проблем человечества.
— А вы никогда не задумывались над тем, что ведь нас могут и возненавидеть за то, что мы обрекли столь многих людей на вечное бесплодие?
— Часть людей нас возненавидит, это верно, но человечество в целом осознает, что радикальное изменение было необходимо. Оно уже осознает, например, проблему глобального потепления. Вечных, неизменных процессов не существует. Все меняется. Вы можете спросить меня, а по какому праву мы пошли на это? — Глаза Купера заблестели. — И я им отвечу: по праву руководствоваться в своих действиях рассудком, а не эмоциями. Мы поступаем так потому, что мы правы. Никакой альтернативы нет. Интересно, а Джонатан Свифт на самом деле принадлежит к сатирикам, сочинив свое «Скромное предложение» в 1729 году? Он ведь уже тогда понимал, что Англия наводнена бездомными оборванцами и что страна на грани гибели. И чтобы уберечь себя от гибели, писал он, людям надо всего лишь слопать собственных детей, и проблема будет решена. Восемьдесят лет спустя Томас Мальтус написал знаменитое эссе по вопросу прироста населения. Он призывал «к моральной сдержанности», имея в виду добровольное воздержание ради сокращения непрерывного роста обитателей нашей планеты.
Разумеется, ни на что подобное никто не пошел бы, и теперь, даже после десятилетий этого несчастного контроля над рождаемостью, число жителей постоянно растет. Я утверждал, что изменения назрели, но им хоть бы хны. Тогда я сказал им: ну и черт с вами. Раз вы не в состоянии обуздать свой инстинкт деторождения, я оставляю за собой право не обуздывать мой инстинкт самосохранения, и я спасу эту планету, устранив половину следующего поколения.
Скрипучим шепотом Купер изрек:
— И, по правде говоря, какое нам дело, если кучка грязных недоносков возненавидит нас? Если они настолько тупы, что не в состоянии понять, что сами роют себе могилу, какое значение для нас имеет их мнение? Мы как тот пастух, что отбирает стадо. Думаете, он озабочен тем, что подумает какая-нибудь овца? Нет, он лучше знает, Том. Мы лучше знаем.
ГЛАВА 34
Желудок Эрика Стоуна превратился в узел, и он никак не мог впихнуть в себя традиционный завтрак астронавта — стейк с яйцом. Нет, предстоящий суборбитальный полет его не волновал. Эрик был из тех, кто не пренебрегает опытом, а, напротив, стремится к его обретению. Больше всего он страшился подвести, не справиться с порученным заданием; именно этот страх сводил судорогами тело, пересыхало во рту. Эрик прекрасно понимал, что нынешняя миссия — уникальная и самая важная за всю его карьеру и независимо от того, что произойдет в будущем, ничто ее уже не затмит. В жизни Стоуна назревал решающий момент — в его руках оказывалась судьба человечества.
И, будто этого мало, у него никак не выходило из головы, что Макс Хэнли схвачен и содержится на острове Эос.
Подобно Марку Мерфи, Эрик был в молодые годы вознесен своим умом на высоты успеха, не успев по-настоящему повзрослеть. Марк ловко маскировал это играми в бунтарство, отращиваемыми до пояса лохмами, доведением себя до одури громкой музыкой — короче говоря, псевдодиссидентством. В арсенале Эрика ничего подобного не было. Он был и оставался застенчивым, неловким в общении, так что не приходилось удивляться тому, что ему постоянно требовался ментор. В средней школе в его роли выступал учитель физики, в Аннаполисе — преподаватель английского, который по иронии судьбы даже не вел у него в группе занятия. Когда Эрику присвоили звание офицера, он уже не мог отыскать никого, кто взял бы его под опеку — вооруженные силы не так структурированы, — и настроился покончить с армией, отслужив положенные пять лет.
Эрику ничего не было известно о том, что его последний непосредственный начальник замолвил словечко одному своему старому приятелю, а именно Хэнли, убедив его, что Стоун превосходно впишется в «Корпорацию». Стоило Максу только намекнуть на подобную перспективу, как Эрик тут же согласился. Макс обладал уравновешенностью, степенностью, предсказуемостью и бесконечным терпением и понимал толк в том, как взлелеять талант. Постепенно он превращал Эрика в человека, которым тот всегда мечтал стать.
Была и еще одна причина, почему Эрик не мог ни есть, ни спать. Предстоящий успех означал бы похороны того, кто был для него скорее отцом, чем просто наставником.
— Ты как, сынок? — осведомился Джек Тэггарт, когда оба натягивали спецкостюмы в раздевалке за кабинетом в ангаре. Кабина космического самолета была герметичной, поэтому спецкостюмы представляли собой всего лишь серо-оливковые облегающие комбинезоны. — Видок у тебя, прямо скажем, не лучший.
— Голова забита многим, полковник, — неохотно признался Эрик.
— Ну, хотелось бы думать, что это никак не связано с полетом, — по-южному растягивая слова, высказался бывший пилот космического челнока. — Слетаете, вернетесь, какие проблемы?
— Честно говоря, если что меня и тревожит, так это отнюдь не сам полет.
В помещение заглянул техник.
— Джентльмены, поторопитесь. Руководитель полетов желает, чтобы «Кенга» через двадцать минут вырулила на старт.
Тэггарт взял шлем из шкафчика и сказал:
— Тогда пора идти включать зажигание.
В изящно-узком космическом самолете позади пилотского сиденья было еще два откидных места. Все утро Эрик настраивал компьютер и встроенный в него передатчик. Он опустился в кресло второго пилота и поднял руки вверх, пока техники пристегивали его ремнями, как гонщика «Гран-при». Над ним было два окошка, через которые был виден низ авиаматки; кроме того, окошки имелись и по обе стороны. Тэггарт стоял перед ним, переговариваясь с руководителем полетов Риком Баттерфилдом.
Эрик присоединил шлем к разъему и ждал паузы в разговоре Тэггарта, чтобы проверить радиосвязь на частоте полета, потом на запасной частоте, но голос пилота по-прежнему звучал в одном ухе.
— Элтон, это Джон, как слышите? Прием!
Хали Касим избрал в качестве позывных из песни Элтона Джона «Человек-ракета».
— Джон, это Элтон. Слышу вас хорошо.
— Элтон, приготовьтесь получать телеметрию по моему знаку. Три, два, один, отметка.
Эрик нажал клавишу на ноутбуке, чтобы Хали мог контролировать полет и российский спутник в режиме реального времени на борту «Орегона». И настроил веб-камеру таким образом, чтобы его товарищи могли видеть то же, что и он.
— Джон, сигнал вроде ясный.
— Хорошо, примерно через десять минут выходим на рулежку. Буду держать вас в курсе. Прием.
— Вас понял. Удачи. Прием.
Огромные створки ангара с грохотом раздвинулись, погрузив железную пещеру в румяный свет наступающего дня. На краю взлетно-посадочной полосы стоял задрипанный домик на колесах, в котором разместился центр управления полетами. Его крыша изобиловала антеннами и парой вертящихся тарелок радаров.
— Как вы там? — полуобернувшись, осведомился Тэггарт.
Не успел Эрик ответить, как взревели два турбореактивных
двигателя, установленные на фюзеляже «Кенги». Тэггарт повторил вопрос по радио, из-за шума двигателей невозможно было переговариваться.
— Немного волнуюсь, — не стал скрывать Эрик.
— Не забудьте, я зажгу красную лампочку у вас на приборной доске за десять секунд до отключения ракетного двигателя, желтую — за пять и зеленую — непосредственно при отключении. В тот момент мы будем на высоте около семидесяти пяти миль, но как только двигатель отключится, начнется свободное падение. Так что вам придется поторопиться.
— Понял.
— Поехали, — объявил Тэггарт, поскольку «Кенга» пришла в движение.
Неуклюжая на вид авиаматка с чуть обвисшими крыльями покатилась к взлетно-посадочной полосе и, резко повернув, выровнялась по центральной полосе. Тут же машина стала увеличивать скорость, двигатели работали на полную мощность. Эта машина была специально создана для доставки «Кенгуру» на высоту пуска в 38 тысяч футов, и ни о какой там динамичности говорить не приходилось. Промчавшись почти по всей длине взлетно-посадочной полосы, она поднялась в воздух и начала долгий постепенный подъем. Через боковое окно Эрик видел причудливую тень машины, мчавшуюся по барханам. Все это напоминало кадр из научно-фантастического фильма.