Эллен просияла.
— Как здорово, Нильс! Ты далеко пойдешь, я тебе всегда это говорила.
Он по-мальчишески обрадовался. Ему вдруг ужасно захотелось снова увидеть, как ее лицо светится интересом к нему. И, когда она спросила, работает ли он сейчас над каким-то интересным случаем, Гуннарссон начал рассказывать. Сначала в общих чертах — но Эллен этим не удовлетворилась, ей нужны были детали. Когда ресторан закрылся и они поднялись, чтобы уходить, Нильс уже рассказал ей всю историю о покойнике с реки Севеон, докторе Кронборге, детективных романах Лео Брандера, Арнольде Хоффмане и сегодняшнем необычном посещении Бронсхольмена. Эллен сидела как завороженная, впитывая каждое его слово.
Они прошли темным парком с гирляндами разноцветных лампочек, свисающих с деревьев. Тут Нильс понял, что совершил служебную ошибку, рассказав о расследовании постороннему. Узнай об этом Нурдфельд, он уволил бы его. Но сейчас у него было такое чувство, что дело того стоило.
Эллен хотела знать, что он думает об этом случае, обнаружил ли какие-либо зацепки на острове. Гуннарссон покачал головой.
— Не знаю. Там у меня возникло странное ощущение…
Прежде чем расстаться у ворот парка, он потребовал с нее обещание никому не рассказывать об этом деле. Эллен пообещала.
— Пожми мне руку в знак этого, — со всей серьезностью произнес Нильс.
На секунду рука Эллен оказалась в его руке — маленькая, теплая и мягкая, в точности какой он ее запомнил.
— Ни слова никому, — повторил он, — даже Георгу.
— Естественно.
Говоря так, Эллен выглядела чуть обеспокоенно, и он понимал почему. Теперь у них была общая тайна. Может быть, ей это казалось своего рода изменой…
— Итак, теперь мы точно знаем, что Хоффман сидит за решеткой в Бронсхольмене, — сказал комиссар Нурдфельд, когда на следующий день увидел написанный Нильсом рапорт. — Какое у вас впечатление в целом?
Гуннарссон на секунду задумался.
— Странное место, — наконец произнес он.
— В каком смысле?
Нильс опять подумал.
— Всё вместе. Старые здания. Больничные залы. И единственный пациент.
— Карантинная станция предназначена для больших эпидемий; могу себе представить, что сейчас там малолюдно. За что, собственно, мы должны быть благодарны судьбе.
— Да.
— Кто находится в контакте с Хоффманом?
— Доктор Кронборг и кучка охранников.
— А откуда сами охранники? Из города?
— Нет, они с острова. Большинство живут там всю свою жизнь. Их поименный список в конце рапорта.
Комиссар бросил взгляд на последнюю бумажку.
— Крутые парни?
— Как и большинство охранников. Крупные, сильные.
— Вы говорили с начальником карантина?
— Он не идет в расчет. Семьдесят четыре года; вероятно, склеротик. Похоже, на острове все решает доктор Кронборг.
— А работники? Вы говорили с ними?
— Они не слишком разговорчивы. Возможно, было бы легче, если б я остался с ними наедине, но доктор прилепился ко мне, как банный лист…
— Это его обязанность как ответственного лица. Ни один чужак не должен находиться на станции без присмотра. Это относится даже к полицейским, — подчеркнул Нурдфельд. Еще раз заглянул в рапорт. — Во всяком случае, вы выяснили, что у Эдварда Викторссона нет родни на острове…
— Да, оба родителя умерли, а сестра давно уехала оттуда. Ей, разумеется, нужно сообщить о смерти Эдварда и попросить опознать его.
— Конечно, ee надо найти. — Нурдфельд сделал пометку в записной книжке.
— И еще кое-что: я почти уверен, что романы пишет не Хоффман.
Нурдфельд с интересом посмотрел на него.
— Вот как? И почему же?
— Он выглядит как неандерталец. Я сомневаюсь, что он вообще может писать.
— Показался вам буйным?
— Не во время моего посещения. Скорее, тупым. Сидел, уставившись в одну точку перед собой…
— Накачан наркотиками?
— Вероятно.
— Опиумом?
— Может быть. Или чем-то похожим… Я не знаком с методами лечения доктора Кронборга. Но Хоффман, очевидно, вполне может быть буйным. Раньше он крушил мебель, так что теперь у него в камере нет даже письменного стола.
— Но в рапорте написано, что он получает доску для письма, бумагу и карандаш. Значит, писать он может?
Нильс хмыкнул.
— Я видел рукопись Лео Брандера, когда посещал издательство. Она была написана аккуратно, причем черными чернилами, а не карандашом.
— Может быть, доктор отдает рукопись секретарше переписывать начисто? — предположил Нурдфельд.
— Тогда это была бы машинопись.
— Тут вы, видимо, правы… Не думаете, что доктор пишет книги сам?
— Да, такое возможно, — согласился Нильс. — А материал для своих сюжетов он получает из разговоров с Хоффманом. Вот откуда идут все эти мерзкие детали.
— Но почему он так засекретился? Даже издатель не знает, кто такой Лео Брандер.
— Вы бы поняли, если б почитали его книги. Они отвратительны своими слишком… конкретными деталями.
Нурдфельд удивленно посмотрел на старшего констебля.
— Самое важное достояние врача — это доверие к нему, — продолжил Нильс. — Серьезно, комиссар: вы бы предоставили свое уязвимое тело тому, кто в свободное время занимается весьма реалистичными описаниями насилия и садизма? Вы согласились бы на инъекцию из его рук или позволили бы ему вырезать гнойник из какого-нибудь чувствительного места?
Нурдфельд хмыкнул.
— Если бы правда выплыла наружу, Кронборг перестал бы быть любимым доктором для дамочек из общества, не так ли? А он — жадный тип, желающий сохранить как своих чувствительных пациентов из высших слоев, так и жаждущих крови читателей… Ну ладно. Наша задача не в том, чтобы выяснить, кто скрывается за писательским псевдонимом, — нам надо раскрыть убийство Эдварда Викторссона. Хоффман сидит за решеткой, так что его можно исключить из подозреваемых.
— Но разве это не странно, что оба — и убитый, и Хоффман — имеют отношение к острову Бронсхольмен? — вставил Нильс.
— Ну и что? Многие гётеборжцы родом с островов, и Эдвард в этом не уникален. Он уехал с острова шестнадцатилетним и уже в четырнадцатом году был записан в Аннедальском приходе. А Хоффмана поместили на Бронсхольмен в восемнадцатом, то есть через четыре года.
Нильс на секунду задумался, но не нашелся, что сказать. У него оставалось странное ощущение от острова, которое он не мог передать Нурдфельду, и его высмеяли бы, если б он попробовал сделать это.
Но Эллен его понимала.
10
Виола Викторссон жила в районе Гётеборга под названием Горда и работала полировщицей на мельхиоровой фабрике. Она была худая и высокая, а в ее вьющихся волосах уже пробивалась седина, хотя ей было чуть за тридцать.
Нильс застал ее на рабочем месте, и они поехали в полицейской машине в морг, где Виола деловито и без эмоций опознала брата. Простыня приоткрывала лишь лицо, так что отвратительный след на шее ей не пришлось увидеть.
— Да, да, это он, — произнесла она. — Автомобильная авария или что?
— Нет, его нашли в реке Севеон, — сказал Нильс.
Она вздохнула.
— Может быть, гоночный катер?.. Меня это не удивило бы. Он носился как ненормальный.
— Мы точно не знаем, что с ним случилось. — Нильс кивнул служителю морга, и тот натянул простыню на лицо покойного. — Спасибо, фрекен Викторссон.
— Уже всё? — разочарованно произнесла та, словно надеялась провести в морге остаток дня.
— Да, — ответил Нильс. — Машина ждет. Я, конечно, провожу вас до фабрики.
Он направился к двери, но Виола Викторссон не последовала сразу же. Пока служитель задвигал назад носилки, она постояла посреди помещения еще несколько секунд. С долей удивления скользнула взглядом по ослепительно-белому кафелю и сверкающей стали, словно хотела запечатлеть это в памяти.
— Совершенно новое, да?
— Да, помещение открыли месяц назад, — подтвердил Нильс.
Виола оценивающе улыбнулась.
Они подошли вместе к полицейской машине. Нильс сел вместе с ней на заднем сиденье. По дороге обратно к мельхиоровой фабрике он осторожно спросил:
— Вы не знаете, у вашего брата были враги?
— Понятия не имею, мы почти не общались, — ответила Виола.
Она сидела, повернувшись лицом к окну и рассматривая все перекрестки и здания, мимо которых они проезжали, как будто город был ей незнаком. А может быть, для нее были внове виды, открывавшиеся при езде? Нильс замечал это раньше у непривычных к автомобилю пассажиров.
— Но я не удивилась бы, если б они у него были, — продолжила женщина. — Честно говоря, Эдвард был не слишком приятной личностью. Эгоистичный сноб. Все, что его интересовало, — это деньги. И он не хотел поделиться ни единым эре, хотя денег у него было много. Даже когда у его единственной сестры начались трудности. Шикарная машина, шикарный катер, шикарная одежда… Но когда мне нужны были деньги на оплату квартиры, он отказался помочь. У таких людей часто бывают враги, не правда ли?
— А кем он работал?
— Какое-то время в ресторане на кухне. Но это было давно. Чем-то торговал, кажется… Я толком-то и не знаю. Мы не общались, я же сказала.
На перекрестке улиц Васагатан — Виктуриагатан шофер притормозил у светофора, только что установленного по инициативе Автомобильного клуба. «Держитесь левой стороны» — стояло на обеих сторонах, а наверху этого небольшого маяка предупредительно мигала лампа.
— Ну разве это не безумие? Маяк посреди города, — засмеялась Виола, когда они проехали мимо.
— Нет, идея хорошая, — возразил Нильс. — В движении должен быть порядок. У нас прекрасные дорожные полицейские, но ведь их не поставишь на каждом перекрестке.
— Но маяк!.. Можно подумать, мы снова на острове.
— Скучаете по нему? По Бронсхольмену?
— Вы хотите сказать — по Чумному острову? Нет, нисколько. Я рада, что уехала оттуда. Там нечего делать, кроме как работать. Ни кино, ни магазинов, вообще ничего. Только море, утесы и пронизывающий ветер. Не сказать, чтобы на фабрик