Георг был высокий, стройный и привлекательный, с темными, зачесанными назад волосами. Он был хорошим пловцом, а еще мог сыграть «Лаймхаус-блюз» на банджо так, что волоски на коже вставали дыбом. Однажды они бросили якорь в маленьком безлюдном заливчике. Все отправились на сушу, а Эллен и Георг остались в лодке. Они немного поболтали, и Георг ее поцеловал. Сначала слегка, словно в шутку. Посмотрел ей в глаза и, поскольку она не возражала, снова поцеловал. Медленно и изучающе, мягкими губами и ищущим языком, слегка обнимая за шею. От поцелуя вниз по телу пошли волны, ощущение тяжести и тепла. И тут Георг вдруг отстранился.
— Нет, нет, — стыдливо пробормотал он. — Мне не следовало так делать. Извини, Эллен…
Но в тот момент, когда он отстранился, она сама подалась к нему. Ее движение было непреднамеренным, словно он закинул крючочек в ее рот и она была вынуждена следовать натяжению лески. Ее реакция удивила ее саму, но не Георга. Выражение его глаз стало понятно ей лишь позже. Озорство с чувством легкого превосходства. Он точно знал, как она отреагирует.
Подождав еще секунду, Георг покачал головой и пробормотал извинение за не вполне подобающий поступок. Пока она чуть ли не принудила его, поцеловав в губы. Когда он наконец ответил на поцелуй, ее охватило облегчение.
Вообще-то тогда Эллен ничего о нем не знала — кроме того, что он хорошо плавает и играет на банджо. И целуется. Остальное она узнала постепенно. Что он старше, чем она думала, — ему уже двадцать семь. Что его отец — офицер. Что он учился в школе экономики в Англии. Что он — совладелец фирмы по импорту товаров, главным образом кофе. Что у него квартира с прислугой на улице Стура-Нюгатан.
Все это произвело впечатление на ее родителей. Но не на нее. Поцелуй на паруснике — вот что посадило ее на крючок. Просто-напросто это.
Но больше они не целовались. Георг считал очевидным, что все остальное должно подождать до свадьбы…
Эллен убрала письмо Нильса в карман передника, подняла свой тяжелый ящик и направилась к столовой. Георга она не видела уже три недели — и, к своему удивлению, отметила, что почти о нем не думает. Когда они встречались, его присутствие было таким полным, но когда его не было… то его просто не было. С глаз долой — из сердца вон, как говорится. Возможно, она ужасно поверхностный человек…
Кухонное окно было открыто, чтобы выветривались запахи пищи, и когда Эллен шла вдоль стены дома, она услышала голоса. Это фру Ланге и старуха Сабина пили на кухне кофе, сидя у окна. Они привыкли это делать, когда заканчивали мытье посуды после ужина.
Эллен с самого начала считала, что у Сабины не все в порядке с головой. Со старой тряпкой, зажатой в руке, как в клешне, она все время ходила тут и там, подтирала и полировала все углы — и при этом следила за всеми и каждым. Своими круглыми черными глазами и быстрым поворотом головы Сабина напоминала сову. Также, подобно сове, она могла сидеть совершенно неподвижно, как бы уснув, мерно дыша и прикрыв веки, — а в следующую секунду уставиться на тебя широко раскрытыми глазами. Говорили, что в карантинные времена Сабина ухаживала за пациентами со всеми возможными болезнями, а сама при этом не заражалась и что за всю свою жизнь с ней не случалось ничего опаснее простуды.
Сейчас Эллен слышала ее хриплый, недовольный голос из открытого окна:
— С короткой стрижкой!.. Зачем ты взяла ее сюда?
Эллен затаила дыхание и прижалась спиной к стене. Ящик у нее в руках был тяжелый.
— Кто-то же должен был заменить Мэрту, — послышался спокойный голос фру Ланге. — Похоже, она не вернется.
— Не понимаю, как доктор позволил ей уехать, — продолжала Сабина.
Говорила она не слишком четко, так как во рту у нее лежал кусок сахара. Эллен слышала, как Сабина отхлебывает кофе из чашки.
— Она воспользовалась тем, что на катере был полицейский. Доктор не мог ей помешать, — объяснила фру Ланге.
Сабина глухо и хрипло откашлялась, словно собака отфыркалась.
— Ага, жаль… Так что надо получше присматривать за новенькой.
Затем до Эллен доносилось лишь хлюпанье кофе и хруст влажных кусков сахара, а когда женщины снова заговорили, речь уже была о другом, что не интересовало Эллен. Она не стала проходить мимо окна — вернулась, обогнула дом и зашла.
— Ящик поставь там, — сказала фру Ланге, когда девушка появилась на кухне.
Угольно-черные глаза Сабины наблюдали за ней поверх чашки.
— Эллен, ты можешь идти домой. Отскобли там пол на кухне и лестницу в мансарду, — продолжила фру Ланге, когда ящик был поставлен на пол.
Обе женщины явно хотели, чтобы их оставили одних, и Эллен ничего не имела против. Она тоже хотела, чтобы ее оставили в покое.
Это было худшим в работе прислуги — не иметь своего угла. Дома у родителей у нее была своя комната со своим письменным столом. Здесь же она жила в чужой семье и спала в кухне на диване, а свои вещи хранила в сундуке в прихожей. Гигиена тела — мытье стоя в цинковом корыте на кухонном полу; Эллен намыливала мылом одну часть тела за другой, потом смывала, а волосы мыла в раковине. Фру Ланге говорила ей, в какое время это можно делать, чтобы точно знать, что девушка одна на кухне. Но Ион приходил и уходил, когда хотел, и она постоянно ощущала неуверенность. Спешила, как только могла. И не чувствовала себя такой же чистой, как после мытья в ванне, в тишине и покое.
Сохранилась банька со старыми деревянными бадьями; ею пользовались, когда работала карантинная станция. Но сейчас она была заколочена. Несмотря на все разговоры про гигиену, помыться как следует на острове было, похоже, невозможно. О, как Эллен тосковала по ванне и по закрывающейся двери в ванную комнату!
Даже по ночам не было уверенности, что она осталась в одиночестве. Когда фру Ланге не спалось, она приходила на кухню и зажигала плиту, чтобы подогреть молоко. Единственным местом, где дверь запиралась, была уборная на улице…
Но теперь Эллен наслаждалась одиночеством.
Не спеша убравшись в кухне и прихожей, она поменяла воду в ведре и начала скрести лестницу в мансарду. Начала сверху и спускалась вниз, пятясь, чтобы не ходить по мокрой лестнице, когда все закончит. Она успела примерно до середины, когда дверь наверху открылась и послышались тяжелые неровные шаги Иона, спускавшегося в полумраке по лестнице. Эллен удивилась — она ведь думала, что находится в доме одна.
— Осторожно, можно поскользнуться! — крикнула она.
Но было уже поздно. Послышался тяжелый грохот и ругательства — Ион упал и скатился вниз по узкой крутой лестнице. По пути он опрокинул ведро, и мыльная вода окатила его и Эллен.
— Боже милостивый, как ты там? — в испуге спросила она. — Не ушибся?
Ион уселся на ступеньку, склонившись над чем-то, что держал в руках. Это был бинокль. Он висел у него на шее на ремне; от него-то и было больше всего грохота.
— Я в норме, — пробормотал Ион. — Вопрос в том, как вот с этим…
Он осмотрел бинокль и слегка потряс его, чтобы понять, не сломалось ли что. Затем взялся за перила, подтянулся, встал и двинулся мимо нее к прихожей. Там он опять чуть не поскользнулся на пролитой мыльной воде. Эллен подхватила его — и почувствовала удар биноклем, болтавшимся на ремне.
— Проклятье! — заорал Ион в приступе злости.
Они стояли в прихожей, оба мокрые от пролитой воды. Эллен потирала рукой то место, где ее ударил бинокль. Ион выглядел жалко.
— Поставлю кофе. Ты будешь? — спросила она.
Он молча кивнул. Эллен видела, как Ион похож на свою мать. Густые темные волосы, падающие на широкий лоб, хорошо очерченный рот. Но глаза его не были темно-карими, как у матери, — они имели светло-серый цвет.
— Посиди пока на кухне, — предложила Эллен. — Я сначала вытру насухо лестницу.
Когда вскоре она вернулась на кухню, на покрытом клеенкой столе уже стояли две чашки и мисочка с сухарями. Ион наливал кофе.
— Ой, — удивленно воскликнула Эллен.
— Да, сварить кофе я могу, — сказал он, ставя котелок назад на плиту. — Хотя в школу по домоводству не ходил.
Похоже, все вокруг знали, что Эллен училась в школе домоводства. Она уяснила, что здесь это достоинством не считается.
— А кофе вкусный, — заметила девушка, попробовав напиток.
Ион подвинул ей мисочку с сухарями.
— Ну как тебе здесь? Не обижают?
— Что ты…
— У тебя ладони в трещинах, — заметил он, когда она протянула руку за сухарем.
— Только не говори, что их надо промывать уксусом! — с гримасой недовольства произнесла Эллен.
Ион улыбнулся.
— Я слышал, ты уже освоилась… Но пользуйся мазью. Скажи Сабине, она поможет.
— Хм… Не думаю, что я симпатична Сабине. Честно говоря, я ее немного побаиваюсь.
— Не ты одна, — заверил Ион и обмакнул сухарь в кофе. — Она наводила страх даже на здоровенных сильных моряков… Тебе мама не рассказывала о тех, кто сбежал в ялике?
— Нет.
— Удержать матросов в изоляции на несколько недель карантина всегда было большой проблемой. Их можно было обнаружить там и сям на острове, но дальше него сбежать они не могли. И вот однажды рано утром два англичанина ухитрились захватить ялик. Они подгребли к паре рыбацких баркасов, лежавших чуть в стороне от острова, и, помахав в воздухе бутылками виски, были подняты на борт. Сабина видела, когда они отплывали. Бог знает, как им это удалось, ведь только-только начало светать… Все спали, даже ночной сторож. Сабина нашла ключ к лодочному ангару, подгребла к рыбакам и крикнула, что эти матросы бежали с Чумного острова и что у них оспа. Рыбаки, естественно, насмерть перепугались и стали угрожать матросам веслами и баграми, так что те вынуждены были покинуть баркас и вернуться на карантинную станцию… Нет, Сабину не стоит недооценивать. И потом, она знает толк в лечении ран и мелких недугов. Если не хочешь с ней говорить, тогда, я думаю, мама может поделиться с тобой ее мазью. Такие трещины на коже могут стать в сто раз хуже, если в них попадет грязь.
— Но ведь доктор Кронборг бывает здесь по средам… Я могу сходить к нему на прием.