Доктор Кронборг вздохнул.
— Он обладал колоссальной потребностью в контроле. Конечно, она уходит корнями в детство. Если кто-нибудь шел против него, наказание было безжалостным. И он обладал сильным либидо. Непреодолимым, — произнес доктор с оттенком восхищения в голосе. — К сожалению, с примесью насилия. Такова была его натура. Но он также мог быть великодушным. Устраивать щедрые пиршества, делать дорогие подарки…
— Говорят, он инвестировал деньги, полученные от контрабанды, в фонд, который должен обеспечить жителей Бронсхольмена после его смерти, — заметил комиссар. — Очевидно, именно вы им занимаетесь… И много ли денег в этом фонде?
Доктор слегка покраснел.
— Нет. Последнее время на бирже было неспокойно…
— А существует ли вообще такой фонд? Или же вы сами завладели всеми деньгами? Чтобы приобрести поместье и картины Бруно Лильефорса? И не от жадности ли вы решили избавиться от Эдварда Викторссона, когда он потребовал свою долю?
Доктор откашлялся, но его прервал телефон. Он схватил трубку, как утопающий хватается за спасательный круг. После непродолжительного разговора положил трубку и повернулся к полицейским.
— Можем продолжить разговор в отделении. Адвокат Фретслер будет там. Сейчас я ничего больше сказать не могу.
37
Фрекен Брикман быстро прижала к груди книгу и посмотрела наверх. Но, увидев, что к ее стойке подошел старший констебль Гуннарссон, расслабилась.
— Ой, вы меня так напугали! Вы всегда так тихо подходите… Уже закончили на сегодня?
— Да, на сегодня достаточно преступлений и бед, — произнес Нильс. — Но вам, фрекен Брикман, похоже, всегда мало… Что у вас сейчас? Что-то захватывающее?
Он кивнул на книгу, которую она держала перед собой, захлопнутую, но с пальцем вместо закладки.
— Ага, — ответила фрекен Брикман. — Но я так жду следующего Лео Брандера… Интересно, что у него будет к Рождеству.
Нильс слегка откашлялся.
— Я слышал, он перестал писать.
— Да что вы говорите?.. Как ужасно! Но, может быть, это всего лишь слухи?
— Может быть… — Гуннарссон глянул на обложку книги. — «Агата Кристи», — прочел он. — Но уж она-то хороша.
— Недурна, — согласилась фрекен Брикман, — но в сравнении с Лео Брандером… ну немного тихоня.
— Наверное, вы правы, — согласился Нильс. — Всего доброго, фрекен Брикман.
Он приподнял шляпу, прошел в дверь и взял свой велосипед.
Осень всецело вступила в свои права. Холодный ветер поднимал волны в канале и срывал желтые листья с лип на улице Эстра-Хамнгатан.
В воздухе пахло всеобщим исходом. Первое октября было днем, когда заканчивались многие контракты на аренду, и горожане массово переезжали с места на место. Констебль Мольгрен и его коллеги были загружены регулированием движения перегруженных автомобилей (для людей побогаче) и лошадиных повозок (для тех, кто победнее). Под вечер появлялись самые бедные — те, кто перевозил свой скарб на тачках. Из одного края города в другой тянулись караваны перевозчиков, и осенние сумерки милостиво скрывали кучи заношенных пожитков. Для транспортных фирм этот день был что рождественская суматоха для магазинов, и фирма Юханссона оказалась бы в хорошем выигрыше, если б ее владелец не сидел за решеткой.
Когда Нильс пришел домой, на кухонном полу возле входной двери лежало письмо. Этот почерк произвел на него обычный эффект — забившееся сердце и теплое ощущение внизу живота. Он открыл конверт, сел на кухонный стул и начал читать.
38
Дорогой Нильс!
Спасибо за письмо. Я прочла его на скамейке у озера. Оно было поразительно длинным для тебя.
Твое описание смерти Хоффмана вызвало у меня странные и противоречивые чувства. Замешательство. Облегчение, что он навсегда исчез. (У меня были кошмары насчет того, что он сбежал и появился здесь, рядом!) И другое облегчение — что не я была причиной его смерти. Знаешь, я была близка к этому. Умопомрачительно близка. Еще несколько дней мытья полов, таскания ведер с водой и ящиков с продуктами — и моим рукам хватило бы сил.
Вот уже три дня как я дома. Много гуляла, читала, болтала с мамой и папой. Они так обрадовались, придя домой и обнаружив меня здесь, поскольку не ждали меня раньше четверга! Я сказала, что так соскучилась по дому, что выехала раньше с курсов кройки и шитья в Винслеве. Мама испекла яблочный пирог, накрыла стол в гостиной праздничной скатертью, и мы все вместе пили кофе.
Затем папе захотелось хоть немного возместить свои затраты на те самые курсы. Он принес жилет и попросил меня зашить порванную подкладку. Я весь вечер провозилась с этим проклятым жилетом. Папа изумился результату. Он сказал, что если это все, чему я научилась за шесть недель, то он не станет рекомендовать курсы кройки и шитья в Винслеве никому из дочерей своих друзей.
Как хорошо, что Мэрта получила работу у женщины — зубного врача в Веннерсборге! Я ее никогда не встречала, но так много о ней слышала, что, мне кажется, я ее знаю. Когда я читала твое письмо, мне так захотелось поговорить с ней… У меня, конечно, нет ее телефонного номера, но много ли женщин-дантистов в Веннерсборге? Телефонистка на Веннерсборгской телефонной станции сразу поняла, о ком я говорю. Ответила Мэрта — приветливо и профессионально, настоящая секретарша. Я сказала ей, что работала прислугой на кухне в Бронсхольмене, когда она уехала. А потом немного рассказала, что там произошло, что Хоффман мертв и что карантинную станцию закроют. Тут ее профессиональный голос осекся, и она облегченно заплакала в трубку. Еще Мэрта много спрашивала об Ионе. Она сказала, что если он решит переехать в Веннерсборг, то она знает работу, которая подошла бы ему. У зубной врачихи большой сад, и ей нужно, чтобы кто-то им занялся.
Я думала и о других жителях острова, как у них сложится жизнь. Ты написал, что Медицинское управление собирается предложить им работу на материке — например, нянечками в больницах, вахтерами… Некоторым будет трудно приспособиться. Но большинство сможет.
Как я понимаю, меня вызовут на допрос и пригласят свидетелем на предстоящем процессе. Надеюсь, что избегу упоминания в прессе. (Если я и хотела бы, чтобы мое имя появилось в газете, то под статьей, а не внутри.)
Георг приезжает из Южной Америки не раньше чем через две недели. Тогда он собирается пригласить меня на ужин в «Гранд Отель Хаглунд». Хорошо, что у меня есть эти две недели… Мне надо о многом подумать.
Лучше всего мне думается во время прогулок. Я могу ходить часами. Осенью здесь так красиво! Листья осин падают на меня, как золотой дождь. По утрам над озером поднимается туман, воздух тих и мягок. Щеки становятся влажными, и не ясно, от тумана или от слез, — но это неважно…
Твой добрый друг
Комментарии автора
Те, кто станет искать Бронсхольмен на карте, не найдут его. Но подальше в Гётеборгских шхерах, на острове Кэнсе, есть карантинная станция. Она и послужила прототипом обстановки в романе. Последний пациент был там в 1918 году. В 1920-х годах станцию упразднили, и она не использовалась до 1935 года, когда стала учебной базой моряков.
Чумная больница и другие строения остались лишь в памяти людей. Остров до сих пор используется моряками и является запретной военной зоной.