Неожиданно Пичугин едва не по колено провалился в подвернувшуюся под ногу яму.
— Черт! — в сердцах выругался он.
Из ямы торчали прогнившие доски, а сама она оказалась довольно большой, похожей на вход в обвалившееся подземное сооружение, вроде блиндажа.
— С войны осталась, что ли? — Аналитик выбрался из ямы и осмотрел ОЗК на предмет повреждений.
К счастью, прорезиненная ткань не пострадала, а то бы пришлось возвращаться.
Добравшись до ангара, снова пришлось предъявить бейдж и дождаться всех согласований, которые начальник поста провел по рации с вышестоящим начальством. Тумасян, при всей его нервозности и суетливости, сумел весьма недурно наладить службу и быт.
Над входом в металлический шлюз ангара щелкнул громкоговоритель, и знакомый голос Натальи произнес:
— Товарищи! С вами говорит заместитель главного врача карантинного госпиталя Евдокимова Наталья Викторовна. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Выявленные больные локализованы. Угрозы новых заражений нет, но если кто-то из вас почувствует озноб, кашель, головную боль, нажмите на кнопку, закрепленную на столбе в центре вашей палатки. И ждите! После ужина медработники обойдут все палатки, измерят температуру и введут вам специальную вакцину. Если вы страдаете аллергией, пожалуйста, предупреждайте. По поводу любого недомогания нажимайте на кнопку, вам окажут необходимую помощь. Все вещи пройдут дезинфекцию и будут вам возвращены. Пожалуйста, не пытайтесь самовольно покинуть карантинную зону. Это очень опасно!»
— Все вещи, которые при вас, будут считаться зараженными, вы в курсе? — сообщил начальник поста, возвращая бедж.
— У меня диктофон упакован в пакет и опечатан. — Пичугин предъявил устройство, достав его из противогазной сумки.
— Ясно.
Начальник поста распахнул металлическую дверь.
«Если Стежнев в лагере, он не мог не слышать сообщение от Натальи, — подумал Пичугин. — А ведь он в нее стрелял, попал и видел ее мертвой. А тут живехонька. Испугается? Как бы он в панику не впал и не начал чудить. Сдвинуться и потерять контроль над собой от такого сообщения вполне реально. А в нынешней ситуации, когда все идет явно не по плану, Стежнев способен на любые неадекватные действия».
И хотя уверенности в том, что Стежнев действительно в лагере, у Пичугина не было, но тревога в сердце закралась.
«Зачем она выступила? — подумал Олег, переступая порог шлюзовой камеры. — Полагает, что живой женский голос сработает успокаивающе? Впрочем, у нее действительно есть такая способность, вселять в людей уверенность и спокойствие. Может быть, она права? В голосах врачей иногда отсутствовала дикторская формальность, и это добавляло веры в благоприятный исход».
Он не знал, что в это время Стежнев находился неподалеку, всего в двух секторах от ангара, ближе к взлетной полосе. Среди прочих пациентов лагеря Кирилл ничем не выделялся, а что лицо его было сильно разбито, так у многих мужчин наблюдалось то же самое. Один его глаз заплыл, под другим виднелся яркий кровоподтек. Одет он был в дешевые спортивные штаны с оттянутыми коленями и линялую майку, всю заляпанную пятнами крови. Даже близкие знакомые вряд ли бы узнали его, не говоря о Пичугине, который видел его всего пару раз.
Когда Стежнев с бандитами забаррикадировался в пятом вагоне после перестрелки, произошло то, чего он не ожидал. В эфире прозвучало сообщение о группе профессионалов, способных пойти на штурм вагона. Кирилл принял решение моментально. Он перестрелял подельников, которые такого подхода никак не ожидали, одному, похожему на себя ростом и телосложением, изуродовал лицо, переодел в свою одежду, сунул пистолет и удостоверение ФСБ. Потом пришлось поработать и над собой, переодеться в одежду убитого, и, не жалея себя и своей холеной внешности, как следует размочалить лицо несколькими ударами о стену. Стежнев понимал, что в такой обстановке среди пассажиров неизбежны драки, и подобный «камуфляж» будет выглядеть вполне естественно. Насчет документов тоже можно было не беспокоиться, а взять паспорт из кармана убитого. При таком состоянии лица сличить фотографию попросту невозможно, а сам паспорт настоящий и пройдет любые проверки. К тому же документ оказался украинский, для зарубежных поездок и не содержал никаких данных владельца, кроме гражданства.
Конечно, если вагон возьмут штурмом, то любой, находящийся внутри, попадет под подозрение. Вот только Стежнев не собирался этого дожидаться. Открыв туалет спецключом, он наскоро намылил лицо и сбрил бороду и усы. Это сделало его неузнаваемым. Люди обычно замечают только самые яркие детали внешности, а растительность всегда составляет девяносто процентов представления о лице. Если же учесть нанесенные самому себе побои и кровоподтеки, то о случайном опознании можно было больше не беспокоиться.
Убрав опасную бритву в тот же карман, куда сперва спрятал чужой паспорт, Стежнев через окно туалета перебрался на крышу вагона. Место нехорошее, так как начинало светать, поезд шел медленно, будто прощупывая пути, вполне можно было бы спрыгнуть, но кругом голая степь, одинокого человека сразу заметят из поезда и сообщат, а значит, и догонят. Прыгать нельзя и оставаться на крыше тоже, потому что тень находящегося на крыше человека скоро могла четко прорисоваться, дополнив теневой силуэт поезда. К счастью, все туалеты заперли, во избежание разноса заразы, так что можно было попасть обратно в любой из вагонов, тихонько открыв его спецключом. А затем ускользнуть в тамбур и уже в другом вагоне затеряться среди пассажиров.
Никто его не узнает, документы есть. Владелец документов мертв, и его опознают не скоро, если вообще опознают. Разница между фотографией в паспорте и внешностью определится только через несколько дней. За это время что-нибудь придумается. Карантин рано или поздно откроют, и можно будет рвануть, куда захочется.
К тому же возникла мысль о болезни. Если заразился, то куда лучше под чужим именем получить медицинскую помощь на месте, а не попасться потом с болезнью где-то еще.
«Умер Кирилл, да и хрен с ним, — подумал Стежнев о своей прежней личности. — Все равно придется и имя другое брать, и легенду. Подкузьмил мне Ковалев, гореть ему в аду. Но ладно. Надо думать о будущем».
Как и предполагал Стежнев, влиться в толпу возбужденных пассажиров, среди которых было немало мужчин с разбитыми лицами, оказалось проще простого. И когда по мере выгрузки до него дошла очередь, он, совершенно уверенный в себе, сошел с подножки. Люди с оружием его не пугали, он повидал их достаточно на своем веку.
Во время выгрузки и распределения пассажиров Стежнев обратил внимание, что всех людей из четвертого вагона взялись размещать вместе. Оно и понятно, ведь у них риск заразиться от Еремеенко был выше, чем у остальных. Кириллу это было на руку, так как всего два еще живых человека могли бы опознать его и в измененном виде, проводница и толстушка Карина. Они общались с ним ближе всего, могли заметить что-то кроме дорогого костюма, бороды и усов. И обе они будут размещены в отдельном ангаре, лучше и не придумать.
Самого Стежнева после проверки документов и карманов разместили в одном из ближайших ко второму ангару мужских секторов, в палатке на шесть человек. Опасную бритву, чтобы ее не отобрали, Кирилл не задумываясь ввел себе в задний проход, прекрасно понимая, что сейчас никто не станет каждому пассажиру устраивать проктологический осмотр. К тому же нож так спрятать сложно, а опасная бритва в нынешние времена является настолько экзотичной, что о существовании такого предмета вообще мало кто задумывается в обычной жизни.
После размещения в секторе Стежнев заперся в биотуалете и не без труда извлек бритву, затем, обтерев ее туалетной бумагой, завернул в небольшой рулон, чтобы не раскрылась случайно, и спрятал за отворотом носка. Совсем не отягощать себя металлом Стежнев не мог, слишком привык к ощущению, которое дает человеку оружие. Без него он чувствовал себя хуже, чем голым.
И вдруг Кирилл заметил такое, что взволновало его. Отгороженные пластиковой лентой сектора хорошо просматривались, и там, через один сектор ближе к ангару, где распределили людей из четвертого вагона, он заметил грузную толстушку. Приглядевшись, он узнал в ней Карину. Конечно, с такого расстояния она не могла бы его узнать, да и не смотрела в его сторону, но почему она не в ангаре, не со всеми остальными пассажирами четвертого вагона?
Стежнев не стал перебирать варианты, понимая, что причины ему не важны. Куда важнее был результат, и надо было понять, насколько может нести угрозу такое близкое присутствие Карины.
«Ночью можно будет втихаря полоснуть ей бритвой по горлу, — подумал он. — Если дополнительную охрану не выставят. Пробраться к ней в сектор — дело пустяковое. Затем дождаться, когда она пойдет в туалет, и там же, в туалете, ее и разделать, как свинью».
Подумав о крови и мучениях жертвы, Стежнев ощутил заметное сексуальное возбуждение. Когда дело касалось убийства мужчин, оно не было таким ярким, и Стежнев на него не обращал особого внимания. А вот женщин ему убивать раньше не доводилось, не было причин и приказов. Все изменилось, когда Ковалев приказал убить Наталью Евдокимову, докторшу из РПН. Никак не удавалось привести себя в ощущение отчуждения, равнодушно нажать на спуск. Подсознательно он никак не мог отнестись к этому действию безразлично. Приказ исполнить надо, это не обсуждается, но убить такую женщину — это поднимало внутри невероятные эмоции. Между ним, киллером, и будущей жертвой установилась какая-то интимная связь, которую жертва не чувствовала и не должна была чувствовать, а вот он, Стежнев, получал огромный поток энергии, предвкушая ее смерть. Поджидая ее ночью в кустах на больничной парковке, представляя, как всадит в женскую грудь пулю, он пережил неожиданное и приятное ощущение. Стежнев так возбудился, что пришлось сбросить напряжение мастурбацией, которая не заняла много времени. Только это и помогло успокоиться, избавиться от дрожания руки и сделать точный выстрел. Затем, когда он пытал проводницу в купе и угрожал ей бритвой, возбуждение снова возникло, хотя и в меньшей степени. Тогда Стежнев понимал, что все это больше инсценировка, но весьма достоверная, иначе бы не добился нужного результата. Теперь же вожделение захлестнуло с новой силой, когда он представил, как перережет горло девушке и будет наслаждаться ее конвульсиями, похожими на оргазм. Его даже затрясло. Видимо, кроме природной склонности к садизму, сказалось еще и довольно долгое сексуальное воздержание. Собственно, после того сброса напряжения перед убийством Натальи у него и не было ничего. Сколько прошло времени? Два дня? Три? Столько событий произошло, что время искажается в памяти и кажется, будто пролетели недели.