– Теперь я любой ценой хочу вернуться в Стамбул! – сказала Пакизе-султан мужу. Потом бросилась ему на шею и заплакала. – Вы же понимаете, что очередь, наверное, за нами?
– Напротив, после всех этих жестокостей они испугаются реакции мирового общественного мнения, – убежденно ответил доктор Нури. – Ваши страхи и подозрения напрасны. Наоборот, с нами теперь будут обращаться лучше! Потому что другого выхода, кроме как снова ввести карантин, просто нет. – Это он сказал только для того, чтобы утешить супругу, а потом прибавил: – Не беспокойтесь, я узнаю у кого-нибудь, за что осудили и казнили аптекаря Никифороса.
Изучая содержимое папки Сами-паши, супруги убедились, что мингерская тайная полиция владела ответами на вопросы, о которых они никогда даже не задумывались, а если и задумывались, то ненадолго. Согласно докладам, в разное время полученным начальником Надзорного управления, где-то в горах действительно (то есть это была не легенда) жила группа детей, как турок, так и греков, которые лишились родных во время эпидемии, сбежали из города и отыскивали себе пропитание, ловя рыбу, собирая фрукты и съедобные травы. Однако где именно, в какой пещере или заброшенном поместье они нашли убежище, было неведомо.
Во время обыска холостяцкого дома в квартале Верхний Турунчлар, где укрывались люди Рамиза, был найден амулет, снятый Бонковским-пашой с шеи покойного отца Зейнеп, тюремщика Байрама-эфенди. Эта неопровержимая улика могла бы привести убийц главного санитарного инспектора на виселицу. (Известно, что в дни правления шейха Хамдуллаха члены шайки были то ли выпущены на свободу, то ли сбежали при попустительстве охраны.)
Из папки следовало, что аптекарь Никифорос был осведомителем Абдул-Хамида. Ему, как и начальнику Надзорного управления, приходили шифрованные телеграммы, поэтому осудили аптекаря за то, что он получал непосредственные указания из дворца Йылдыз, – хотя при османской власти этим, скорее, можно было бы гордиться. После провозглашения Свободы и Независимости такая деталь биографии, возможно, и не стала чем-то постыдным, однако могла быть использована против человека. С другой стороны, супруги пришли к выводу, что, хотя аптекарь Никифорос и не снабдил помощника повара крысиным ядом, именно он научил юношу, как, не привлекая внимания, добыть нужное количество мышьяка в других аптеках и зелейных лавках. Пакизе-султан была уверена, что эту идею подсказал Никифоросу Абдул-Хамид. (В чем аптекарь признался под пытками перед казнью, они не знали, и нам это тоже неизвестно.)
Другой, и совершенно неожиданной, виной аптекаря Никифороса было оскорбление мингерского флага; оно послужило отягчающим обстоятельством. На самом деле он был очень рад и горд, что имел прямое отношение к знамени, которым размахивал Командующий Камиль, объявляя всему миру о том, что на Мингере свершилась революция. Аптекарь захотел украсить свою витрину похожими на флаг рекламными полотнищами. Понятное дело, он вовсе не собирался, в противоположность тому, что писали доносчики, посмеяться над флагом, который сам же и придумал. Поскольку в то время от чумы умирало по сорок – пятьдесят человек в день, о незаконности, необоснованности и жестокости казни не говорил почти никто, разве что некоторые греки, в очередной раз пожалевшие о том, что не сбежали с острова до объявления карантина. Они были перепуганы и стали крепче прежнего запирать свои двери.
Еще до кончины Командующего начальник Надзорного управления полностью раскрыл все обстоятельства убийств, но не успел перейти к арестам, так как к власти пришел шейх Хамдуллах и сам Мазхар-эфенди попал за решетку. По его мнению, смутьяны, враги Сами-паши и противники карантина, то есть Рамиз и его люди, планировали разом отравить чуреками губернатора, начальника гарнизона, карантинных врачей и других высокопоставленных лиц, когда те съедутся в гарнизон. (Одно время яд собирались добавить и в кофе.) Доказать, что Абдул-Хамид одобрил эту дерзкую затею или знал о ней, представлялось невозможным, да и поверить в это было трудно; но, во всяком случае, аптекарь Никифорос, лучше всех знавший, где, в каких лавках Арказа торгуют мышьяком, время от времени отправлял султану телеграммы.
Когда Бонковский-паша, повинуясь внезапному порыву и невольно нарушив планы многих людей, улизнул от приставленных к нему охранников и полицейских в штатском, а потом попал в руки злоумышленников, это изменило ход событий и в каком-то смысле направило его в сторону революции. Если Абдул-Хамид и в самом деле хотел, чтобы его главного фармацевта убили, то желание это сбылось, и отпала всякая необходимость в осуществлении изначального замысла. Однако дерзкий и даже наглый план отравления чуреками был осуществлен, что стоило жизни доктору Илиасу.
За неделю до Мингерской революции начальник Надзорного управления и его подчиненные узнали, что раны на ступнях миловидного помощника повара полностью зажили, и решили еще раз подвергнуть его допросу. Вскоре юноша понял, что не сможет снова вынести страшную боль, и решил выложить все, что знал. Огромный мешок крысиного яда никто ему не давал, он сам, на свои деньги покупал мышьяк в разное время и в разных местах. Сколько же у него было денег и в каких именно лавках он покупал отраву? Выяснилось, что юный помощник повара покупал ее и у актаров, и у аптекарей – всюду, где только было можно! А если его сейчас отвести туда, смогут ли продавцы его вспомнить? Может, и смогут, а может быть, и нет, потому что каждый раз он покупал совсем чуть-чуть яда, продавцы не обращали на него особого внимания и, вполне возможно, сразу о нем забывали. Очень хорошая это была идея – покупать отраву в разных местах и понемногу. Кто посоветовал ему так сделать?
– Как по-вашему, читал этот помощник повара, почти ребенок, книги о приключениях Шерлока Холмса или французские романы?
– Возможно, на острове был человек, который читал романы и надоумил парня, как поступить. Например, аптекарь Никифорос вполне мог их читать!
– Первым в Стамбуле и во всей империи такого рода книги читает мой дядя! – с какой-то странной гордостью сказала Пакизе-султан, давая понять, что тема закрыта.
В конце концов Мазхар-эфенди и его помощники, занимавшиеся допросами, решили снова уложить помощника повара на фалаку, чтобы окончательно разобраться с тем, как он раздобыл отраву. Но тут была провозглашена Независимость, и пришлось заниматься делом о нападении на губернаторскую резиденцию, а потом расследовать убийство Меджида, который пожертвовал собой ради Командующего; все это отняло много времени. Покушение на Командующего придало решительности Сами-паше (он уже не сомневался в том, что Рамиза необходимо повесить), а пыточных дел мастерам – рвения, однако юноша, стрелявший в главу государства, молчал, пока его не изувечили. В итоге тот факт, что он – сын одного из погибших во время Восстания на паломничьей барже крестьян деревни Небилер, питающий бесконечную ненависть к карантинным врачам и христианам, всплыл слишком поздно.
К тому времени, когда Пакизе-султан и ее муж изучили все содержимое папки Сами-паши и обсудили все, что можно было обсудить, воцарившийся в городе хаос, который порой называют «чумной анархией», принял уже поистине ужасающий размах. Смертность возросла настолько, что собиравшие трупы телеги (их число было увеличено до четырех) не справлялись с работой за ночь и продолжали ездить по улицам после утреннего азана. Дворы всех текке, в том числе Халифийе, Рифаи и Кадири, особенно по вечерам, были устелены мертвыми телами, разложенными в том же строгом порядке, что и во дворе крепости.
Глава 70
Слыша, как стучат по ночам колеса покойницких телег и переговариваются (иногда по-мингерски), то и дело вворачивая бранные слова, их возницы, Пакизе-султан и доктор Нури, подобно многим другим жителям Арказа, думали о том, что из этого кошмарного тупика нет и не будет никакого выхода, и в страхе крепче прижимались друг к другу. (Двумя днями ранее из Дома правительства тоже забрали два трупа.) После казни Сами-паши и аптекаря Никифороса вероятность быть убитым по политическим причинам выглядела даже более высокой, чем угроза умереть от чумы (в особенности для доктора Нури, хотя он и старался разубедить в этом жену).
В дождливый и ветреный день 16 августа 1901 года от чумы умерло ровно пятьдесят человек. Пакизе-султан писала письмо сестре, когда в дверь постучали. Она подумала, что это уборщик или горничная, которых приставили к ним новые власти, и не стала вставать из-за стола, пока муж открывал дверь. Однако, услышав приглушенные голоса, подошла поближе.
– Меня вызывают свидетелем! – сказал ей доктор Нури, словно бы извиняясь. – Я должен спуститься на первый этаж и дать показания прокурору.
Он объяснил, что некоторым из солдат Карантинного отряда предъявлены обвинения не только в том, что они отправляли в изолятор здоровых людей и вымогали взятки, но еще и в таких тяжких преступлениях, как изнасилование, похищение женщин, присвоение чужого имущества и убийство. Впрочем, мужа Пакизе-султан привлекли в качестве свидетеля только по делу, связанному с выселением жильцов из зараженного дома: один солдат заявил, что сделать это ему приказал доктор Нури.
– Увы, мне нужно будет спуститься вниз и защищать себя не как карантинному врачу, а как человеку, искренне любящему Мингер.
– Конечно, идите и дайте показания, но прошу вас: не говорите ничего, что может разозлить этих бандитов. От них всякого можно ожидать. Пожалуйста, не читайте лекций о науке, медицине и карантине тем, кто ничего не желает об этом знать, не заставляйте меня ждать слишком долго. Вы ведь знаете, что, если вы задержитесь, я буду самой несчастной женщиной на свете.
– Сделать вас несчастной? Мне страшно даже подумать об этом! – воскликнул доктор Нури. Чем дальше, тем больше он восхищался умом своей жены, ее проницательными замечаниями о текущих событиях и вкусом к эпистолярному творчеству. – Я очень скоро вернусь!
Но в тот день доктор Нури не вернулся. Когда начало темнеть, Пакизе-султан села за свой столик, но написать ничего не смогла. Сердце так сжималось от тревоги, боли и страха, что было тяжело дышать. Она чутко прислушивалась ко всем звукам, раздающимся в Доме правительства, к шагам, голосам и даже к легким шорохам, но таких зн