Главной же достопримечательностью дома Мазхара-эфенди, превращавшей его в центр агентурной информации, была картотека всевозможных националистов и сепаратистов – мингерских (за ними следили при османской власти), османских и турецких (этими занялись после провозглашения Свободы и Независимости), а также греческих, – которую бывший начальник Надзорного управления вел с помощью разработанных им самим весьма интересных методов.
В последующие годы в каменном доме Мазхара-эфенди, от которого рукой подать до пекарни Зофири, будет располагаться МСБ (Мингерская служба безопасности), а потом – музей.
Мазхар-эфенди был уверен, что любая власть не преминет воспользоваться его знаниями, услугами и сетью тайных агентов. Поэтому, едва узнав, что шейх Хамдуллах находится при смерти, он стал строчить письма консулам и карантинным врачам, делясь своим мнением о том, какие шаги нужно предпринять для спасения острова. Когда к нему (задолго до праздничной канонады) пришло известие о смерти шейха, он уже не сомневался, что действующее правительство (или, если говорить проще, группа лиц, захвативших власть) сбежит, а на их место придут люди, готовые вновь вводить карантинные меры. Поразмыслив об этом, он не смог усидеть в собственном жилище и бросился в Дом правительства, чтобы своими глазами увидеть, что там происходит, или же, может быть, вмешаться в происходящее.
Некоторые утверждают, будто он искал возможность пробраться в свое любимое документохранилище, другие – что у него были надежды занять пост премьер-министра. Столкнувшись в дверях Дома правительства с доктором Никосом, он сразу завел речь о «бедственном положении острова», о «бестолковых тупицах» и о том, что готов «самоотверженно бороться с эпидемией» и выполнять любые обязанности, которые ему сочтут нужным поручить.
При виде этого незаметного с виду чиновника из окружения покойного Сами-паши доктору Нури невольно вспомнились тяготы недавних дней.
– Мы ведь с вами в одно время сидели в крепости? – спросил он, пытаясь нащупать нечто такое, что объединяло бы его с Мазхаром-эфенди.
– Нет, меня перевели под домашний арест через пять дней после казни Сами-паши, – ответил тот. – Но я не хотел сотрудничать с ними, а вот с вами и с карантинными врачами – хочу. Спасение мингерской нации теперь только в карантине.
– В таком случае вы войдете в Карантинный комитет, – объявил доктор Нури и тут же поправился: – То есть в кабинет министров.
– Я на данный момент состою под домашним арестом. Мне, на самом-то деле, запрещено выходить из дому, – смущенно улыбнулся Мазхар-эфенди. Он очень хорошо умел напускать на себя вид безобидного, пострадавшего без вины человека.
– Королева объявит широкую амнистию! – успокоил его доктор Нури. – Вы тоже скажите, кого, по вашему мнению, следует помиловать. В первую очередь подумайте о тех, кто способен помочь в осуществлении карантинных мер и вообще в борьбе с эпидемией, кто может быть полезен мингерской нации. И себя не забудьте вставить в список амнистированных!
Вместо того чтобы перечислять имена новых министров и принятые ими решения, расскажем о самом главном – о запрете выходить на улицу, без которого все остальные карантинные меры потеряли бы смысл. И доктор Никос, и доктор Нури думали про себя, что такой запрет – единственный способ справиться с эпидемией, но не говорили об этом вслух до тех пор, пока этот вопрос не поднял глава нового Надзорного министерства, поскольку им не верилось, что настолько суровую меру удастся успешно осуществить.
– Если мы сегодня объявим карантин и начнем окружать санитарными кордонами улицы и заколачивать дома, никто уже не подчинится запретам, – рассуждал доктор Нури. – В народе не осталось ни уважения, ни доверия к государству и военным. Жители острова больше не надеются, что эпидемию удастся остановить, и пытаются выжить, кто как может.
– Очень уж вы пессимистично настроены, – возразил доктор Никос. – Если все так, то они и запрет выходить на улицу не станут соблюдать.
– Нет, скорее всего, станут, – вмешался Мазхар-эфенди. – А если нет, мингерское государство падет. Наступит анархия!
– Или османские войска высадятся, или Греция остров оккупирует! – вздохнул доктор Никос.
– Нет, – не согласился доктор Нури, – если государство рухнет, наверняка придут англичане.
– Нация не может существовать без своего государства, – продолжал Мазхар-эфенди. – Через какое-то время остров снова станет чьей-нибудь колонией, попадет в рабство к какой-нибудь могущественной державе. У нас нет другого выхода – только раздать оружие нашим арабам из гарнизона, чтобы стреляли во всякого, кто осмелится выйти на улицу. Если мы не заставим горожан соблюдать этот запрет, нам всем придет конец. Я думал об этом, еще когда сидел в тюрьме.
– Ваш бывший начальник, покойный Сами-паша, был повешен за то, что приказал военным стрелять в нарушителей карантина! – напомнил доктор Никос. – Как бы и нас всех не ждал такой же конец.
– Но что же нам остается делать? Для того чтобы обходить дом за домом в поисках больных, у нас нет в достатке ни времени, ни людей. Да и добровольцев на это не найдется. При таком количестве утаенных больных и покойников это невозможно… Если сейчас, когда каждый думает только о себе, мы призовем горожан ходить по улицам исключительно поодиночке, послушают ли нас?
В итоге люди, отныне облеченные властью, сошлись на том, что без полного запрета выходить на улицу не обойтись. Решили, впрочем, не спешить, чтобы дать арабскому батальону время подготовиться.
Историки ничего не знают о глубоком пессимизме и тревоге, владевшими тогда теми, кто определял судьбу мингерской нации и государства, и сегодня мои патриотически настроенные коллеги даже слышать не хотят ни о чем подобном. Однако нам представляется, что не будь этого пессимизма и решимости идти на крайние меры, даже стрелять в народ, этот самый народ ни за что не согласился бы вернуться к карантинным мерам после перерыва в двадцать пять дней. Объявление карантина отложили на два дня – на этот раз не по нерадивости, а из чрезмерных опасений.
А тем временем полуофициальная газета «Хавадис-и Арката» по приказу королевы напечатала извещение об амнистии. И все, кого при шейхе Хамдуллахе сажали в тюрьму за компанию с ворами, насильниками и убийцами: греческие националисты, османские шпионы, солдаты Карантинного отряда, противники правительства, люди, пойманные при попытке сбежать с острова, работники пароходных агентств, напечатавшие слишком много билетов, радикалы и смутьяны, – в праздничной обстановке были выпущены на свободу.
Поскольку в тюремных камерах бушевала чума, многие из помилованных принесли заразу домой, в свои семьи. Но были, увы, и противоположные примеры. Один из солдат Карантинного отряда, думавший, что так и сгниет в сырой тюремной камере, после освобождения со слезами счастья на глазах поспешил к себе домой, в квартал Татлысу. Однако там выяснилось, что его родители и двое детей умерли, а жена и последний оставшийся в живых сын неведомо куда сбежали. Об этом солдату поведали вселившиеся в его дом посторонние люди.
Захватчики, пришедшие в Арказ из деревни Кефели, что на северо-западе острова, с угрозой в голосе заявили потрясенному горем солдату, что теперь здесь живут они, что было бы несправедливо, если бы в такое тяжелое время, когда каждый ищет, где бы укрыться, он стал бы жить здесь один, так не лучше ли ему отправиться на поиски своей несчастной жены и сына.
Такого рода самозахваты считались в те дни обычным явлением. И если бы пострадавший не был бойцом Карантинного отряда и не имел высокого покровителя в правительстве (Мазхара-эфенди), ему так и не удалось бы восстановить справедливость. Осталось бы только мучиться, не решаясь ни уйти на поиски жены и сына, ни отомстить захватившим его дом негодяям. В чумные ночи кошмары снились не только тем, кого терзали боль и страх смерти, но и тем, кто столкнулся с такой вот тяжкой неопределенностью и безграничным несчастьем.
Глава Надзорного министерства послал в квартал Татлысу своих охранников, которые ворвались в захваченный дом и без всякой жалости отправили самоуправцев в изолятор, пустовавший вот уже двадцать пять дней. (Дворы изолятора, этот мрачный лабиринт, который навсегда врезался в память единожды его узревшего, сначала очистили от грязи, а потом продезинфицировали, готовя к прибытию новых гостей.)
Поскольку одного арабского батальона для контроля за соблюдением новых мер было недостаточно, Мазхар-эфенди, заручившись одобрением доктора Нури, решил вновь поставить под ружье Карантинный отряд. В период правления шейха Хамдуллаха некоторые солдаты были отданы под суд и приговорены к тюремному заключению за то, что били невиновных, чинили произвол, отправляя в изолятор здоровых (которым это порой стоило жизни), и, разумеется, злоупотребляли своими полномочиями, избавляя от изолятора тех, кто мог дать им взятку.
Суд сажал в тюрьму не всех солдат Карантинного отряда, отделял правых от виноватых. Одним из оправданных был, например, всеми любимый Хамди-баба. Когда его освободили, он сразу же отправился в родную деревню, окруженную скалами и кипарисами, в двух часах пути от Арказа. Поначалу Хамди-баба не хотел возвращаться в столицу, чтобы возглавить Карантинный отряд. Он был удручен тем, что многие из бывших его подчиненных настроили против себя народ неоправданно жесткими действиями. Однако Мазхар-эфенди предложил ему собрать под старым знаменем новых людей и наговорил Хамди-бабе столько лестных слов (подкрепив их новой государственной наградой – орденом Пакизе), что тот в итоге согласился.
Второй Карантинный отряд сильно отличался от первого своими целями и методами, однако это была все та же победоносная армия Командующего Камиля, доблестного сына мингерской нации, прибывшего на остров еще в османские времена, армия, создавшая мингерское государство. Поэтому незадолго до введения запрета выходить на улицу Мазхар-эфенди распорядился предоставить в распоряжение Карантинного отряда другое здание, больше прежнего и расположенное в самом центре гарнизона. Сегодня, сто шестнадцать лет спустя, в этом здании по-прежнему работает руководство мингерского Генерального штаба.