Между официальным объявлением карантина и введением запрета выходить на улицу горожане хлынули на импровизированные рынки и в лавки, которые все еще открывались на краткие промежутки времени, и, не смущаясь высокими ценами, смели с прилавков последние остававшиеся там продукты. Многие давно уже набили свой дом съестным, но, поскольку эпидемия сильно затянулась, припасы и у самых предусмотрительных подходили к концу.
Как и было объявлено (на стенах развесили плакаты, по улицам ходили и ездили глашатаи), на следующий день вступил в действие обязательный для всех без исключения запрет выходить из дому. В то утро, еще до восхода солнца, к патрулированию улиц Арказа приступили слегка испуганные, но решительно настроенные арабы из Дамаска, а вместе с ними – около сорока солдат Карантинного отряда.
После провозглашения Свободы и Независимости говорившим по-турецки офицерам, присланным в свое время из Стамбула, было разрешено туда же и вернуться, а солдат-арабов Командующий решил придержать на острове в качестве козыря в международной политической игре, но во внутриполитических целях использовать не стал. Шейх Хамдуллах за двадцать четыре дня своего правления нанес в гарнизон четыре визита, во время которых, как обычно, радовался возможности почитать Коран и поговорить по-арабски. Кроме того, он отправил в отставку начальника гарнизона, поставив на его место молодого неграмотного офицера, выслужившегося из рядовых. Тот был уроженцем Мингера и много лет исправно ходил в текке Халифийе. Вместе с должностью новый начальник гарнизона получил и титул паши.
Через двадцать семь дней после этого назначения на острове снова был объявлен карантин. Согласие народа подчиниться запрету и не выходить на улицу, по нашему мнению, было поворотным моментом нашей истории. Мы, как и все разумные наблюдатели, полагаем, что главной причиной успеха были всеобщий страх и подавленность, вызванные небывалым ростом смертности (накануне введения запрета, по официальным данным, от чумы умерло сто тридцать семь человек). Второй причиной послужило отсутствие шейха, способного придать смелости и наглости тем, кто хотел бы выступить против карантина. Более того, увидев, что шейх Хамдуллах пал жертвой чумы, присмирели «фаталисты» – те, кто не верил в пользу карантина и цинично (как сказали бы европейцы) смеялся над ним. По мнению же сторонников жестких мер, повиновение запрету объяснялось в первую очередь тем, что солдаты арабского батальона и Карантинного отряда открывали огонь по любому, кто показывался на улице, будь то ребенок, женщина или старик.
В квартале Байырлар на улице были замечены двое мальчишек; после предупредительных выстрелов они скрылись. На улице Эшек-Аныртан бесчинствовал сумасшедший, словно бы не слышавший ни о каких запретах; двух выстрелов из пистолета хватило, чтобы он сдался. Из окон одного дома в Ташчиларе в солдат-арабов полетели камни; его стены и ставни изрешетили пулями, а затем солдаты взломали дверь и арестовали трех молодых переселенцев с Крита, которые впоследствии были посажены в тюрьму. Выстрелы, прозвучавшие во время этих трех инцидентов, были слышны во всем городе, где после введения запрета выходить на улицу стало необычайно тихо, и огромное большинство горожан радовались, думая, что на этот раз военные будут суровы и безжалостны, а значит, карантин увенчается успехом.
Глава 75
За тем, как дисциплинированно жители Арказа повинуются запрету выходить на улицу, Пакизе-султан следила, ежечасно перемещаясь из гостевых покоев в кабинет своего мужа. Слыша от дежурных и секретарей, что горожане сидят по домам, что на улицах можно увидеть только военных и никаких беспорядков не происходит, королева радовалась и восторгалась больше собравшихся в кабинете мужчин, но изливала свои чувства не в их присутствии, а в гостевых покоях, садясь писать письмо сестре.
Когда в Арказе начали раздавать хлеб, фургоны (в первый из них была впряжена всего одна лошадь) делали по одной-две остановки в каждом квартале, и местные жители, выстроившись в очередь под присмотром квартального старосты и солдат, получали свои буханки. Хлеб выдавали главному мужчине в доме, исходя из числа проживающих вместе с ним родственников. Этот простой порядок был возможен потому, что все соседи друг друга знали. Однако чем дальше, тем больше домов пустело, а в некоторых появлялись новые жильцы; это приводило к спорам и конфликтам. Нередко к фургону являлась группа людей, которые, помахав кулаками, забирали весь хлеб себе. Промышляли таким разбоем те, кто требовал отомстить за Рамиза и покарать греков, глядящих в сторону Греции, и турок, верных Османской империи.
После того как шейх Хамдуллах был похоронен в извести, эти религиозные фанатики и мингерские националисты присмирели, так что случаев нападения на хлебные очереди должно было стать меньше. Однако ждать этого не пришлось, поскольку Пакизе-султан придумала новый способ раздачи хлеба, благодаря которому отпала сама необходимость в очередях. Способ этот, одобренный доктором Нури и правительством, заключался в том, что хлебные фургоны должны были ездить, по возможности, от дома к дому, а охранники – доносить буханки до каждой двери. Безопасность раздачи хлеба повышалась еще и благодаря тому, что на улицах снова появились солдаты Карантинного отряда.
В письмах сестре королева во всех подробностях и очень серьезно, пусть и немного приукрашивая, рассказывает о своем маленьком вкладе в решение этого простого вопроса. Пакизе-султан вообще весьма серьезно относилась к своей в лучшем случае символической и представительской «должности» и с самого первого дня все сильнее чувствовала лежащую на ней ответственность. На утренних совещаниях в эпидемиологической комнате, где все следы от пуль были заделаны, а стены – заново покрашены, она появлялась в платьях чересчур европейских для мусульманки, но все же чрезвычайно строгих и закрытых, покрыв голову шарфом вместо платка, и садилась в уголок, позади всех.
Потом, когда министры уходили, Пакизе-султан обсуждала с мужем принятые политические решения и расспрашивала об их причинах. Все эти решения она подробно, не опуская никаких «за» и «против», излагает в своих письмах, из которых становится понятно, что королева, в полном соответствии с мингерской Конституцией, тщательно контролировала деятельность своего мужа.
Но спорила она больше не с ним (доктор Нури с искренним уважением относился ко всем мыслям и предложениям жены), а с Мазхаром-эфенди. По прошествии двух дней после введения запрета выходить на улицу (в первый день умерло пятьдесят девять человек, во второй – пятьдесят один) глава Надзорного министерства заявил, что хлебные фургоны смогут объезжать все дома, ни одного не пропуская, только в том случае, если у каждой улицы Арказа будет четко определенное название, а у каждого дома – номер, причем эти названия и номера должны быть указаны на табличках, которые еще только предстоит развесить.
Все знали, что Командующий Камиль с самого начала придавал этому вопросу большое значение, присутствовал на всех заседаниях топонимической комиссии и каждый раз зачитывал ее членам собственные варианты, записанные на листе бумаги его четким, аккуратным почерком. Некоторые из предложенных им названий, звучание которых исполнено поэзии, за тридцать пять дней успели полюбиться народу. Используются они и по сей день, сто шестнадцать лет спустя, и никогда не будут забыты арказцами, как, например, улица Колодца Карликов, улица Слепого Кадия, улица Спящего Льва, улица Косоглазой Кошки. Однако после смерти Командующего, когда эпидемия разбушевалась с невиданной прежде силой, работа над этим грандиозным проектом была прервана, хотя на его завершении и настаивали работники почтамта.
Первый же спор на эту тему показал Пакизе-султан, что глава Надзорного министерства – крепкий орешек.
– Не будьте так мягкотелы с этим противным типом! – сказала королева мужу, когда они остались наедине.
– Мы здесь для того, чтобы остановить эпидемию, – ответил премьер-министр. – А политическими делами предоставим заниматься ему.
Прочтя письма Пакизе-султан, вы убедитесь в том, что политическая интуиция у дочери Мурада V и племянницы Абдул-Хамида II была развита куда лучше, чем у ее легкомысленного отца, который, будучи наследником престола, ни с того ни с сего вступил в масонскую ложу, или же супруга, чьей единственной характеристикой в политическом смысле была «мягкость».
Каждый день королева и ее муж садились в бронированное ландо и совершали поездку по опустевшим улицам Арказа. Пакизе-султан очень любила эти прогулки, с первого же дня на мингерском престоле вошедшие у нее в привычку, и одновременно воспринимала их как свою обязанность, поскольку считала необходимым проверять, как соблюдаются карантинные запреты. В письмах сестре она писала, что ее завораживает зрелище пустых улиц, площадей и мостов Арказа.
Пакизе-султан вспоминалось то чувство, которое вызывал у нее вид запретного для всех сада дворца Чыраган. Теперь, когда она смотрела на совершенно пустую площадь Хрисополитиссы, ей казалось, что время повернуло вспять. А когда ландо проезжало по безлюдной набережной, мимо лодочных причалов, ее одолевали мрачные мысли о том, что к острову никогда больше не подойдет ни один корабль. На окраине города, рядом с заброшенной каменоломней в квартале Таш-Мадени, среди пустырей и развалин, ей стало не по себе – можно даже сказать, что она впервые испугалась. На одной из пустых улиц Татлысу королева увидела плачущую девочку лет пяти и чуть было не выскочила из ландо, да муж остановил, и тогда она расплакалась сама.
Впечатления от этих первых поездок сочетались в письмах Пакизе-султан с радостью оттого, что горожане строго соблюдали запрет и не выходили на улицу. Единственным исключением в первые три дня стала попытка группы дервишей Рифаи (их текке было превращено в больницу, но часть дервишей продолжала жить в своих кельях) добежать до мечети Слепого Мехмеда-паши, чтобы совершить там намаз. Мазхар-эфенди узнал об этом от своих осведомителей и отправил к мечети охранников, которые скрутили истово верующих дервишей в колоритных одеждах розовато-лилового цвета и препроводили их в изолятор.