В начале эпидемии всех мусульман, скончавшихся в Арказе, обмывал в гасильхане мечети Слепого Мехмеда-паши высокий, тощий человек по прозвищу Цирюльник (на самом деле он никого никогда не стриг и не брил). Цирюльник работал по всем мусульманским правилам: сначала обтирал губы, ноздри и пупок покойника крепко намотанной на палец тряпкой, а потом намыливал тело мылом из мингерского оливкового масла и смывал пену, не жалея воды. С покойницами ту же процедуру проделывала пожилая тетушка, которая за несколько лишних курушей могла добавить в воду ароматные розовые лепестки. Поскольку в первые дни чумы доктор Никос приказал дезинфекторам обрабатывать гасильхане лизолом, ни Цирюльник, ни тетушка не заразились. А работы у них все прибавлялось, так что они стали брать себе помощников и обмывать покойников торопливо и не так тщательно, как прежде.
Доктор Нури помнил, какие яростные споры разгорались в Хиджазе из-за запрета на обмывание умерших от холеры между их родственниками-арабами и выступающими от имени Османской империи врачами, французами, греками и турками. Сам он еще тогда предпочитал смотреть на эту проблему сквозь пальцы, так же поступил и здесь. Вместо того чтобы спорить до хрипоты об исламских и карантинных правилах и лишний раз злить правоверных, лучше было, заплатив обмывателям несколько курушей, убедить их выполнять свою работу менее усердно. Цирюльник и его сотоварищи и сами боялись заразиться, так что легко согласились упростить и ускорить традиционную процедуру.
На некоторое время обмывание вселяющих ужас, перепачканных блевотиной и мокротой покойников (от некоторых уже шел смрад разложения) свелось к тому, что их окатывали ведром кипяченой воды. Затем трупы выносили на задний двор обсохнуть на солнце (туда же сходились и кошки), после чего облачали в саван. На второй неделе карантина отказались и от саванов. В те же дни найденных на улицах ничейных покойников стали сразу, без обмывания, хоронить в извести.
Однако, несмотря на упрощение процедуры и постоянную дезинфекцию, в последние дни османской власти от чумы умер один из недавно принятых на работу помощников (впрочем, он мог заразиться и у себя в квартале), а вскоре после провозглашения Свободы и Независимости – знакомый всему Арказу Цирюльник. После этого Командующий и доктор Нури приняли решение запретить обмывание трупов. Однако официально об этом объявлять не стали – просто на дверях гасильхане появился висячий замок. Начались препирательства и ссоры: многие верили, что, если их близкого похоронят без обмывания, на том свете ему трудно будет доказать, что он не грешник, другие просто не могли смириться с нарушением традиции.
После прихода к власти шейха Хамдуллаха и роспуска Карантинного комитета вышел запрет хоронить покойников-мусульман необмытыми; причем обмывание требовалось совершать в соответствии со всеми предписанными исламом правилами, читая приличествующие случаю молитвы. По нашему предположению, это решение стоило жизни двадцати с лишним работникам гасильхане. Еще в первую неделю правления шейха стало ясно, что, если не проводить дезинфекцию и обмывать трупы как положено, заразиться можно очень быстро. После того как заболело три обмывателя, их сотоварищи, которые так и так не успевали справиться со всей обрушившейся на них работой, просто разбежались.
Зная, что шейх Хамдуллах придает этому очень большое значение, Ниметуллах-эфенди обратился к муфтиям и каймакамам других городов с просьбой направить в Арказ «добровольцев». Более половины новоприбывших (многие из них действительно были готовы к самопожертвованию ради своих братьев-мусульман) вскоре унесла чума. К тому времени уже весь остров знал, как опасно обмывание по всем правилам, так что новых добровольцев найти было непросто. Сначала в гасильхане отрядили трех солдат из гарнизона; когда же двое из них умерли, полицейским из северных городков был дан приказ хватать первых встречных и записывать их «добровольцами». После тюремного бунта покойников некоторое время обмывали сбежавшие из крепости убийца и насильник, и никого уже не смущало, что им не ведома ни одна молитва; но и они умерли.
К трагедии «добровольцев» часто обращаются историки и политики, желающие разобраться в причинах тех бессмысленных крайностей, до которых дошел режим шейха Хамдуллаха. В краткий период пребывания на посту премьер-министра наиб Ниметуллах-эфенди насильно отправлял в гасильхане «добровольцев» из текке, враждебных тарикату Халифийе, – тех, кого шейх Хамдуллах называл «безбожниками». По мнению некоторых историков, их гибель от чумы не следует расценивать как следствие невежества и религиозного идеализма, поскольку фактически это было хладнокровно спланированное убийство.
Но хуже всего, на наш взгляд, было то, что все эти «добровольцы» разносили чуму по городу и по всему острову. Проработав весь день в гасильхане, на ночь они возвращались в свои текке и заражали других мюридов. Смертность от чумы в текке и кварталах, где они были расположены, начала расти в геометрической прогрессии, но никто не решался даже заикнуться об истинной причине этого, хотя она и была очевидна. На самом деле очень многие дервиши, даже те, кто не верил в микробов и действенность карантинных мер, в глубине души понимали, что происходит, но необъяснимым образом хранили суровую верность установленным правилам и продолжали обмывать мертвых. Историк мингерской медицины Нуран Шимшек доказала с цифрами в руках, что некоторые работники гасильхане, в особенности из текке Рифаи, умудрялись даже повторно заражать больных, лежащих в саду их обители. Весьма вероятно, что и шейх Хамдуллах подхватил заразу от благочестивых и набожных обмывателей покойников, поскольку трое из них (два юноши и толстый старик) ночевали в каменном доме, расположенном в двух шагах от скромной хижины (совсем не похожей на резиденцию главы государства), где жил высокочтимый шейх.
На исходе двадцати четырех дней правления шейха Хамдуллаха и Ниметуллаха-эфенди в садах текке, на пустырях и на улицах творилась такая «чумная анархия», что сегодня уже невозможно установить, от кого к кому и где передавалась болезнь. Многие молодые дервиши в ужасе бежали из своих текке в горы и пытались там выжить, питаясь инжиром и грецкими орехами.
Заняв пост премьер-министра, доктор Нури немедленно запретил обмывание трупов и распорядился тщательно обрабатывать лизолом кладбища и все места, куда приходилось заезжать покойницким телегам. Эти решения сыграли важнейшую роль в борьбе с эпидемией, равно как и то, что умерших от чумы снова стали хоронить в извести.
Официальных объявлений не было, но горожане все равно чувствовали, что эпидемия идет на спад, и к ним постепенно возвращался оптимизм. Однако карантинные запреты по-прежнему тщательно соблюдались, на улицах было безлюдно. Двадцать четвертого сентября количество умерших упало до двадцати. Эти данные чрезвычайно обрадовали доктора Нури. В тот же день он пригласил к себе английского консула Джорджа.
Во время правления шейха Хамдуллаха месье Джордж, как и все другие консулы, старался лишний раз никому не показываться на глаза, поскольку опасался, что его могут обвинить во враждебном отношении к текке или в шпионаже. Однако после смерти шейха он участвовал в совещании, определившем дальнейшую судьбу острова, и доктор Нури об этом знал.
Как истый дипломат, английский консул первым делом поздравил хозяина кабинета с назначением на пост премьер-министра. Однако в его манере держаться чувствовалась едва заметная насмешка (или ирония, как сказал бы сам Джордж-бей) – обычная для него, когда речь заходила о титулах руководителей нового государства. Впрочем, по всему было видно, что к самому новому государству он относится с подобающей серьезностью.
На встрече присутствовал Мазхар-эфенди, чуть позже в кабинет вошла королева. На какой-то момент всем показалось, что и тень покойного Сами-паши витает где-то рядом, и их охватило непонятное чувство вины. Им словно бы хотелось поговорить о нем, но они молчали. Карту Османской империи и тугру Абдул-Хамида убрали со стен, их место заняли мингерский флаг и портрет Командующего Камиля. Виды Мингера, Стамбула и некоторых городов, в которых довелось служить Сами-паше, а также фотография Ускюдарской площади по-прежнему висели на своих местах всё в тех же рамках, которые выбрал для них бывший губернатор.
– Эпидемия затухает, – сдержанным тоном сообщил доктор Нури английскому консулу Джорджу Каннингему. – Мингерское государство ожидает, что теперь правительство ее величества снимет с острова осаду и окажет нам помощь, прислав медицинские материалы и врачей.
– Но блокада обеспечивает независимость Мингера, – ответил консул. – Если европейские броненосцы уйдут, Абдул-Хамид, разумеется, покарает дерзких мятежников, которые расправились с новым губернатором и устроили на острове революцию. Первым делом к Арказу подойдет «Махмудийе» или «Орханийе» и подвергнет город обстрелу из пушек Круппа, которые на них недавно установили в Марселе.
– А потом в Каларской бухте высадятся войска, и нам конец, – вмешался в разговор Мазхар-эфенди. – Неужели правительство ее величества будет безучастно наблюдать, как кровавый султан Абдул-Хамид истребляет мингерцев?
– Согласно нормам международного права, Мингер является владением Османской империи.
– Однако вы взяли остров в блокаду и топите отплывающие от него шхуны. Разве это не противоречит международному праву? – Эти слова напомнили собравшимся, что глава Надзорного министерства умеет жестко вести переговоры, хотя голос у него тихий и выглядит он человеком мягким, этаким душечкой.
– Не противоречит, потому что блокада установлена по просьбе османского правительства.
– Так пусть же правительство ее величества признает новое мингерское государство. Народ Мингера будет гордиться тем, что первым его независимость признала Британская империя и правительство Гаскойн-Сесила[155]. Если Великобритания сделает это, Абдул-Хамид не посмеет бомбардировать Арказ. А ведь в случае военной операции османские войска не пожалеют и вас, консулов. Вспомните, что было в Салониках!