Запрет выходить на улицу отменили, оставили только комендантский час с вечернего намаза до утренней зари. Намаз был взят за точку отсчета не из религиозных соображений, как утверждают некоторые, а потому, что у большинства мусульман не было карманных часов и, после того как доктор Нури вновь запретил азан и колокольный звон, они, можно сказать, потеряли счет времени. Азан, вновь прозвучавший в городе после перерыва в тридцать пять дней, на самом деле не призывал правоверных на молитву, а извещал весь город о наступлении комендантского часа. Услышав, как эхо разносит голоса муэдзинов, арказцы осознали, до чего же тихо было на улицах. Через два дня, то есть в пятницу, 4 октября, был разрешен вход в мечети и церкви.
Снова стали раздаваться звуки, которых никто не забыл, но многие уже не надеялись услышать снова, и это рождало в горожанах чувство, что былая жизнь возвращается. Поначалу мало кто мог в это поверить. Самую большую радость дарили цокот копыт и стук колес. На место умерших от чумы извозчиков пришли новые, которые, точно так же как и прежние, умели по-дружески, ласково уговаривать лошадей одолеть даже самый крутой подъем и только изредка пускали в ход кнут. Пакизе-султан весело рассказывала сестре о том, как счастлива слышать все эти «тпр-р-ру!», «но-о-о!» и прочие извозчичьи оклики.
Вскоре к никогда не смолкавшим крикам чаек, ворон, горлиц и прочих пернатых присоединились голоса играющих на улице детей, торговцев и мастеров, починяющих покосившиеся двери, трубы и изгороди. Женщины, готовясь к близкой зиме, вывешивали на окна или выносили в сад ковры, половики и циновки, чтобы выбить из них палками пыль; их болтовня тоже долетала до Пакизе-султан. А когда эти женщины – и мусульманки, и гречанки – развешивали у себя во дворах постиранное белье, они даже снова порой принимались петь.
Слыша из бронированного ландо, как стучат молотками медники и точат ножи точильщики, супруги понимали, что и на рынки возвращается жизнь. Лавки открылись еще не все, но на Старом рынке повсюду был виден народ, кричали, как встарь, продавцы, предлагая яйца, сыр, яблоки. В день умирало уже не больше пяти-шести человек, но на улицах было малолюдно, после всего пережитого никто еще на самом деле не чувствовал себя в полной безопасности.
Через три дня, в полдень (за окном лил дождь и громыхал гром), в кабинет премьер-министра пришел Мазхар-эфенди и с превеликой вежливостью еще раз напомнил о заявлении, которое собиралась сделать Пакизе-султан. Как только эпидемия прекратится, броненосцы великих держав, понятное дело, уйдут, поскольку единственной их целью было не пустить заразу в Европу, а вместо них явятся броненосцы и войска Абдул-Хамида. В Восточном Средиземноморье немало островов, несколько раз переходивших из рук в руки, от Османской империи к Греции и наоборот (не только Кос, Сими, Кастелоризон и некоторые другие острова архипелага Додеканес)[158]. Каждый раз, когда над островом поднимается новый флаг, броненосцы обстреливают города и гибнут невинные люди. Решение нужно принимать как можно скорее.
– Королева обдумывает все имеющиеся возможности, – поспешил заверить Мазхара-эфенди доктор Нури, пока тот не наговорил еще чего-нибудь бестактного. Но потом сходил в гостевые покои, отвлек супругу от очередного письма и пересказал ей слова главы Надзорного министерства.
– Этот человек готовит нам ловушку! – проговорила Пакизе-султан. Так подсказывала ей интуиция.
Доктор же видел, что глава Надзорного министерства потихоньку подчиняет своему влиянию возвращающихся к работе чиновников. Всем им, а также военным и солдатам воссозданного Карантинного отряда очень нравился скромный и трудолюбивый Мазхар-эфенди. А тот уже не стеснялся расходиться во мнениях с доктором Нури и королевой. Например, он желал возобновления пароходных рейсов, но высказывался против восстановления телеграфной связи, утверждая, что в этом случае Абдул-Хамид устроит на острове смуту. С другой стороны, он, не испросив согласия премьер-министра, ослабил некоторые карантинные меры в порту, готовя его к открытию. Когда Пакизе-султан и доктор Нури упрекнули его за это, Мазхар-эфенди рассы́пался в извинениях, смущенно прижимая руки к груди. Но супруги уже не верили в его искренность.
Впрочем, кое в чем королева и доктор Нури находили с Мазхаром-эфенди полное взаимопонимание. Все трое питали глубокое почтение к памяти основателя государства Командующего Камиля и его супруги Зейнеп. Чувства Мазхара-эфенди, возможно, объяснялись политическими соображениями, ведь мингерцы были благодарны Командующему за освобождение от османской власти. Королеве же очень нравилась история любви, которую она находила чрезвычайно романтичной: молодой османский офицер влюбляется в гордую девушку с непростым характером, незадолго до того отказавшуюся стать второй женой бандита, сочетается с ней браком и сразу же после этого устраивает революцию. В последующие сто с лишним лет овеянная легендами (в том числе весьма далекими от реальности) любовь Камиля и Зейнеп будет служить своего рода цементом, скрепляющим воедино мингерскую нацию. Немало людей, которые осмелятся хоть чуть-чуть критиковать эти легенды, находя их фальшивыми, и отпускать шуточки по поводу некоторых очевидных несостыковок, поплатятся за это свободой.
«Если бы не гений, решительность и отвага Командующего Камиля, – говаривал Мазхар-эфенди, – сегодня мингерская нация по-прежнему находилась бы в рабстве у других народов. И кто знает, может быть, она в конце концов совсем забыла бы свой язык, а потом и исчезла бы с лица земли».
Было принято решение выделить деньги на открытие в Арказе двух школ, объединяющих начальные и средние классы, в которых уделялось бы особое внимание мингерскому языку. Следовало также подготовить книгу для чтения, где в упрощенном виде излагались бы по-мингерски все легенды и исторические факты, имеющие отношение к острову, начиная с гомеровских времен и вплоть до Командующего. Историям (или, скорее, сказкам) о детстве не только Камиля, но и Зейнеп надо было уделить особое место. Школе для девочек собирались присвоить имя Зейнеп, а школе для мальчиков – имя Камиля, но тут Пакизе-султан предложила ввести в средней школе совместное обучение. Для тех времен это был слишком уж «прогрессивный» замысел, едва ли не по-детски наивный и неосуществимый. Сошлись на том, что обе школы получат имя Камиля и Зейнеп. По настоянию королевы то же имя было присвоено греческой школе, помещающейся в розовом здании с желтыми ставнями в квартале Эйоклима. В этом зеленом, тенистом и немноголюдном квартале сильно поменялся состав обитателей: греки в большинстве своем уехали с острова, а в их дома вселились беглецы из тюрьмы и изолятора и другие захватчики.
На марки и денежные купюры, которые предстояло отпечатать в Париже, опять-таки постановили поместить фотографии Командующего и Зейнеп, соединенные методом коллажа. Во все государственные учреждения разослали с верховыми курьерами фотопортреты основателя государства (всего их было отпечатано в типографии газеты «Хавадис-и Арката» полторы тысячи экземпляров).
У королевы не было ни малейшего намерения конфликтовать с консервативно настроенными мусульманами, однако кое с чем она никак не могла смириться. Однажды она спросила мужа: «Как по-вашему, разве логично, что в стране, провозгласившей свободу, женщины получают меньшую долю наследства, чем мужчины? По религиозным установлениям показания двух женщин в суде равны показаниям одного мужчины. Чем это объяснить, если не ненавистью к женскому полу?»
Доктор Нури счел рассуждения жены вполне справедливыми, поделился ими с Мазхаром-эфенди и не встретил с его стороны никаких возражений. Глава Надзорного министерства не стал прибегать к обычным аргументам пожилых ходжей и шейхов в том духе, что женщины, мол, незнакомы с коммерческим правом. Через два дня, 9 октября (в тот день умерло всего два человека), газета «Хавадис-и Арката», уже окончательно утвердившаяся в статусе официальной, сухим юридическим языком известила читателей о новых правах, предоставленных женщинам. О том, что эта реформа была произведена по воле и настоянию королевы, не было сказано ни слова. Так впервые в своей истории мингерцы познакомились с «секуляризацией»[159], которая будет вызывать недовольство части мусульман острова следующие сто с лишним лет.
Шестнадцатого октября от чумы не умер ни один человек. Это означало скорый конец блокады, так что Мазхар-эфенди, настоящий правитель острова, был сильно встревожен. Королева и премьер-министр между тем продолжали объезжать город в бронированном ландо, везде встречая радостный, а то и восторженный прием. На улицах снова стало многолюдно, открылись лавки, на остров начали возвращаться беженцы. По мнению Пакизе-султан, скворцы и ласточки тоже понимали, что эпидемия кончилась, иначе с чего бы им так радостно порхать и щебетать как безумным?
Постоянно вспыхивали новые свары между вернувшимися домохозяевами и вселившимися в их жилища захватчиками, между разгневанными владельцами разграбленных лавок и наводнившими город за время эпидемии крестьянами. Солдаты Карантинного отряда и полицейские, которых и было-то на самом деле всего ничего, не успевали улаживать эти конфликты. Но такого рода неприятности не омрачали всеобщей радости; от мысли о том, что чума ушла и прежняя жизнь снова вступает в свои права, на лицах горожан расцветали улыбки, дети весело прыгали и даже дряхлые старики норовили пуститься в пляс.
Глава 78
Для того чтобы на острове снова пошла та же жизнь, что была до эпидемии, требовалось возобновить пароходное сообщение, а для этого, разумеется, надлежало восстановить телеграфную связь острова с миром. Девятнадцатого октября, как раз во время представительного совещания, которое доктор Нури созвал для обсуждения этого вопроса, весь Арказ услышал громкий, пронзительный пароходный гудок.