Некоторые из министров и консулов, сидевших вокруг большого стола, вскочили на ноги. Двое бросились к окну, а остальные пытались разглядеть корабль со своих мест. Прозвучало еще два гудка, на этот раз более продолжительных.
Собравшихся охватило волнение. Что это за пароход? Как он прорвал блокаду? Консулы пытались по звуку гудка угадать название судна и компанию, которой оно принадлежит, и даже заключали на этот счет пари, но некоторые, вместо того чтобы радоваться, тревожились и твердили, что следует опасаться вражеского нападения и резни. В мире было немало империалистических держав, способных под видом мирного грузового судна направить к далекой мятежной колонии корабль, битком набитый свирепыми, вооруженными до зубов головорезами. Но нет, разве мог этот пароход, чьи гудки напоминали ласковую песню, приближаться к острову с такими дурными намерениями?
В то самое время, когда эхо подхватило пароходный гудок, Пакизе-султан находилась на первом этаже Дома правительства и наблюдала за тем, как назревает ссора между двумя всем известными старыми сумасшедшими – греком Димитриосом и Серветом-верижником. Королеве не хотелось, чтобы полицейские прогоняли горожан, которые после окончания эпидемии стали приходить к Дому правительства в надежде увидеть ее, подать прошение, вручить свое скромное подношение или просто поцеловать руку (некоторые верили, что демона чумы прогнала именно эта женщина двадцати одного года от роду). По ее распоряжению на первом этаже освободили пыльное документохранилище, окно которого выходило во внутренний двор, принесли туда кресла, стулья и стол из орехового дерева, на стены повесили отретушированные портреты Командующего Камиля и Зейнеп, а также карту Мингера – и получилась приемная, в которой королева каждый день по два часа внимала чаяниям подданных.
Она выслушивала горожан, которые разыскивали пропавших во время чумы родственников, или никак не могли выставить из своих домов захватчиков, или же просили устроить на работу, а то и помочь деньгами. Сварливый Сулейман-эфенди хотел положить конец своим бесконечным тяжбам о колодце и границах земельного участка. Одни показывали свои болячки, до которых во время чумы докторам не было дела; другие добивались разрешения немедленно покинуть остров, предоставить для этого шхуну и даже продать билеты; третьи молили простить им налоговые недоимки или как можно скорее дать возможность отправить телеграмму. Одна нервная пожилая жительница Турунчлара даже обратилась к ее величеству с просьбой подыскать для дочери хорошего мужа. Пообщавшись с Пакизе-султан, все убеждались, что она очень добросердечная, искренняя и беззаветно любит своих подданных.
Часть горожан, что выстраивались в очередь, лишь бы увидеть свою королеву, составляли простодушные, верные ее почитатели. Они ничего не просили, им хотелось только посмотреть на ее величество, поцеловать ей руку или же преподнести инжир и грецкие орехи из своего сада. Однажды пришли вместе с матерью две молодые девушки, и старшая из сестер так разволновалась, что покраснела до корней волос и не смогла сказать ни слова.
Двое пожилых сумасшедших были как раз из таких почитателей. Всю эпидемию они просидели дома, дотянув с помощью родственников до окончания чумы, а потом, выйдя на улицу и увидев друг друга, не стали устраивать обычную перебранку, а вместо этого завели дружескую беседу, улыбаясь от счастья, – ведь им удалось выжить.
Как и многие другие, сумасшедшие пришли в Дом правительства, чтобы прочитать королеве, годившейся им во внучки, свои стихи на турецком, греческом и мингерском и преподнести ей по корзинке инжира и грецких орехов. Ожидая своей очереди, они начали слегка толкать друг друга, а потом и переругиваться на трех языках. Одни говорили потом, что их подначивали окружающие, другие же считали, что эти двое просто не умели делать ничего другого, поскольку народ любил их как раз за такие вот стычки и громкие перебранки на виду у всех.
Как раз когда пожилые безумцы затеяли ссору, которая, несомненно, весьма опечалила бы ее величество, послышался первый пароходный гудок. По словам Пакизе-султан, старики, «словно дети», расплылись в счастливой улыбке и как завороженные устремили взгляд в синее небо. Когда гудок прозвучал в третий раз, королева, не говоря ни слова, поднялась с места и направилась вверх по устланной ковром широкой лестнице в гостевые покои (а за ней поспешили уборщики с корзинками подарков в руках, секретарь и охранники). Добравшись до окна, Пакизе-султан попыталась разглядеть корабль.
Маленький полупассажирский-полугрузовой пароход цвета ржавчины назывался «Энас» и принадлежал одной критской компании. Как правило, он совершал рейсы в Измир и Салоники, а у берегов Мингера появлялся крайне редко. Увидев этот корабль, который, несмотря на скромных размеров капитанский мостик и толстую приземистую трубу, выглядел горделиво и напористо, королева ощутила ту же глубокую печаль, какая посещала ее во дворце Чыраган, когда она смотрела на пассажирские пароходы, идущие по Босфору из Черного в Средиземное море, и думала о том, что настоящая жизнь не здесь, не в этой комнате, где она заперта, как в тюремной камере, а там, в неведомом мире, куда тебя может отвезти один из таких кораблей.
Однако во дворце Чыраган рядом был отец или хотя бы его вещи, его запах. Чтобы заглушить тоску по Стамбулу и по отцу, Пакизе-султан принялась за новое письмо, в самом конце которого отметила, что чувствует большую ответственность, которая лежит на ней как на королеве, и гордится тем, сколь сильно любит ее народ. В том же письме она сообщила сестрице Хатидже, что находит несправедливой норму права, позволяющую мусульманам брать себе четырех жен и разводиться с ними по первой прихоти, и отменит ее, как только представится такая возможность. Пакизе-султан была уверена, что отец гордился бы ею, если бы узнал об этом намерении и о том, что она уже сделала.
Свободный проход «Энаса» мимо броненосцев великих держав обеспечил английский консул на Крите. Вез пароход уже ненужные медицинские материалы, палатки и матрасы. Кроме того, на борту находилось три врача (два из них были мусульманами) и сорок с лишним мингерцев, в основном греков, бежавших с острова в самом начале эпидемии.
Очень многие горожане, побросав дела, радостно поспешили в порт, поскольку прибытие парохода стало для них доказательством того, что чума и в самом деле ушла. Королева из своей комнаты внимательно наблюдала за тем, как ржавое судно бросает якорь. Затем с него спустили две шлюпки. Среди собравшихся на набережной сразу же пошли самые разные толки о том, что это за корабль и как он смог пройти мимо броненосцев; некоторые утверждали, будто блокада давным-давно снята.
Лишь через три часа после высадки первых пассажиров «Энаса» доктор Нури рассказал жене, что пароход прибыл с дружескими намерениями, а мимо броненосцев смог пройти в результате временного соглашения между ее дядей и англичанами. (По выражению лица Пакизе-султан он понял, что упоминание дяди вызвало у нее не раздражение, а тоску по Стамбулу.)
Самым важным пассажиром парохода был веселый журналист-француз с огромным носом – тот самый, что передавал во французские и английские газеты последние новости о Мингере. (О его прибытии заранее позаботились Мазхар-эфенди и консул Джордж, воспользовавшись для этого телеграфом.) Журналист готовился взять у Пакизе-султан интервью, в котором она, как и было запланировано, должна рассказать о своем отце, заточенном Абдул-Хамидом во дворец Чыраган, о сестрах и всей своей семье и, разумеется, о прихоти Фортуны, сделавшей ее королевой независимого государства. «Фигаро» и «Таймс» собирались уделить этому интервью очень много места на своих полосах, что, по мнению Мазхара-эфенди, должно было подготовить почву для того, чтобы англичане взяли остров под свою защиту. Консул Джордж попросил напомнить королеве, чтобы она рассказала, кроме всего прочего, и о том, какое отвращение питает к исламистским движениям, отрицающим права женщин.
– Эфенди, зачем мы приехали на этот остров? – спросила Пакизе-султан своего мужа.
– Мы до сих пор не знаем, зачем ваш дядя включил нас в состав делегации, посланной им в Китай!
– Но сюда мы прибыли после гибели Бонковского-паши, да будет земля ему пухом, по воле моего дяди, с двумя целями: спасти Мингер от эпидемии и раскрыть загадочное убийство, не так ли? – В тоне королевы, несколько высокомерном и наставительном, в то же время звучала нежность.
– И поскольку, по милости Аллаха, мы преуспели в этом, здешний народ провозгласил вас своей королевой.
– Зачем меня сделали королевой, я, честно говоря, так толком и не поняла. Но я точно знаю, что мы прибыли сюда не затем, чтобы отторгнуть Мингер от Османской империи и передать его англичанам. И еще я знаю, что, если мы это сделаем, мне даже и мечтать не стоит о возвращении в Стамбул и встрече с моим милым отцом.
– Нам и теперь было бы трудно вернуться.
– Мне это известно. Все, что мы здесь делали, подчинялось лишь одной задаче – остановить эпидемию. Поэтому на некоторое время мы еще можем здесь остаться. Мы в долгу перед этими людьми, которые полюбили меня и избрали своей королевой. Кстати, сейчас мне хочется отнюдь не сплетничать с французским газетчиком о моем дяде, а сесть с тобой в броненосец, – «броненосцем» супруги называли между собой бронированное ландо, – и поехать в Дикили, Кофунью или Верхний Турунчлар, чтобы позаботиться о людях, которые ждут от нас помощи.
Носатый журналист полагал, что королева жеманничает. Чтобы не терять в ожидании времени даром, он сразу приступил к сбору материала для статей, которые собирался написать: об истории и красотах острова, о крепости и тюрьме, а также, разумеется, об эпидемии чумы. Узнав о том, что в Девичьей башне уже сто с лишним дней томятся османские чиновники, посаженные туда якобы на карантин, он заявил, что хочет испросить у королевы разрешения отправиться туда и поговорить с этими «турками». Пакизе-султан мало того что дала разрешение, но решила и сама съездить в Девичью башню, чтобы своими глазами увидеть, что там происходит.