Одновременно со всеми этими усилиями по мингеризации были отпечатаны тысячи портретов Командующего Камиля и Зейнеп, которые с великим энтузиазмом развешивали по всей стране. Одной из основных тем, изучаемых в начальных и средних школах, стала история их знакомства и любви, которая, несмотря на все трудности, увенчалась свадьбой, – а свел их вместе мингерский язык. Напечатанная на мингерском «Книга Зейнеп» пользовалась большим успехом у школьников.
Пока шла вся эта работа на культурном и политическом фронте, президент Мазхар отнюдь не старался предать забвению период правления королевы Пакизе, – напротив, она заняла заслуженное, почетное, хотя и скромное, место в мингерских учебниках истории. Даже в наши дни каждый мингерец гордится тем, что дочь султана, пусть и короткое время, была «королевой» острова и принимала участие в борьбе за его Свободу и Независимость.
Вскоре после того, как Пакизе-султан потеряла трон – подобно отцу, в результате верхушечного переворота, – низвергнутая королева, сидя у окна с видом на море, написала старшей сестре очень грустное письмо. В нем она сначала напоминает Хатидже-султан, что их отец Мурад V правил девяносто три дня, а она, Пакизе, – сто один день (с 17 августа по 4 декабря 1901 года), и прибавляет, что ей очень хотелось бы узнать, известно ли отцу о том, что его дочь была королевой. В конце Пакизе-султан признаётся, что сильно соскучилась по отцу и сестрам. В Гонконге, где она вела ту жизнь, какая ей нравилась, и могла свободно гулять по улицам, принцесса, казалось бы, должна была обрести счастье, однако тоска по семье, по Стамбулу, увы, ей в этом препятствовала. Тоску удавалось одолеть только с помощью писем.
Год спустя Хатидже-султан оказалась замешанной в одном крайне неприятном скандале, после чего Пакизе-султан почувствовала себя еще более одинокой в своем Гонконге. Сестрица Хатидже вступила в любовную связь с мужем Наиме-султан, любимой дочери Абдул-Хамида (то есть своей кузины), молодым красавцем Мехмедом Кемаледдином-пашой, сыном героя войны с Россией Гази Османа-паши. Письма, которыми обменивались влюбленные через стену, разделяющую их ялы в Ортакёе, попали в руки Абдул-Хамида. Султан немедленно развел дамата Кемаледдина-пашу со своей дочерью, понизил его в звании и сослал в Бурсу. (Поскольку это событие имело громкий политический резонанс, о нем даже писала «Нью-Йорк таймс», а Пьер Лоти[163] поведал в одном из своих романов.)
Слухи о любви Хатидже-султан и ее соперничестве с кузиной Наиме, которую злые языки, не стесняясь, называли «дурнушкой» и «горбуньей», быстро распространились по Стамбулу, гораздо более «закрытому», чем сейчас. Конечно, жизнь под домашним арестом в Бурсе была гораздо менее суровым наказанием, чем тюремное заключение в Таифе, где погиб Мидхат-паша, в Синопе или на Мингере. Хатидже-султан, к которой Абдул-Хамид питал особую привязанность еще с ее детских лет, он наказывать не стал, однако на некоторое время установил за ней строгую слежку. В этот период ей стало сложнее получать письма и откликаться на них.
Пакизе-султан узнала о скандале не от сестры, а от других людей. После установления Республики в стамбульских газетах писали, что любовные письма Хатидже-султан попали к Абдул-Хамиду не без ее участия, что ей хотелось тем самым причинить дяде боль, отомстив ему за отца. Тогда же в печати мелькали утверждения, будто Хатидже-султан передавала поварам (переселенцам из Румелии), работавшим на кухне соседнего ялы, мышьяк, который приобретался небольшими дозами в разных аптеках, чтобы те отравили ее кузину и она могла бы сочетаться браком с ее мужем. Должно быть, в те дни султан Абдул-Хамид вновь вспомнил о «не оставляющем следов крысином яде».
К тому времени Пакизе-султан уже твердо знала, что лишь прощение дяди позволит ей вернуться в Стамбул. Но, как она позже посетует в одном из писем, между ней и сестрой, увы, была большая разница: с Хатидже-султан Абдул-Хамид познакомился, когда не был еще ни султаном, ни даже наследником престола. После смерти любимой дочери Ульвийе-султан Абдул-Хамид находил утешение, играя с малышкой старшего брата. А вот Пакизе-султан родилась уже после водворения Мурада V во дворец Чыраган и потому в детстве ни разу даже не видела своего дядю, не говоря уже о том, чтобы играть с ним или сидеть у него на коленях.
В августе 1904 года Пакизе-султан получила от сестры известие о смерти отца. Много месяцев после этого она непрестанно грустила и вспоминала его: как он читал книги, какое сосредоточенное выражение появлялось на его лице, когда он играл на фортепиано или сочинял музыку, его запах. В следующие два года она стала реже слать письма сестре, не в последнюю очередь из-за овладевшей ею печали (однажды она написала: «Без нашего дорогого отца Стамбул уже никогда не будет прежним»). Другая же причина заключалась в том, что в 1904 году у Пакизе-султан родилась дочь Мелике (моя бабушка) и прабабка была очень занята. Поэтому о дальнейших событиях мы будем повествовать, опираясь не на ее письма, а на архивные материалы и воспоминания.
Но сначала расскажем о похоронах несчастного Мурада V.
Может быть, похороны отца Пакизе-султан, двадцать восемь лет проведшего в заключении, – самое печальное из событий, о которых рассказывает эта книга. Здесь я хочу оставить тон объективного историка и заговорить языком чувствительного романиста, ведь покойный был моим предком, отцом моей прабабушки. Прискорбный конец очень короткого правления Мурада V, по сути дела, привел к тому, что преобразования, замысленные лучшими людьми империи (европеизация, введение конституции, парламента и гражданских свобод) и необходимые для выживания Османской империи, были отложены на тридцать два года и после запоздалого воплощения в жизнь оказались уже бесполезны.
Султан-реформатор Абдул-Меджид хотел оставить трон своему сыну Мураду в обход брата Абдул-Азиза, возлагал на шехзаде большие надежды (хотя почему-то и назвал однажды «несчастливым»), выучил его французскому языку, пригласил итальянцев Ломбарди и Гуателли давать юноше уроки музыки. Однако в возрасте четырнадцати лет (мы знаем это из воспоминаний обитательницы гарема) Мурад-эфенди перенес тяжелую болезнь, которая повлияла на его разум и память и впоследствии время от времени возвращалась.
Врач-неаполитанец Каполеоне (которого в Стамбуле именовали Каполеоном), лечивший молодого человека (и познакомивший его с масонами), посоветовал ему употреблять вино и коньяк. В Курбагалыдере был создан «винный погребок», и Мурад-эфенди пристрастился к выпивке на всю оставшуюся жизнь. Шехзаде давал у себя в особняке обеды, сопровождавшиеся музыкой, на которые были званы прогрессивные журналисты, поэты и писатели, сторонники свобод, конституции и парламентаризма, такие как Ибрагим Шинаси[164], Зия-паша[165] и Намык Кемаль.
Когда наследник британского престола принц Эдуард, с которым Мурад-эфенди подружился в Лондоне после пережитого страха отравления, попросил его при встрече с королевой Викторией поцеловать ей руку, он сделал это, не испугавшись гнева своего дяди-султана. Молодой шехзаде знакомился в Европе также с другими монархами (например, с Наполеоном III) и политическими деятелями, писал им письма, в которых обещал свою помощь. По его мнению, европейские нации подчинили себе своих королей и короли с этим смирились. То же самое следовало сделать и султанам.
Однако, когда Мурад V внезапно оказался на троне, происходящие вокруг события: заговор, переворот, убийство дяди (все, что сделало болезненно подозрительным его брата Абдул-Хамида) – сказались на его душевном здоровье. По общему решению высших сановников он был низложен. Абдул-Хамид сначала запер брата во дворце Йылдыз, где тот попробовал утопиться, прыгнув одетым в дворцовый пруд, а позднее попытался сбежать через окно.
Впоследствии, мечтая снова взойти на трон, Мурад V много лет старался убедить врачей, что разум полностью к нему вернулся. Однако эти мечты и несколько неудачных попыток похищения низложенного султана послужили лишь ужесточению его изоляции от мира. Бывало так, что посреди ночи в его спальню с фонарями в руках вторгались посланцы из дворца Йылдыз, дабы убедиться, что в постели он, и никто иной. Удостоверившись в этом, они удалялись с почтительными поклонами, а в качестве извинения кивали на Абдул-Хамида: дескать, султану донесли, что Мурада V видели в Бейоглу.
Мучимый опасениями, бывший султан постоянно менял спальни. Впрочем, вокруг него всегда находилось шестьдесят – семьдесят гаремных рабынь, стремящихся снискать расположение низложенного владыки, так что нам, «жителям современного мира» (как сказал бы Генри Джеймс), сложно понимать его и жалеть.
В последние годы жизни Мурада V мучил диабет. Кроме того, на его здоровье сказался скандал вокруг Хатидже-султан (он никак не мог поверить, что все это правда), после которого Абдул-Хамид несколько раз вопрошал брата через посредников, какого наказания заслуживает племянница (хотя кары, как мы помним, и не последовало).
На смерть низложенного султана газеты – по приказу Абдул-Хамида – отозвались лишь крошечными заметками. Народ, собравшийся на Галатском мосту и набережной Сиркеджи, чтобы проститься с бывшим повелителем, не пропустили к Новой мечети. Тело Мурада V доставили из дворца Чыраган на пароходе «Нахит» и поспешно похоронили рядом с матерью, с которой он когда-то каждое утро толковал о политике, почтительно поцеловав ей руку, а она называла его «мой лев».
По Стамбулу поползли слухи, будто старший брат султана на самом деле не умер, вскоре после похорон его извлекут из могилы и переправят в Европу, а потом снова посадят на трон. По этой причине Абдул-Хамид послал на погребение (в котором и без того заставил участвовать все правительство) своего личного адъютанта. Этот адъютант, «чье имя всегда будут вспоминать с отвращением», бесцеремонно подошел к покойнику, схватил его за волосы и изо всех сил дернул, чтобы убедиться, что тот и вправду мертв.