Дома мы с мамой говорили по-турецки. Отец и мама разговаривали между собой по-английски, но случалось это нечасто, поскольку отец бо́льшую часть времени проводил в Лондоне или еще где-нибудь. Со служанками, садовниками и сторожами мы объяснялись на мингерском языке (только с одним из сторожей – на турецком). Мама самоучкой овладела мингерским, с грехом пополам болтала на нем и я (дома со служанками и в лавках). Но мама хотела, чтобы дочь выучила язык как следует и, когда мне было четыре года, купила мингерский букварь и «Книгу Зейнеп», научила меня читать и писать и старалась пополнить мой запас мингерских слов.
В пятилетнем возрасте у меня появилась подружка-ровесница по имени Рина. Она прекрасно знала мингерский и была «из хорошей семьи» (иначе мама не одобрила бы нашей дружбы). Мы играли вместе и ходили друг к другу в гости. Однако вскоре мое обучение разговорному мингерскому языку застопорилось, поскольку маму (вполне справедливо) встревожило, что Рина расспрашивает меня об отце: кем он работает, не шпион ли, где стоит его письменный стол и заперты ли его ящики на ключ. Подозрения в шпионаже были вызваны тем, что деловые начинания отца на острове успеха не имели. Дохода не приносили ни магазин на Стамбульском проспекте, где продавались галантерейные товары, мебель и бытовая техника (именно отец первым привез на остров английские холодильники), ни фирма, занимавшаяся экспортом розовой воды (добиваясь разрешения на ее создание, отец немало времени убил в мингерских государственных учреждениях). Кроме всего прочего, отец был британским подданным и явился на остров, когда Великобритания вывела оттуда свои войска.
Здесь я хочу прибавить, что в отцовском магазине по настоянию мамы продавалась книга консула Джорджа, после долгих проволочек изданная в 1932 году. Увы, никто, кроме двух-трех туристов, так и не проявил интереса к этому сочинению, в которое автор вложил столько труда и подлинной любви. Материалами, собранными в книге Джорджа Каннингема «История Мингера: от Античности до наших дней» («Mingerian History: From Antiquity to the Present»), которая повлияла, в числе прочего, на мой выбор профессии, шестьдесят лет беззастенчиво пользовались мингерские историки и власти, как правило без ссылки на источник. Этот прекрасный, взвешенный труд, полный ценных сведений (не только об истории, но и, скажем, о рельефе острова, народных костюмах и традиционной кухне), был использован для формирования представлений о национальной идентичности мингерцев.
И тем не менее в последние пятнадцать лет к нему принято относиться пренебрежительно, как к образчику того, что Эдвард Саид[177] называл «ориентализмом». Сам же Джордж Каннингем, человек, чьи заслуги перед мингерской культурой невозможно переоценить, для интеллектуалов нашего времени не более чем агент британского империализма, исполненный колониалистских предрассудков об «экзотических» странах.
Если бы собранная месье Джорджем коллекция (археологические находки, статуэтки, минералы, окаменелости, керамика, живописные полотна, акварели, морские раковины, карты, книги) не была в неспокойные годы Первой мировой войны тайно перенесена на борт английского броненосца, то не хранилась бы она сейчас в Британском музее, а была бы распродана и утрачена, подобно многим похожим собраниям, составленным любителями истории и природы Мингера.
В очаровательном доме, где жили когда-то консул Джордж и его жена, сегодня располагается закусочная международной сети, специализирующейся на блюдах из курицы. Место маленького ботанического садика, где любовно взращивалась мингерская флора, заняла автомобильная стоянка.
Мое дальнейшее (вплоть до поступления в школу в 1956 году) обучение мингерскому языку происходило главным образом на пляже (который по-прежнему назывался Флизвосским), где я играла в песке с другими детьми. Пляжный сезон на Мингере продолжается с конца апреля по конец октября – столько же, сколько тянулась эпидемия чумы.
Одетая в шикарный закрытый купальник черного цвета и похожая в нем на европейскую аристократку или кинозвезду, мама спускалась на пляж, ложилась на расстеленное под тентом полотенце и часами читала старые киножурналы, которые отец присылал из Лондона (мы вместе ходили на почтамт их забирать). В ее изящной плетеной сумочке лежали солнцезащитные очки, которые мама никогда не надевала, крем от солнца «Нивея» (им она то и дело натиралась) и бледно-розовая купальная шапочка, приобретенная у парикмахера Флатроса. Проведя едва ли не полдня на пляже и решив наконец искупаться, мама надевала эту шапочку, тщательно убирая под нее волосы, чтобы им не повредила морская вода.
Когда мы возвращались из гавани домой, мама клала пакеты с покупками на противоположное сиденье фаэтона, а я садилась рядом с ней и ждала, чтобы она положила руку мне на плечо (и напоминала об этом, если она забудет). Пока фаэтон взбирался по Стамбульскому проспекту, мама порой доставала курабье, купленное в кондитерской Зофири, ломала его надвое, и мы ели печенье, глядя в окошко на газетные киоски, кафе, представительства пароходных компаний и прогуливающихся по тротуарам горожан. Помимо всего прочего, я люблю Мингер и за то, что там женщины-мусульманки могут без сопровождения мужчин садиться в фаэтон (а в наше время – в такси) и у всех на виду, не стесняясь, есть курабье.
Когда фаэтон, одолев подъем, сворачивал направо, на обрамленный пальмами и соснами проспект Командующего Камиля, где находились многие государственные учреждения, мы никогда не смотрели в сторону мингерского Кадастрового управления и Министерства юстиции, где мать и отец в первые годы жизни на острове потеряли много времени, но не добились ничего, кроме разочарования.
Здесь я должна признаться, что мамин интерес к Мингеру объяснялся не только искренней к нему любовью, но и несколько более приземленными расчетами. На руках у родителей были документы (в том числе снабженные картами и планами), которые подтверждали право собственности на крупные земельные участки, принадлежавшие доктору Нури и Пакизе-султан. Это были либо дарственные (из тех, что раздавали высокопоставленным государственным служащим в качестве джулусийе после провозглашения Независимости) с подписью Командующего, либо заверенные государственной печатью и подписью королевы Пакизе свидетельства о передаче определенных земель в собственность последней, дабы она могла получать с них приличествующий ее положению доход (задумка чиновников того времени).
Видя подпись основателя государства и одну из первых государственных печатей, мингерские бюрократы, начальники управлений, судьи и министры с величайшим почтением прикасались к документам и ни в коем случае не оспаривали их подлинность и юридическую силу. Однако, для того чтобы мама и некоторые родственники, оформившие доверенность на ее имя, на деле смогли вступить во владение земельными участками, получили право продавать их или селиться на них, сначала подлинность документов должен был удостоверить суд. Далее решение суда направлялось в различные кадастровые управления, в чьем ведении находилась земля, а те должны были дать ответ, не перешла ли она в распоряжение других лиц.
В большинстве случаев так и было, и тогда надлежало подавать в суды соответствующих городов иски к нынешним (а зачастую и к предыдущим) хозяевам. Хозяева же эти, которые сорок лет назад завладели участками в борьбе с другими претендентами, после чего получили право собственности на них в результате земельной амнистии, успели построить там дома и облагородили местность. И они никак не могли смириться с тем, что их земля им не принадлежит потому лишь, что великий Командующий в дни создания мингерского государства подарил ее каким-то людям, даже не знавшим мингерского языка. Нынешние владельцы отчаянно отстаивали свои права в суде, и процесс мог длиться годами, не приводя ни к какому результату.
Иногда, для того чтобы начать процесс, требовалось доказать, что истец действительно является наследником лица, указанного в дарственной. И сделать это надлежало не в суде той страны, гражданином которой являлся истец, а либо в мингерском посольстве (что было очень сложно и занимало много времени), либо же в мингерском суде, лично явившись на остров.
«Власти Турецкой Республики запретили османским принцам и принцессам въезжать на территорию страны, так что их имущество было легко тайком присвоить», – сказал однажды мой двоюродный дед, шехзаде Сулейман-эфенди, беседуя в Ницце с моей бабушкой (а та передала его слова моей маме). Сулейман-эфенди хорошо изучил этот вопрос, «скормив» немало денег адвокатам, представлявшим его в стамбульских судах. «Однако на Мингере не было других представителей династии, кроме нашей матери Пакизе-султан, и там просто забыли запретить ее потомкам возвращаться на остров. Твоя дочь должна этим воспользоваться!»
Когда отец наведывался на остров, они с мамой немало говорили и спорили о том, как «воспользоваться» упущением властей через пятьдесят лет после Мингерской революции. Я, будучи ребенком, ничего не понимала в этих спорах и очень их не любила, потому что кончались они обычно ссорой родителей. По этой причине вопрос «о тех землях» меня нисколько не интересовал, пока мне не исполнилось тридцать.
Иногда я говорю себе, что лучше бы и дальше не лезла в эти дела, поскольку люди, неспособные понять мой горячий интерес к истории и культуре Мингера, мою искреннюю любовь к острову, утверждают, будто я приезжаю в Арказ только для того, чтобы завладеть теми земельными участками.
Я была твердо настроена избегать в этой книге полемических замечаний личного характера, но теперь хочу открыть читателям одно из самых больших несчастий моей жизни. Двадцать один год, с 1984 по 2005 год, мне был запрещен въезд на Мингер. Посольство в Лондоне не стало продлевать мингерский паспорт, положенный мне как уроженке острова. В том же посольстве отказались ставить визу в другие мои паспорта, английский и французский. Двадцать один год я была лишена возможности бывать на острове, дышать его воздухом, ходить с мужем и детьми на его пляжи, бродить по арказским улочкам и, разумеется, работать в мингерских государственных архивах.