Впрочем, инспектора это не очень огорчило. Она начала задавать мне вопросы:
– Кто был вторым президентом Мингера?
– Шейх Хамдуллах!
– Какое слово Зейнеп и Камиль первым делом вспомнили, когда встретились на кухне?
– Аква, вода!
– Когда были провозглашены Свобода и Независимость?
– Двадцать восьмого июня тысяча девятьсот первого года.
– Кто автор картины, изображающей бронированное ландо на пустынных улицах в ночь после провозглашения Свободы и Независимости?
– Художник Таджеддин. Но сначала эта картина возникла в воображении мингерской нации!
Мои ответы произвели на инспектора такое сильное впечатление, что она поцеловала меня в лоб, а потом сказала: «Доченька, если бы великий Командующий Камиль и Зейнеп могли услышать тебя, они бы тобой гордились и поняли бы, что мингерский язык и мингерская нация живы!» (В ее словах не было пренебрежения к жене Командующего: в 1950-е годы мингерцы всегда называли ее только по имени, словно героиню легенды.)
Эту похвалу инспектор-ханым произносила, подняв глаза на фотографии первого президента и его супруги. Потом она повернулась ко мне и сказала: «Королева Пакизе тоже гордилась бы этой маленькой мингеркой!»
Из ее слов я поняла, что инспектор, как и большинство жителей острова, уверена, что моя прабабушка королева Пакизе давно уже умерла, и не знает, что я дочь ее внучки.
Дома мама выслушала мой рассказ с улыбкой, но предупредила: «Никому в школе не говори, что твоя прабабушка Пакизе живет во Франции!» То была лишь одна из многих маминых загадочных фраз, объяснения которым я так и не нашла, хотя думала над ними многие годы. Одно время я полагала, будто у этих загадок был некий «метафизический» смысл, но потом сообразила, что за ними крылись страхи и тревоги политического характера.
Случилось это после 2005 года, когда в каждый мой приезд на остров в моем чемодане и сумке, в моих бумагах и папках стал кто-то рыться, когда меня не было рядом, причем делали это нарочито грубо, чтобы я заметила. Обыски эти, увы, продолжались и после того, как я прекратила попытки вступить во владение земельными участками, на которые имела право как наследница королевы. Мало того, из моей сумки и с моего стола пропадали некоторые документы. Не сомневаюсь, что прежде вас многие страницы этой книги прочли сотрудники МСБ, созданной в молодые годы президентом Мазхаром.
В 1958 году учительница однажды пригласила маму в школу, сказала ей, что я очень способная девочка и лучше всего будет, если я продолжу обучение за границей, в какой-нибудь европейской стране. Мама, желавшая, чтобы я выросла настоящей мингеркой, могла бы даже не рассказывать об этом разговоре отцу. Но она рассказала, поскольку тоже держалась того убеждения, что мне следует учиться в Европе.
На семейном совете было решено, что нам с мамой лучше переехать к моей бабушке в Ниццу, чтобы я окончила там начальную школу и выучила французский, а не отправляться в Лондон. (Английский я неплохо знала, потому что на нем говорили дома.) В разговорах родителей, планирующих переезд, то и дело звучали имена моей прабабушки Пакизе, которую они порой с нежностью и почтением называли королевой, и ее мужа доктора Нури.
Тогда же мой деятельный и неизменно веселый отец написал королеве и доктору, что я – «маленькая мингерка», которой они вполне могут гордиться. Однажды из Марселя пришел новенький конверт, а в нем лежало семь пустых открыток с видами Арказа начала века. Это прабабушка Пакизе прислала в подарок своей маленькой мингерке почтовые карточки, которые взяла с собой, покидая остров. (Впоследствии я узна́ю, что бо́льшую часть открыток с видами Мингера она отправила Хатидже-султан.)
В тот год я стала ходить по городу с простеньким фотоаппаратом, который купил мне отец, и снимать те же виды, что были запечатлены на открытках, а потом отдала пленку на проявку и печать в фотоателье Ваньяса.
Однако отец не стал посылать эти черно-белые снимки по почте. Со своей всегдашней изобретательностью и щедростью он воспользовался представившейся возможностью и устроил нам – с всеобщего одобрения – встречу в Женеве. Всемирная организация здравоохранения собиралась вручить моему прадеду, двадцать пять лет как ушедшему на покой, медаль «За выдающиеся заслуги». Пакизе-султан и доктор Нури в сопровождении бабушки Мелике намеревались прибыть в Женеву, туда же было решено отправить (под присмотр бабушки) и меня. Отец снял для нас два номера с прекрасным видом в отеле «Бо риваж».
В августе 1959 года Женева показалась мне волшебным городом. Мои родители, подобно большинству постоянно ссорящихся и затем мирящихся пар, были рады оставить меня под надежным присмотром и тут же куда-то исчезли, но меня это не очень огорчило, поскольку бабушка Мелике-ханым-султан собиралась повеселиться и развлечься вместе со мной. После гибели мужа, моего деда шехзаде Саида-эфенди, в авиакатастрофе ей тоже хотелось, чтобы мы с мамой переехали в Ниццу, поближе к ней.
По утрам мы с бабушкой, полюбовавшись из окна нашего номера на оживающий в девять часов знаменитый женевский фонтан (на ночь его работа прекращалась), выходили на улицу и долго-долго гуляли. Бабушка скручивала свои каштановые волосы в пучок и закалывала серебряной шпилькой и всегда, в отличие от мамы, носила солнцезащитные очки. Иногда мы, держась за руки, садились на трамвай и ехали через мост на другой берег Роны, чтобы походить по универмагам и рынкам. Мне казалось, что бабушка сравнивает цены или ищет что-то особенное. Иногда мы заглядывали в кафе или проводили время в парке, подолгу наблюдая за плавающими в озере белыми лебедями и некрасивыми и нелепыми в сравнении с ними пароходами. Помню, бабушка расспрашивала о родителях: часто ли они ссорятся? Несколько раз, когда речь заходила о том, что я живу в далеком и необычном городе, она с улыбкой рассказывала мне о своем детстве в Гонконге. Однажды бабушка сводила меня в кино, на дневной сеанс (13:00), и мы посмотрели фильм, который она сочла для меня «подходящим» («Мой дядюшка» Жака Тати[179]). В другой раз мы прокатились по Женевскому озеру на неторопливом пароходике. С первого же дня я понимала, что все это мы делаем для того, чтобы приблизить час, когда нас смогут принять моя прабабушка, королева Пакизе-султан, и прадедушка, дамат Нури.
Если бы не двадцать часов, которые я, по моим подсчетам, в общей сложности провела с ними в ту неделю, я бы не нашла в себе сил превратить «предисловие научного редактора» в книгу, к концу которой вы сейчас приближаетесь.
Встречая меня, оба улыбались. Жили они на два этажа ниже нас, в точно таком же номере с тем же видом на Монблан и Женевское озеро с его знаменитым фонтаном, но у них пахло совсем другим одеколоном и мылом. Выглядели они куда более счастливыми и веселыми, чем бабушка, и я даже в свои десять лет понимала, что причиной тому – удивительная дружба и доверие между ними.
– Матушка, – обратилась бабушка Мелике к королеве, – Мина привезла тебе подарок с Мингера!
– В самом деле? Как мило с ее стороны! Ну-ка, покажи, что ты привезла своим прабабушке и прадедушке?
Меня охватило странное замешательство (которое скоро пройдет), и я, словно во сне, не могла сказать ни слова, будто язык проглотила.
– Она сфотографировала деревни, изображенные на ваших открытках!
Бабушка Мелике никогда в жизни не бывала на Мингере и нисколько им не интересовалась. Неудивительно, что она назвала кварталы Арказа «деревнями». Но меня это очень расстроило, а прабабушка и прадедушка сначала даже не поняли, что она имеет в виду. Тогда бабушка пустилась в объяснения, обращаясь при этом и к отцу, и к матери на «вы».
– Вот спасибо, маленькая мингерка, постаралась! – улыбнулся доктор Нури. У него было морщинистое лицо и белоснежные волосы. Устроившись в кресле у окна, он глядел на Монблан. Иногда он оборачивался к нам, но по большей части, разговаривая, не шевелил головой, словно у него болела шея.
Наконец я собралась с духом и протянула королеве свой подарок. Держалась я скованно, словно несмелый дипломат. Пакизе-султан взяла протянутый конверт, отложила его в сторону, притянула меня к себе, расцеловала в обе щеки, усадила на колени и прижала к груди. Ей было восемьдесят лет, выглядела она слабой и хрупкой, но руки у нее были крепкие и сильные.
– А до меня очередь не дойдет? – осведомился чуть погодя доктор Нури.
Слезая с коленей королевы, я вдруг поняла, что забыла сделать то, о чем мне постоянно твердила мама: «Как только увидишь прадедушку и прабабушку, поцелуй им руки!» Однако и они как будто этого от меня не ожидали. У доктора Нури было такое морщинистое лицо и такие большие волосатые уши, что я, подходя к нему, вздрогнула, но вскоре, уютно устроившись на его коленях, успокоилась. Увидев это, бабушка Мелике оставила меня своим родителям и ушла. Передавая свои разговоры с королевой Пакизе и доктором Нури, которые мы вели в ту неделю, я не стану придерживаться хронологической последовательности. Расскажу так, как вспоминала их долгие годы, то есть разложив по темам.
Я. Разговаривая с прабабушкой и прадедушкой, я узнавала кое-что о себе. Довольна ли я своей жизнью? (Да!) Есть ли у меня друзья? (Да.) На каком языке я с ними разговариваю? (На турецком [правда] и [некоторое преувеличение] на мингерском.) Умею ли я плавать? (Да.) Как научилась фотографировать? (Папа научил.) А откуда у меня фотоаппарат? (Папа привез из Лондона.) Из ответа на этот и несколько последующих вопросов королева Пакизе и доктор Нури поняли, что я ни разу не бывала в Лондоне, хотя мой отец занимался там коммерцией и был отнюдь не беден, и немного помолчали. Догадывалась ли я раньше, что отец сбегает в Лондон от нас с мамой, и просто предпочитала об этом не думать или поняла это благодаря тому разговору?
Открытки и фотографии. Бо́льшую часть времени (за исключением того дня, когда доктору Нури вручали медаль) мы проводили, разглядывая фотографии и обсуждая их. Мы садились в изножье широкой кровати (меня усаживали посредине), я помещала себе на колени подушку, клала на нее открытку и свою фотографию, сделанную спустя пятьдесят семь лет, и мы начинали беседу. Королеве и премьер-министру нравилось вспоминать старый Арказ, глядя на панорамные фотографии, снятые с бывшего моста Хамидийе в направлении залива (Vue générale de la baie). Иногда кто-нибудь из нас спрашивал: «А вот это место вы помните?» – и указывал на какой-нибудь дом или мост. Они помнили всё, хотя память доктора Нури уже сильно ослабла. Скажем, я показывала большое здание на фотографии и говорила, что это Дом радио, а на следующий день он снова спрашивал, что это такое. За два дня я рассказала обо всех новых зданиях на моих снимках. Иногда большущая костлявая рука доктора Нури, вся в родинках и старческих пятнах на сморщенной сухой коже, казалась мне очень странной, даже страшной. И я крайне удивилась, когд