а однажды королева сказала мужу: «Посмотрите, большой палец у нашей мингерки в точности как ваш!» Но потом я и сама увидела сходство. Фотографии мы рассматривали каждый день, но не все время – иногда говорили и о чем-то другом. Когда мы изучили все снимки, королева повернулась ко мне и с превеликой учтивостью промолвила:
– Маленькая мингерка, мы очень благодарны вам за то, что вы привезли и показали нам эти фотографии. Мы тоже хотим сделать вам подарок, – и посмотрела на мужа.
– Он еще не готов, – отозвался тот.
Мингерский язык и школа. Больше всего их интересовало, в какой степени обучение в школе «на самом деле» идет на мингерском. Да, некоторые учебники были написаны на этом языке. Однако я честно сказала, что газеты и книги по большей части печатались на греческом и турецком. Должно быть, представления дамы-инспектора о высочайшем уровне преподавания на мингерском, равно как и доклады, которые она отправляла своему начальству, были далеки от реальности. Я почувствовала это, когда рассказывала о школе прабабушке и прадедушке. Однако королева Пакизе предпочла этого не заметить, чтобы не огорчать маленькую мингерскую патриотку. Я тоже не стала ее расстраивать и поведала, что школьные учебники воздают хвалу королеве Пакизе, дочери османского султана, которая третьей возглавила мингерское государство и в страшные дни чумы помогала беднякам. На самом же деле в учебниках обо всем этом не было ни слова и все мингерцы полагали, что она давным-давно умерла.
Книги и «Граф Монте-Кристо». Еще один вопрос я помнила всю свою жизнь, так же как и вопрос про друзей.
– Читаешь ли ты книги? – спросил доктор Нури.
Я подумала, что его интересует, умею ли я читать, насколько быстро это делаю и всё в таком роде. Мой ответ дал понять прабабушке и прадедушке, что радость чтения книг мне неведома, и им стало меня жаль (как и когда они догадались, что отец не брал меня с собой в Лондон). Я поняла это по их лицам. Потом доктор Нури рассказал, что прабабушка теперь снова, как в детстве, предпочитает проводить время дома с книжкой, а не на улице.
– Увы, эфенди, неправду вы сказали, – вздохнула Пакизе-султан. – На самом деле я люблю погулять, побродить.
Подумав, что его слова задели супругу, доктор Нури решил рассказать маленькой мингерке о пользе чтения и показал мне толстую потрепанную книгу, лежавшую у изголовья королевы. Это был Дюма, «Граф Монте-Кристо».
– Знаешь эту книгу?
Имя автора я вспомнила и сказала, что у нас в Арказе, в кинотеатре «Мажестик», зимой показывали фильм «Три мушкетера», но мама, посмотрев эту картину, сочла, что я для нее пока еще мала. Если маме нравился какой-то фильм и она находила его подходящим для меня, то смотрела его второй раз уже со мной.
– Читая «Монте-Кристо», Пакизе-султан раскрыла преступление, совершенное за много лет до того на Мингере по приказу ее дяди Абдул-Хамида!
– Вы преувеличиваете, эфенди! – возразила королева. – Это было всего лишь предположение.
– Я нисколько не сомневаюсь, что ваша догадка верна! – Доктор Нури с трудом повернул голову к супруге и ласково ей улыбнулся.
Много лет спустя, готовя к публикации письма Пакизе-султан, я с радостью и гордостью убедилась в справедливости ее догадки. Для этого мне потребовалось разыскать в стамбульских букинистических лавках шеститомник Александра Дюма, напечатанный по-турецки арабскими буквами через три года после свержения Абдул-Хамида, то есть в 1912 году, в типографии Бедросяна. В пятьдесят второй главе романа, французский оригинал которого был опубликован, когда будущему султану было два года от роду (глава называется «Токсикология»), Дюма, от лица графа Монте-Кристо, рассуждает о способах отравить человека, не оставив следов, и даже затрагивает тему Востока и Запада. Говорит он, в частности, и о том, что убийце, задумавшему совершить такое преступление, стоит покупать крысиный яд не в одной какой-нибудь лавке или аптеке, а во многих и по чуть-чуть. (Конечно, при этом возрастает и число аптекарей, способных его опознать.)
Торопливо перелистав приятно пахнущие, плотные, пожелтевшие страницы третьего тома, я обнаружила, что в этой версии «Графа Монте-Кристо» нет пятьдесят второй главы, и с чувством радостного восхищения отдала должное прабабушке Пакизе. Не зря я столько лет изучала ее письма!
В тексте не было даже пометки о том, что глава пропущена по требованию цензуры. Так что сделанное в самом начале книги указание «Переведено для султана Абдул-Хамида» стало для меня настоящей Шерлок-Холмсовой уликой. От радости и волнения сильнее забилось сердце.
Однако почти за шестьдесят лет до того дня я ни о чем таком, конечно, не знала и потому вспомнила единственное, что было мне известно:
– На днях мы с бабушкой видели имя Абдул-Хамида в витрине часового магазина!
– Слышали, эфенди?
– Где-где, говоришь, вы видели имя Абдул-Хамида?
Это был наш последний день вместе. Однако, чтобы лучше рассказать о нем, я должна затронуть еще одну тему.
Прямая телетрансляция. Из отеля прабабушка и прадедушка не выходили. «Очень жарко! – объясняла Пакизе-султан. – К тому же доктору Нури нездоровится». (Он умрет через восемь месяцев.)
В конце той недели каждый день, кроме воскресенья, прадедушка после обеда спускался в фойе отеля, чтобы посмотреть установленный там черно-белый телевизор. Показывали соревнования по гребле, устроенные между двумя мостами через Рону, в бурных водах неподалеку от места ее впадения в Женевское озеро. Собравшаяся на мостах публика увлеченно наблюдала за тем, как гребцы борются с сильным течением. Порой байдарки переворачивались, и спортсмены падали в воду. По утрам, проходя по первому мосту, мы с бабушкой Мелике тоже останавливались посмотреть.
Но больше всего мне нравилось, продолжив прогулку, видеть те же соревнования на экранах включенных во всех кафе телевизоров. На мосту меня одолевало желание помахать в камеру рукой, чтобы прабабушка с прадедушкой увидели меня по телевизору, но я не знала, как объяснить мое ребяческое желание. К тому же мне не хотелось говорить им, что в Арказе телевидения еще нет.
Словом, в последний день, когда я открывала пакет с подарком, который вручил мне прадедушка, в голове моей уже существовала смутная, но осязаемая связь между реальностью и ее проекцией.
В пакете лежала книжка – такая же толстая, как та, что вы держите в руках. Когда я открыла ее, предо мной возник Арказ. Это была книжка-раскладушка – бывают такие детские книги с прорезанными страницами, из которых, когда поднимешь обложку, возникает трехмерное изображение. До чего же это было чудесно, до чего красиво! Город, в котором я провела всю свою жизнь, предстал передо мной словно настоящий – до того искусно он был вырезан из картона.
Однако я сразу поняла, что это не город моего детства, а Арказ 1901 года. Многоэтажных домов, бетонных отелей и министерств еще не было. А все остальное прорисовали в мельчайших подробностях и очень точно. И во всем – от округлых облаков до красной черепицы крыш, от зеленых деревьев до башен крепости – присутствовало что-то такое, отчего само собой возникало чувство, что это, конечно, твой дом, но в то же время и часть какой-то волшебной сказки.
Чудесный подарок доктора Нури был рядом со мной всю жизнь. И роман, который вы уже очень скоро дочитаете, я писала, поглядывая на трехмерную сказочную книгу. А тем, кому кажется, что в моем историческом труде слишком много от сказки, я хочу рассказать еще об одном источнике вдохновения, уже сугубо реалистическом. Это восемьдесят три печальные черно-белые фотографии безлюдных арказских улиц, сделанные по распоряжению королевы осенью 1901 года. После того как в 2008 году Мингер официально стал кандидатом на вступление в Европейский союз, а министром культуры была назначена та самая Рина, с которой я дружила в детстве, передо мной наконец-то открылись двери архивов.
Разглядывая картонный Арказ, прабабушка указала мужу на крепость. Я до сих пор живу в тени этого величественного строения, с которого началась история всего города и острова, а в детстве видела крепость каждый день своей жизни, поэтому мне было не по себе оттого, что я не совсем понимаю, о чем так взволнованно говорят королева и доктор Нури.
Только много лет спустя, прочитав письма Пакизе-султан, я узна́ю, о чем они говорили, какие события вспоминали. Королева показала мужу площадь Хрисополитиссы, аптеку Никифороса и то место, где обнаружили тело Бонковского-паши. Текке Халифийе, Рифаи и Бекташи тоже были изображены на картонном рельефе во всех подробностях, вплоть до деревьев в саду.
– Ты когда-нибудь бывала в текке? – поинтересовалась королева, взглянув на меня.
А я даже не подозревала о существовании этих спрятанных за стенами обителей, поскольку мама ими совершенно не интересовалась.
– Не бывала! – ответила я, ничуть не смутившись.
Улица Эшек-Аныртан, мост Хамидийе, гарнизон и таможня тоже были на месте; прабабушка и прадедушка рассматривали их и продолжали беседу. Когда родителям хотелось что-то утаить от меня, они порой принимались перешептываться на английском, который я понимала недостаточно хорошо, а мне становилось грустно и тревожно: как бы они снова не поссорились. Тот же страх одиночества я испытала и тогда, а потому присела рядом с доктором Нури.
Королева поставила картонный Арказ на столик перед мужем. Когда они заговорили о «Сплендид паласе», я сказала (повторяя мамины слова), что это далеко не самый хороший отель, есть на Мингере гостиницы и получше, но зато самое лучшее мороженое в городе продают именно там, в кафе «Рим». Потом я рассказала о маленьком музее на втором этаже.
Они ничего о нем не знали и засы́пали меня вопросами. Поскольку речь наконец-то зашла о предмете, мне хорошо знакомом, я уточнила, что главный музей героического Командующего Камиля находится в доме, где он родился и вырос, и показала это место, а потом начала увлеченно описывать то, что там видела.