Всякий раз, когда судно карантинной службы медленно приближалось к очередному такому ветхому, ржавому, раскаленному от солнца кораблю, готовому, казалось, вот-вот пойти ко дну, с палуб, из иллюминаторов, изо всех отверстий на доктора Нури смотрели бесчисленные мужские лица, и ему становилось тоскливо и даже жутко. Когда же он в сопровождении военных поднимался на борт, чтобы произвести досмотр, ему сразу же становилось понятно, что все горизонтальные поверхности корабля покрыты сидящими и лежащими людьми, которых на самом деле раза в три больше, чем видно со стороны, и что все плывущие из Индии паломники измождены и разбиты, а многие уже сейчас больны.
Доктор Нури рассказал, что порой продирался сквозь плотную толпу паломников до капитана с помощью вооруженных стражей. В ответ на вопрос жены он уточнил, что многие суда были даже не пассажирскими – грузовые пароходы, где сидячие места не предусмотрены изначально. Спускаясь в трюм, доктор Нури ощущал в бескрайнем зловонном мраке шевеление сотен людей и слышал, как некоторые из них стонут или бормочут молитвы; другие же только молча смотрели на него с любопытством и страхом. В трюмах было так темно, что докторам из карантинной службы запрещалось спускаться туда после захода солнца.
– Дальше рассказывать не буду, не хочу повергнуть вас в уныние.
– Прошу вас, не скрывайте от меня ничего!
Почувствовав, что люди, о которых он рассказывает, кажутся его жене нищими и убогими, доктор Нури не мог не открыть ей глаза на истинное положение дел. Многие из паломников были – по меркам своих стран – довольно богаты. Некоторые из них, чтобы отправиться в хадж, продали свои поля или дома, другие годами копили деньги, третьи, несмотря на тяготы и дороговизну путешествия, сызнова пускались в дорогу. За последние двадцать лет благодаря развитию пароходного сообщения и падению цен на билеты количество паломников к святым местам ислама увеличилось в несколько раз и приблизилось к четверти миллиона в год. Впервые в истории такое огромное множество мужчин из всех уголков мусульманского мира, от Явы до Марокко, встречались, знакомились, общались друг с другом. Дамат Нури рассказал, как однажды в праздничный день наблюдал целый город из шатров и солнечных тентов, где собрались паломники, и добавил, что, по его мнению, султану («вашему дяде»), который желает использовать ислам и свой титул халифа как козырь в политической игре, очень приятно было бы увидеть такую захватывающую картину.
– Мне нравится, что вы хотите внушить мне любовь к моему дяде, – проговорила Пакизе-султан. – Вы благодарны ему за то, что именно по его воле мы с вами познакомились, не так ли?
– И по его воле мы отправляемся на Мингер, чтобы расследовать убийство. Вы не правы, обвиняя своего дядю в смерти Бонковского.
– Хорошо, тогда я больше не буду так говорить, – согласилась Пакизе-султан. – Но продолжайте же свои рассказы о холере. Вы можете рассказать мне всё, даже самое горькое и страшное.
– Я не решаюсь. Как бы после этого вы не стали бояться меня, как бы не разлюбили!
– Напротив! Больше всего я люблю вас именно за вашу самоотверженность в тяжелейших обстоятельствах. Скорее же расскажите мне самую страшную историю!
Супруги вышли на палубу, и доктор Нури рассказал своей рожденной во дворце жене о самодельных уборных, привязанных к фальшборту. Немногочисленные гальюны на пароходах, набитых паломниками, как бочки – сельдью, либо были сломаны изначально, либо ломались в первый же день плавания, поскольку невежественные пассажиры не знали, как ими правильно пользоваться. Тогда изобретательные капитаны-европейцы привязывали канатами с внешней стороны фальшбортов импровизированные подвесные люльки, которые и служили отхожим местом. На любом корабле, идущем из Индии в Хиджаз, у этих уборных постоянно выстраивались длинные очереди, в которых вспыхивали ссоры и драки; некоторые бедолаги, справлявшие нужду ветреными ночами, когда в Аравийском море поднимались волны, не удержавшись, летели вниз, где их поджидали голодные акулы. Иные предусмотрительные и опытные путешественники могли не покидать трюма, поскольку прихватили с собой ночные горшки и ведра, содержимое которых выливали из иллюминаторов в море. Однако в шторм иллюминаторы задраивали, и тогда нечистоты из переполненных горшков и ведер от качки выплескивались на пол. Доктор Нури рассказал о зловонии, в котором запах трупов незаметно скончавшихся от холеры пассажиров смешивался со смрадом нечистот, и надолго замолчал.
– Пожалуйста, продолжайте, – промолвила наконец Пакизе-султан.
Они вернулись в каюту, и доктор Нури затронул тему, которая, как ему казалось, не так сильно огорчит его жену, – стал рассказывать о паломниках из Северной Африки. Эти паломники, которые отправлялись в хадж из Александрии, Триполи и других портов с молитвами и торжественными церемониями и проходили по пути через Суэцкий канал, путешествовали в более спокойных и здоровых условиях. Однако доктору Нури случалось видеть, как и на таких судах из-за самоуправства пассажиров, охочих до угощений и не желающих следовать правилам, вспыхивали болезни. Паломники-арабы и сопровождающие их слуги устраивали трапезы на палубах этих кораблей, идущих с запада и сравнительно более комфортабельных, уписывали оливки, сыр и лепешки с мясом, а некоторые чревоугодники даже умудрялись найти на переполненной палубе уголок, чтобы соорудить мангал и жарить шашлык. Доктор Нури поведал своей жене о случае, который наблюдал своими глазами в Александрии: сотрудник английской карантинной службы, явившись на такой корабль, приказал сопровождавшим его солдатам выбросить мангал и некоторые другие вещи в море, вслед за чем вспыхнула яростная перебранка.
– А теперь скажите, пожалуйста, кто здесь виноват и кто неправильно себя вел?
– Конечно же, на корабле, находящемся в карантине, нельзя без разрешения есть фрукты и овощи! – ответила Пакизе-султан, сразу сообразившая, к чему клонит муж.
– Однако и у англичанина не было права швырять в море чужие вещи! – произнес дамат Нури тоном учителя, растолковывающего урок. – Задача карантинного служащего заключается не только в том, чтобы силой принудить к соблюдению запретов, но и в том, чтобы убедить людей соблюдать их по собственной доброй воле. Хаджи[67], чей мангал выкинули в море, стал врагом тому грубому и высокомерному англичанину. Он назло ему не будет соблюдать запреты, и карантин потеряет свою действенность. Именно из-за этих свойственных английским чиновникам грубости и высокомерия вспыхнуло восстание в Бомбее. Кареты, перевозящие больных, забрасывали камнями, англичан убивали на улицах среди бела дня. Теперь вот, чтобы не дать повода к новому восстанию, англичане уже не говорят, что холеру несет река Ганг.
– Раз так, то мы, когда покинем Мингер, не будем останавливаться в Бомбее, а отправимся сразу в Китай, – заключила Пакизе-султан.
Глава 10
Супруги уснули в обнимку. Утром, когда неумолчный шум корабельной машины слегка стих, они вместе вышли на палубу. В первых лучах солнца, восходящего справа по борту, на лазоревом горизонте возникла черная тень острова Мингер. Дул легкий ветерок, от которого у них обоих слезились глаза. Возвышающийся над морем темный силуэт острова становился все отчетливее.
Теперь поднимающееся выше и выше солнце озаряло розовым светом восточную сторону острова – Белую гору и острые, скалистые вершины начинающегося за ней хребта; западная же сторона выглядела темно-фиолетовой, почти черной. Многие художники, что побывали здесь начиная с 1840-х годов, взволнованные этим пейзажем, спешили запечатлеть его на холсте, а путешественники не жалели поэтических эпитетов, чтобы описать его в своих путевых заметках. Чем ближе к Мингеру подходил «Азизийе», тем волшебнее становилось зрелище, представавшее глазам его пассажиров.
Когда Арабский маяк уже различался невооруженным глазом, капитан взял курс прямо на гавань, и пейзаж, который одни называли сказочным, а другие – грандиозным и даже устрашающим, обрастал все новыми подробностями.
Величественная крепость, сложенная из розоватого и белого мингерского камня, башни с навершиями странных очертаний и виднеющиеся за ними дома и мосты из того же камня теперь производили еще более сильное и чарующее впечатление. Доктор Нури и Пакизе-султан смотрели на зелень, кое-где покрывающую скалы, на белые стены и красную черепицу и ощущали, что от города исходит какое-то странное свечение.
Колагасы, которому было поручено охранять племянницу султана, тоже вышел на палубу и любовался пейзажем.
– Не могу сдержать волнения, эфенди! – вдруг сказал он. – Я ведь родился и вырос в Арказе.
– Какое замечательное совпадение! – воскликнул доктор Нури.
– Может быть, это и не совпадение, – проговорил колагасы, стараясь смотреть только на доктора, поскольку опасался, что, обратившись напрямую к Пакизе-султан, вызовет недовольство ее мужа. – Может быть, наш повелитель, его величество султан, знает, что я с Мингера, и именно по этой причине изволил включить меня в делегацию.
– Его величество очень многим интересуется, очень многое знает и ничего не забывает! – подтвердил доктор Нури.
– Что на острове вам больше всего нравится? – поинтересовалась Пакизе-султан.
– Мне нравится здесь всё, эфенди, – дипломатично ответил колагасы, – но самое замечательное на Мингере то, что мне всё здесь знакомо и всё по мне.
«Азизийе» обогнул с юга маленький скалистый клочок суши, известный в народе под названием остров Девичьей башни. Здесь в белом симпатичном сооружении венецианской постройки когда-то селили людей, пережидающих карантин. Теперь уже можно было получше разглядеть Арказ, самый большой и известный город острова, его холмы, крыши, розовые стены, даже зеленые мазки пальм и синие пятнышки жалюзи. Постепенно обрисовались и три купола – символы венецианской, греческой и османской эпох в истории Мингера. Купола католической церкви Святого Антония и православного собора Святой Троицы, расположенных в восточной части города, а также купол Новой мечети, построенной на ближайшем к морю более-менее высоком холме западной, сравнительно низкой части, находились на одном уровне. Взоры пассажиров все ближе подходившего к городу корабля были прикованы к силуэтам этих трех полусфер, запечатленным на картинах столь многих западных художников того времени. Однако господствовала над пейзажем (если не брать в расчет Белую гору) огромная крепость, построенная крестоносцами. Эта светло-розовая цитадель, словно бы преграждающая, подобно великану-разбойнику, путь кораблям, что заплыли в здешнюю область Восточного Средиземноморья, нареченную европейцами Левантом, напоминала всем, кто смотрел на нее, о том,