не заглядывал в ключ, писал цифры по памяти. Наиболее часто в адресуемых Стамбулу призывах встречались слова «дезинфицирующий раствор», «палатка», «денежные средства», «врачи» и «добровольцы».
Дамат Нури по опыту эпидемий в других городах знал, что пожарные (как, скажем, в старину их коллеги в Стамбуле) могут быть и учтиво-добродушными, и грубыми до жестокости. Некоторые из них разбрызгивали дезинфицирующую жидкость аккуратно и понемногу, будто поливают цветы; иные даже входили в лавку со смущенным видом, будто готовы были попросить прощения у хозяина. И если тот слезно молил: «Сюда не лейте, ради всего святого!», порой сердце даже самого опытного пожарного смягчалось. Но бывало и наоборот. Однажды, стоя у входа на Старый рынок, доктор Нури наблюдал издалека перебранку между лавочником и карантинными служащими. Рассвирепев, представитель городских властей схватил свой шланг и начал поливать дезинфицирующей жидкостью не только потроха, розовато-желтую кожу и ножки разделанных кур и перепелок, не только залитые кровью разделочные доски, но также самого лавочника и его подмастерье; вид у дезинфектора был такой, будто он расстреливает их из винтовки. Доктор Нури, много раз прекращавший препирательства между османскими солдатами и арабами, лавочниками и торговцами верблюдами в городах Аравии, знал, что подобного рода стычки необходимо пресекать в зародыше, иначе обеспечить соблюдение карантинных мер и спасти остров не удастся.
Вопросу дезинфекции текке шейха Хамдуллаха губернатор уделил особое внимание. Сначала он распорядился, чтобы осведомители предоставили ему план обители. Помощники губернатора подробно разъяснили дезинфекторам, как нужно действовать, и показали на плане, где находится спальня шейха, где размещены обряды (туда заходить ни в коем случае не следовало), где находятся кельи дервишей, гостевые комнаты, шерстопрядильные мастерские, кладовая с шерстью и кухня, где во дворе расположены уборные. «Когда войдете в текке, – инструктировал губернатор пожарных, – покажите объявление о начале карантина, но разрешения начать дезинфекцию не проси́те, сразу приступайте к делу. Однако, если вас будут хватать и силой удерживать, в драку не ввязывайтесь, немедленно уходите. Спорить и препираться тоже не нужно».
Во внутреннем дворе резиденции тем временем выстроились двенадцать рослых рядовых Пятой армии с винтовками Мартини на плечах. Мундиры на них были старые и выцветшие, но чистые. Солдат отобрали из тех, кто мог связать хотя бы несколько слов по-турецки, а командовать ими был поставлен такой же, как они, неграмотный, выслужившийся из рядовых офицер родом из Синопа.
Отряд – рослые солдаты с винтовками, дезинфекторы в масках, люди, несущие крысоловки в подарок шейху, – производил внушительное впечатление. Позади шел колагасы, которого доктор Нури отправил в текке своего рода наблюдателем. Так что подлинные подробности происшедшего там мы знаем из рассказа колагасы доктору Нури, переданного им потом Пакизе-султан.
Появление дезинфекционного отряда в текке напоминало внезапный налет. Прежде чем сторожа, стоявшие у дверей, ученики и дервиши сообразили, что происходит, пожарные, как и было изначально задумано, обрушили густой дождь из едко пахнущего лизола на свои первые цели: шерстопрядильную мастерскую, кухню и вход во внутренний двор, откуда можно было пройти к кельям.
Когда же они направились к самим кельям и к маленькой мечети, одному из первых построенных в текке зданий, началась потасовка. Сторожа и привратники повалили пожилого пожарного и принялись колотить его заранее припасенными оструганными дубинками. На крики тут же сбежались ученики, из келий повыскакивали дервиши – кто полуодетый, кто с непокрытой головой, а кто и с топором в руке – и тоже бросились в драку.
Командир арабского отряда, сообразив, что во дворе текке начался бой, забыл все предостережения губернатора и, повинуясь своему воинскому инстинкту, приказал солдатам вступить в схватку с противником.
Но в этот самый миг все услышали голос шейха.
«Добро пожаловать, и спасибо за честь!» – возгласил он.
Мюриды, которые думали, что учитель плохо себя чувствует и сейчас спит, сразу прекратили драку. В наступившей тишине шейх сказал солдатам Пятой армии несколько слов по-арабски. Сначала никто не понял, что это были аяты из Корана, из суры «Аль-Худжурат», гласящих, что все правоверные – братья; однако слова его звучали так сердечно, что все сразу устыдились и поняли: бить друг друга совершенно не нужно.
Тем временем несколько особо усердных пожарных продолжили обрабатывать кельи лизолом. По мнению некоторых, больше всего шейха Хамдуллаха разгневало не то, что его сводного брата Рамиза после убийства Бонковского-паши посадили за решетку. (Шейх был искренне уверен, что брат будет оправдан.) Гнев его вызвало поведение пожарных, которые не присмирели, как все, после миролюбивых слов, а грубо взломали дверь самой сокровенной кладовой (Кенз-и Махфи, «тайной сокровищницы»), где хранилась шерсть[91], и стали без зазрения совести поливать ее направо и налево вонючим лизолом.
Обработка «тайной сокровищницы» лизолом оказалась для текке таким тяжким оскорблением, что некоторые старики будут впоследствии, сдвинув брови, будто услышали клевету, говорить, что ничего подобного на самом деле не было. То же твердил и губернатор, опасавшийся, как бы последствия дезинфекции не приобрели угрожающих масштабов. Кое-кто все же утверждал, что оскорбление действительно было нанесено, что священное хранилище осквернили лизолом. Другие (в особенности журналисты-греки и консулы) говорили прямо противоположное: из-за попустительства губернатора текке не обработали лизолом так, как следовало. Последняя версия событий основывалась на рассказе пожилого пожарного.
Этот пожарный якобы утверждал, что во время дезинфекции обнаружил в одной из келий двух учеников, больных чумой, о чем недвусмысленно говорили бубоны у них на шеях и одурелое, безумное выражение горящих от жара лиц. Некоторые консулы, основываясь на слухах, одолевали губернатора требованиями оградить санитарным кордоном не только текке, но и весь квартал, слали телеграммы в Стамбул, но Сами-паша, уверенный, что тогда шейх Хамдуллах окончательно взбеленится, счел за лучшее, как в свое время после инцидента с паломничьей баржей, терпеливо ждать, удушая слухи в зародыше. Кроме того, после случившегося всем стало ясно: нельзя использовать в качестве карантинной стражи солдат Пятой армии, не знающих ни турецкого, ни мингерского.
Поэтому губернатор и доктор Нури потребовали от колагасы Камиля, чтобы тот ускорил формирование отряда – даже, может быть, своего рода маленькой армии, которая занималась бы исключительно обеспечением карантина. За три дня, прошедшие с момента назначения его командиром карантинных сил, колагасы, несмотря на серьезные трудности, проделал работу, которая по-хорошему должна была бы занять две недели, и поставил под ружье четырнадцать «солдат». Тогда же было принято решение разместить штаб карантинной армии в бараке неподалеку от гарнизонной пекарни, и одно из помещений этого барака (служившее амбаром) в то же утро начали освобождать. Самая большая комната в маленьком здании мингерского призывного пункта на набережной тоже была временно передана в распоряжение Карантинного отряда. Там планировалось поставить стол для колагасы и вести запись добровольцев. Начальник карантинной службы доктор Никос сказал, что это старинное здание венецианской постройки очень нравится мингерцам и что многие жители острова, и греки и мусульмане, поспешат записаться добровольцами во временную армию, особенно если им будут платить жалованье и отпускать их на ночь домой.
«Поскольку штаб Карантинного отряда является частью гарнизона, то все его солдаты, в соответствии с традициями Османской империи, должны быть представителями мусульманского населения острова, – отрезал губернатор. – Его величество султан провел все реформы, обещанные великим державам, в первую очередь Англии и Франции, и, следуя примеру своего дяди и деда, приложил столько добросовестных усилий для того, чтобы уничтожить всякое неравенство между мусульманами и христианами, что на землях его империи, в том числе и на острове Мингер, христиане обогнали мусульман в области просвещения, ремесел и торговли и весьма разбогатели. Одну только уступку не сделал наш султан великим державам: не допустил христиан в армию, даже рядовыми. И теперь, когда мы с вами ломаем голову над тем, как нам заставить народ соблюдать карантинные меры, давайте не будем попусту препираться, как с этими консулами».
Глава 22
Поскольку главный редактор одной из двух греческих газет Мингера, «Адекатос Аркади», находился в тюрьме, губернатор вызвал к себе главного редактора «Нео Ниси» Манолиса и подробно объяснил ему, как следует написать о дезинфекции текке. Угощая кофе с сушеными сливами и грецкими орехами этого молодого, еще не растерявшего идеализма журналиста, которого уже однажды сажал в тюрьму (тираж его газеты несколько раз изымался), Сами-паша без всякой нужды соврал ему, что «из Стамбула прислали новую машину для паровой дезинфекции», – как будто сейчас на острове разразилась эпидемия холеры. Когда пришло время проводить гостя, уже у дверей, губернатор напомнил, что на Мингере сложилась чрезвычайная ситуация, что Стамбул и весь мир чутко прислушиваются ко всему происходящему сейчас на острове, что долг прессы в это непростое время оказывать поддержку властям, и, улыбаясь, пригрозил, что если главный редактор опубликует в своей газете такое, чего публиковать не нужно, то тем самым накличет на себя беду.
На следующий день секретарь принес в резиденцию свежеотпечатанный номер «Нео Ниси», переводчик скрупулезно перевел статью о происшествии в текке и зачитал ее губернатору вслух.
Все, о чем Сами-паша просил не писать, в статье было написано, причем без всяких обиняков и со смакованием подробностей. Всему острову сообщалось о том, что пожарные и дервиши схватились врукопашную и били друг друга дубинками, что священная сокровищница текке, шерстяная кладовая, осквернена и теперь отвратительно воняет. Губернатор знал, что слухи, которые породит эта статья, будут распространяться прежде всего среди мусульман. Торгующие намоленными бумажками шарлатаны-ходжи, верящие им крестьяне, озлобленные молодые беженцы с Крита, да и вообще все приверженцы ислама, даже самые «просвещенные», теперь ополчатся на карантин и на него, губернатора.