на их протесты, сразу за Арабским маяком она замедлила ход, потом совсем остановилась и принялась ждать, покачиваясь на волнах. Через некоторое время со стороны крепости на набережную прикатил экипаж, набитый сундуками, корзинами и чемоданами; из него неторопливо выбралась греческая семья, словно только сейчас узнавшая о панике по случаю эпидемии, с множеством детей обоего пола, слугами и горничными. К ним тотчас подошел пожарный-дезинфектор и стал обрызгивать их из своего шланга. Завязалась перебранка, в которой приняли участие также кучер и грузчики.
– Доктор Илиас очень настаивал на том, чтобы ему разрешили уехать, – проговорил губернатор, не отрывая взгляда от окна. – Он не желает признавать, что этому препятствуют не сложности с поиском билетов и не врачебный долг, предписывающий ему помочь в организации карантина, – все куда серьезнее. Его величество желает, чтобы доктор Илиас оставался на острове. А тот даже из гарнизона выйти боится. Подбодрите его завтра, когда ваши солдаты будут приносить присягу.
– По правде говоря, отряд еще не вполне готов к смотру: и мало нас, и экипированы мы пока не очень хорошо, – смущенно сказал колагасы. Провести церемонию присяги захотел сам Камиль-бей, чтобы воодушевить неопытных новобранцев карантинной роты, и губернатора пригласил тоже он.
– Я же вам вчера прислал сержанта Хамди-бабу?[99] – отозвался губернатор. – Он один целой армии стоит.
Ландо углубилось в обезлюдевшие улочки и узкие крутые переулки. Людей-то там не было, а вот крыс они увидели, два свежих трупика: один валялся у садовой ограды, а другой – прямо посредине пыльной улицы. Должно быть, грызуны съели отравленную приманку. Но почему их не заметили мальчишки, которые собирали дохлых крыс и продавали городской управе?
– Как вы это объясните? – спросил губернатор у доктора Нури.
– Если крысы опять расплодятся и чума наберет новую силу, боюсь даже представить себе, что будет!
Вскоре они вернулись по пустым улицам в губернаторскую резиденцию. Споры на набережной затянулись до полуночи. От пристани к последним пароходам отходили лодки, и доктору Нури с Пакизе-султан из гостевых покоев, а Сами-паше – из его кабинета было хорошо слышно, как вспыхивают перебранки, как кричат и сыплют ругательствами лодочники. Некоторые разгоряченные горожане с билетами в руках попытались призвать к ответу служащих компании «Ллойд», чей пароход не пришел; одному из них успели до вмешательства полиции намять бока и разбить новые очки, приобретенные в Салониках, в магазине «Эссель».
Неприятный инцидент произошел и у оранжево-красной, обклеенной черно-белыми фотографиями из дальних стран билетной будки «Мессажери маритим», чьи пароходы чаще всего приходили на остров. Глава представительства компании, алчный коммерсант (и при этом французский консул), представитель одного из старейших греческих семейств Арказа месье Андон не побоялся лично прибыть на место происшествия и обратиться к разгневанной толпе, по большей части состоявшей из греков. «Корабль в пути, но власти не позволяют ему брать пассажиров!» – заявил он.
Не поддается описанию горе семейств, которые два дня мечтали о том, что сбегут со всеми своими сундуками и коробками на Крит, в Салоники, Измир или Стамбул. Никому не хотелось в полночь возвращаться в запертые накануне дома с заколоченными ставнями. К тому же люди, уверенные, что уедут с острова, не сделали никаких запасов, не набили, как некоторые другие, свои кухни, кладовые и недосягаемые для крыс буфеты сухарями, лапшой, макаронами, сушеной и соленой рыбой.
Неграмотные городские бедняки чувствовали себя в те дни гораздо спокойнее в силу невежества; многие из них не могли в должной мере ощутить ужас приближающейся смерти. Поэтому читатель не должен осуждать нас за то, что мы уделяем так много внимания мукам самых богатых семей острова, коммерсантов и владельцев земельных угодий (обычно оставляемых на попечение управляющих, в то время как сами владельцы предпочитали проводить время в Стамбуле и Измире). Кое-какие из семейств, что провели ту ночь на набережной, утром печально потянулись домой, уже теряли родственников, унесенных чумой, как, например, склочные Пангирисы, Сифиропулосы и Фаросы с Кипра.
Слух о том, что губернатор запретил принимать корабли дополнительных рейсов, на которые уже проданы билеты, через некоторое время претерпел изменения. Теперь все говорили, что объявление карантина будет отложено, чтобы впустить опоздавшие пароходы в гавань. Тем временем в толпу затесался и тихо наблюдал за происходящим человек, который не походил на пассажира, поскольку при нем не было ни сундуков, ни корзины, ни билета, да и одет он был плохо. Между таможней и стоянкой извозчиков он вдруг сел на землю, потом схватился за голову и как будто потерял сознание от боли. Послышались встревоженные крики. В тусклом свете фонарей трудно было что-то разглядеть. К упавшему подоспели дезинфекторы, и толпа на миг отшатнулась, но тотчас набежали другие люди, решившие, будто тут поймали и избивают того самого негодяя, что разбрасывает по ночам дохлых крыс, распространяя чуму.
Несколько инициативных горожан, собравшихся в кафе «Дженуп» на Стамбульском проспекте, составили прошение об отсрочке карантина до прихода последних кораблей и намеревались, той же ночью собрав под ним подписи глав уважаемых семейств, консулов, владельцев агентств и всех, кто хочет покинуть остров, направиться с этим прошением на площадь Вилайет, чтобы вручить его губернатору и дамату Нури. Узнав об этом, губернатор направил в кафе пожарных, чтобы те хорошенько полили участников собрания вонючим лизоловым раствором. Затем арестовали и бросили в крепость зачинщиков предприятия – излишне самоуверенного молодого человека и его дядю.
Около одиннадцати часов, когда напряжение на набережной (не в последнюю очередь под влиянием жесткого отпора) сильно возросло, случилось воодушевившее всех событие: из-за крепости показался «Персеполис», последний получивший официальное разрешение пароход «Мессажери маритим». Отчетливо разглядеть корабль с набережной не представлялось возможным, однако, присмотревшись, можно было увидеть дрожащий свет его огней. Все бросились к своим коробкам, сундукам и семьям. Вскоре лодочник Лазарь отправил к пароходу первую лодку с пассажирами и их багажом. Когда же спешащие сбежать с острова ринулись ко второй лодке, произошла давка, чуть не вылившаяся в драку нетерпеливых, громкоголосых пассажиров с таможенниками, полицейскими и дезинфекторами. Но через некоторое время и вторая лодка, отчалив от пристани, растворилась в бескрайней тьме.
Это был момент страшного одиночества. Люди на набережной – полагаем, около пяти сотен – с безжалостной ясностью ощутили, что последний пароход ушел и они остались на острове, во власти чумы. Некоторые семьи, поверив в ими же самими пущенные слухи, до утра ждали прихода новых кораблей. Другие остались ждать, потому что посреди ночи, в темноте им было сложно добраться до дому. Однако большинство, невзирая на темноту, тихо отправились по домам: кто в экипажах, а кому экипажей не хватило – пешим ходом. (Интересно, что в ту ночь никому не встретился человек с мешком, разбрасывающий дохлых крыс и разносящий по городу чуму.) Было начало мая, но ночь стояла холодная, зябкая, и ветер свистел в пустых домах.
Глава 27
Было уже за полночь, когда пароход «Персеполис», уходя прочь от острова, дал два свистка, и этот печальный, сиплый звук эхом отразился от скалистых гор Мингера. Сами-паша в это время сидел в своем кабинете – обсуждал с начальником тюрьмы и Мазхаром-эфенди подробности предстоящей казни шайки убийц. Губернатор еще не принял окончательного решения, поскольку казнь – в особенности казнь Рамиза, – совершенная без разрешения из Стамбула, должна была породить весьма серьезные политические проблемы. Речь зашла о воре Шакире из квартала Тузла, который согласился стать палачом. Однако, напомнил начальник Надзорного управления, полностью доверять Шакиру нельзя: он вечно пьян и может просто не прийти в тюрьму к часу казни – а деньги просит вперед.
– В таком случае позовите его завтра в крепость еще засветло, – распорядился Сами-паша, – и посадите в камеру. После полуночи угостите вином. Где он покупает выпивку?
В этот момент и прозвучал свисток «Персеполиса». Все трое встали и подошли к выходящему в сторону гавани большому окну. Огни парохода еще виднелись, но было ясно, что он уходит, и от этого на душу ложилась невыносимая тяжесть.
– Вот мы и остались лицом к лицу с чумой, – проговорил губернатор. – Совещание продолжим завтра.
Поскольку для участников разговора это внезапное решение Сами-паши не стало сюрпризом, они тут же, как ему и хотелось, оставили обсуждаемую тему и вышли из кабинета, заперев за собой дверь, но оставив керосиновую лампу гореть. Губернатор полагал, что освещенные до утра окна его кабинета в трудные времена убедят народ, будто власть бдит и днем и ночью, а если на него будет предпринято покушение, то убийцы не смогут его найти.
Услышав гудок «Персеполиса», Пакизе-султан и доктор Нури, подобно многим оставшимся дома горожанам, поспешили к окну и какое-то время любовались пейзажем, который для них был романтическим, а многих других людей в ту ночь наводил на мысли о смерти и одиночестве и вызвал в них странное чувство раскаяния. Город погрузился во тьму, видно было только крепость. Для Пакизе-султан растворяющиеся в бархатной ночной темноте корабельные огни служили знаком того, что они с мужем наконец-то остались наедине. Доктор Нури, как и все врачи, постоянно протирал дезинфицирующим раствором руки и шею, так что принести заразу не опасался. Отойдя от окна, счастливые супруги радостно предались любви; говоря так, мы выражаемся с приличествующей историкам сдержанностью.
Ближе к утру доктор Нури проснулся. До его слуха донеслись постукивания молотка и неразборчивые голоса двух человек. Он вскочил с постели. Одеваясь, доктор Нури любовался женой, которая спала сладким сном, и одновременно думал, что слухи оказались верны: губернатор и в самом деле собрался, ссылаясь на чрезвычайные обстоятельства, казнить Рамиза и еще двоих приговоренных без согласия Верховного суда в Стамбуле.