Провожаемый почтительными взглядами ночных часовых, доктор Нури спустился по лестнице и, повинуясь интуиции, направился во внутренний двор. Как правило, смертные приговоры приводились в исполнение во внутренних дворах государственных учреждений. Там тоже никого не было. Огромная овчарка, когда-то сидевшая на цепи рядом с кухней и вечно лаявшая по ночам, с началом эпидемии куда-то исчезла.
На площади было пусто; ни одной тени не шевелилось в темноте. Медленно проходя по колоннаде вокруг площади, доктор Нури чувствовал себя призраком. Казалось, он вот-вот кого-нибудь увидит, однако ночь уподобилась погруженной во тьму комнате, где есть всего два измерения; он шел, но никак не мог выбраться наружу, и только порой мимо безмолвно проплывали какие-нибудь поблекшие цветные пятна или тень дерева. Миновав объявления о карантине и закрытые ставни, он свернул с площади и надолго углубился в бесконечный лабиринт темных улиц чумного города.
В каждом квартале его встречала новая стая собак; чем ближе он подходил к центру квартала, тем яростнее они лаяли и завывали, но ни один из псов ни разу не подскочил настолько близко, чтоб удалось расслышать его дыхание и хрип, клокочущий в горле. Иногда, свернув на узкую улочку, ведущую вниз, доктор ощущал долетающий с моря запах водорослей и слышал крики чаек, но потом, повинуясь внутреннему голосу, сворачивал направо и снова двигался вверх по склону. Однажды из-за садовой ограды до него донесся тихий смех и шепот говоривших по-гречески мужчины и женщины; потом он долго прислушивался к крикам совы, летающей где-то под невидимыми облаками, а затем вдруг почему-то перестал слышать звук своих шагов. Где была эта улица, посыпанная песком? Он спустился по лестнице, миновал отель «Мингер» и снова заплутал. Оказавшись перед закрытыми ставнями погруженного в темноту каменного дома, понял, что идет не по улице, а забрел в чей-то сад. Направился в ту сторону, откуда, словно шум далекого водопада, доносилось кваканье лягушек; когда пруд был уже близко, лягушки одна за другой попрыгали в воду, но сам пруд он в темноте так и не разглядел и прохлады, идущей от воды, не почувствовал.
Однажды кто-то закричал, приняв его за вора, и доктор Нури, отскочив в сторону, замер на месте, но во тьме, укрывшей все вокруг, словно угольно-черный туман, разглядеть никого не смог. Одно время он думал, что поднимается по улице, ведущей к площади, но потом понял, что на самом деле удаляется от нее и возвращение к жене, таким образом, немного откладывается.
Утром доктор Нури рассказал Пакизе-султан, что выходил ночью на площадь, боясь увидеть там подготовку к казни.
– Моему дяде хочется, чтобы верные и исполнительные губернаторы по собственному почину казнили его врагов, отправленных в ссылку. Сам он ни за что не отдаст приказа о казни, особенно если речь идет о мусульманине. Он очень хитрый и осторожный человек.
Затем доктор Нури поделился с женой своим метафизическим опытом странствий по темным улицам ночного Арказа, и в тот же день Пакизе-султан, сев за столик, взяла чистый лист, написала сверху «Чумные ночи» и слово в слово изложила на бумаге все услышанное. Они с мужем уже успели поговорить о том, что теперь, когда остров покинул последний корабль, это письмо не скоро доберется до Стамбула и окажется в руках сестрицы Хатидже.
– Не знаю почему, но я хочу описать все как можно подробнее, так что, пожалуйста, все-все мне расскажите! – попросила Пакизе-султан мужа.
Немного позже, когда секретарь отмечал на эпидемиологической карте дома восьми скончавшихся накануне человек, губернатор сказал доктору Нури, что сегодня они будут вдвоем: доктор Илиас и колагасы остались в гарнизоне на церемонию присяги. Похвалив трудолюбие, способности и дисциплинированность колагасы, Сами-паша прибавил, что его женитьба на Зейнеп будет очень полезна для острова.
Всех умерших накануне губернатор знал лично. Чиновник Управления вакуфов, который, как только началась эпидемия, сообщил, что уезжает к себе в деревню, оказывается, никуда не уехал, а вместе с семьей заперся в своем особняке в квартале Чите. Вчера особняк, где от чумы умерло два человека, подвергли дезинфекции, а оставшихся обитателей выселили. В квартале Таш-Мадени умер кузнец, в Турунчларе – любимый всеми болтливый парикмахер Заим; их даже не успели отвезти в лечебницу. В больнице «Хамидийе» скончались пожилой крестьянин, доставленный накануне, и пожилая женщина, перед смертью горько плакавшая о разлуке с детьми; один покойник был найден утром в саду больницы Теодоропулоса; в квартале Петалис чума унесла жизнь официанта греческого ресторана. Из-за этой смерти между врачами снова разгорелся спор о том, передается или нет чума через еду. Запрет на продажу арбузов, дынь, фруктов и овощей на самом деле уберегал от холеры, а не от чумы.
– Доктор Илиас часто говорит, как говорил и покойный Бонковский-паша, что чума через еду не передается, – сказал доктор Нури. – Спросим у него в гарнизоне.
– Как вы оцениваете ситуацию, отраженную на карте? – спросил губернатор.
– Пока еще рано судить о результатах карантинных мер.
– Это хорошо, что рано! Иначе сразу стало бы ясно, что толку от них нет.
– Паша, запреты оказываются бесполезными из-за тех, кто их не соблюдает. В конечном счете ослушники и сами гибнут.
– Это вы правильно сказали. Но мы не умрем! – с чувством заявил Сами-паша. – Парни в Карантинном отряде колагасы подобрались очень сильные, решительные и умелые. Мне все их хвалят!
Когда садились в ландо, губернатор велел кучеру Зекерии ехать не вверх по крутому склону через Кофунью, а вдоль моря, не торопясь. До берега доехали, медленно плутая по улочкам мимо церкви Святого Антония, мимо заднего двора дома Марики (как хорошо, что открыты ставни!) и стены́, к которой лепились курятники. Вокруг стояла тишина; слышны были только стук подков, скрип колес и громкое «тпру-у!» кучера Зекерии, покрикивающего на лошадей, чтобы не разбежались слишком шибко с горки. В какой-то момент губернатор понял, что даже чайки и воро́ны примолкли. От тишины и море в просветах между тавернами и отелями как будто поблекло.
– Все уехали на последнем корабле, никого на острове не осталось! – проговорил Сами-паша с какой-то детской грустью, и на лице его появилось наивное выражение, которое доктор Нури находил очень милым.
Когда отели и рестораны кончились, справа от дороги открылась отвесная пропасть. Море внизу казалось таким близким и белым! Сами-паше очень нравилась эта извилистая, огибающая каждую бухточку, с обеих сторон усаженная пальмами дорога, которая шла на север вдоль берега мимо квартала Ора, то спускаясь вниз, то вновь устремляясь вверх. Здесь на душе становилось спокойно. Ему нравился аромат цветов, окружающих богатые дома, новый пляж, обустроенный на берегу, кабинки с полосатыми бело-голубыми тентами, маленький причал и фермы, хозяева которых выращивали розы и разводили пчел, делавших мед из розового нектара. Некоторые дома, принадлежащие недавно разбогатевшим мингерцам, появились уже при нем, и он внимательно наблюдал за строительством.
– В первые годы на острове я много раз говорил главам уважаемых мусульманских семейств и богачам-мусульманам, что живут рядом с площадью Хамидийе: «Делайте как греки, стройте дома, особняки, ялы[100] на морском берегу, вдоль дороги, идущей от Кадирлера на север, перевозите туда свои семьи. Арказ должен расширяться на север по обоим берегам. Не теснитесь вы в старом городе, вокруг старых мечетей!» Но они меня не послушали. Наверное, из упрямства: не хотели «делать как греки». Старики, по пять раз в день ходящие на намаз, видите ли, не желали далеко уезжать от мечети Слепого Мехмеда-паши и других старых мечетей! Так и вышло, что Каменная пристань, опустевшие конторы торговых компаний и бараки рабочих стали прибежищем бродяг и пауков. Но потом там появились беженцы с Крита. Должен признаться, что сначала я сам этого хотел, даже поощрял нищих переселенцев, молодых бездельников там селиться. И у них, думал я, будет крыша над головой, и квартал оживет… Но вскоре выяснилось, что у них на уме только всякие мерзости, беспутство, месть грекам да разбой. Сейчас надо бы нам под предлогом чумы выставить их оттуда, а весь квартал сжечь. Только это невозможно, потому что компании, торговавшие мрамором, строили свои конторы из отборного мингерского камня, такие постройки ни за что не сгорят… Ну да ладно, зря я от этом сейчас заговорил. Лучше посмотрите, как здесь красиво, на этой дороге вдоль моря. Как в раю!
Дорога, оставив позади пустой пляж, снова пошла вверх. Слева виднелись ухоженные особняки квартала Флизвос, которые радовали взгляд Сами-паши. Их вид каждый раз приводил его в восхищение: архитектура, вдохновленная Арказской крепостью, крыши с изящными карнизами, башенки с остроконечными навершиями и бельведеры, обращенные к пустынному и бескрайнему Средиземному морю, к Леванту… Как, должно быть, восхитительно выглядит здесь восход солнца! С некоторыми из здешних богатых европеизированных семей губернатор был знаком, бывал на приемах в их особняках, похожих на дворцы. Он даже помог им организовать клуб «Cercle du Levant»[101], куда не допускались мусульмане (попадали туда только по особым приглашениям), и закрывал глаза на то, что там играют в азартные игры; однако затем ему сообщили, что под Новый год в клубе организовали несколько лотерей для сбора денег в пользу разбойника Павло, терроризирующего мусульманские деревни, и греческих националистов, сидящих в крепости. Сами-паша действовал быстро: приказал арестовать зачинщика этого безобразия, кичливого юнца, сына владельца «Bazaar du Îsle», под тем предлогом, что в магазине папаши торгуют контрабандным товаром, и поучить его уму-разуму, подержав несколько дней в самой скверной камере, откуда слышны вопли пытаемых. Таким образом удалось пресечь сбор денег в поддержку бандитов-анархистов, не закрывая клуб «Cercle du Levant» и обойдясь без дипломатического переполоха. Начальник Надзорного управления Мазхар-эфенди замечательно умел, не допуск