Сделав вид, будто эти слова разозлили и расстроили его, губернатор вышел из камеры.
На следующее утро Рамиза и двух его подручных посадили в армейскую лодку, к середине дня доставили в бухту на севере острова и там отпустили на свободу. Поскольку у Рамиза не было заступника-консула, губернатор счел этот способ освобождения наиболее подходящим. Отбывая из тюрьмы, Рамиз подписал составленные в спешке признательные показания и выражение раскаяния – всего полстраницы. Освободили его с условием никогда не возвращаться в Арказ, но обе стороны знали, что это обещание будет нарушено.
Глава 30
Дамату Нури, доктору Никосу и двум врачам-грекам не удалось найти противоядие. Доктора Илиаса рвало кровью, потом он впал в кому и через сутки после отравления чуреком с грецкими орехами и розовым ароматом скончался в больнице Теодоропулоса. Чтобы не породить слухи, подрывающие доверие к карантинным мерам, причину смерти скрыли ото всех, кроме врачей, и похоронили доктора Илиаса вместе с умершими от чумы.
Описание подробностей этого преступления занимает в письмах Пакизе-султан довольно много места. Можно сказать, что она вместе с мужем, следуя предписанной ее дядей логике Шерлока Холмса, пыталась разобраться в загадочном злодеянии издалека, сидя за письменным столом.
Когда муж рассказал ей, что доктора Илиаса отравили чуреком и что от таких же чуреков сдохли злобный пес и гнедая лошадь, Пакизе-султан заметила: «Это снова наводит нас на разговор о моем дяде и османских шехзаде».
Если главной темой обсуждений и споров между супругами был султан Абдул-Хамид, то второе место, несомненно, занимали бездельники-шехзаде, которых становилось все больше и больше. О причинах этого мы тоже скажем несколько слов, и пусть читатели не думают, будто мы зря отклоняемся от повествования.
Спустя какое-то время после женитьбы на представительнице Османской династии жизнь новоиспеченного дамата начала напоминать ту, что вели праздные, ни за что не отвечающие шехзаде. Доктор Нури не хотел бросать медицину, но предчувствовал, что в конце концов волей-неволей ему придется это сделать, что вскоре его принудят к пустому и глупому существованию османских принцев.
Каждому из мужей трех разлученных с отцом племянниц Абдул-Хамид даровал титул паши, ялы на Босфоре и щедрое денежное содержание из государственной казны. Ялы Пакизе-султан и ее мужа, так же как и те, что принадлежали ее старшим сестрам и дочери самого Абдул-Хамида, находились в Ортакёе. Мужья ее сестер уже сейчас без особого рвения выполняли обязанности, сопряженные с их должностями в Министерстве двора, и все шло к тому, что вскоре они полностью эти обязанности забросят. Благодаря их положению родственников султана не так-то легко было приказывать им, давать поручения и вообще возлагать на них какую-либо ответственность. Чтобы объяснить эту странную ситуацию, необходимо бросить взгляд на всю историю Османской империи.
В первые пятьсот лет существования османского государства шехзаде получали образование в три этапа: дворцовая школа, армия и вилайет, которым шехзаде управлял в качестве бейлербея, или наместника. После того как образование и армия были переустроены по западным образцам, а власть на местах перешла к состоящим на жалованье губернаторам, иными словами, когда руководство армией и провинциями стали поручать опытным военным и чиновникам, шехзаде потеряли возможность возглавлять войска и учиться править в вилайетах. В первые столетия Османской империи трон переходил от отца к сыну. В те времена власть получал тот из султанских сыновей, сидевших в Трабзоне, Манисе и других городах, кто раньше братьев успевал прийти со своей армией в Стамбул после смерти отца. Такая традиция несколько раз приводила к гражданским войнам, так что наследников престола стали держать в столице. Это породило другую традицию, которой впоследствии пришлось стыдиться. Например, Мехмед III при вступлении на престол приказал задушить девятнадцать своих братьев. В конце концов было решено, что престол должен передаваться не от отца к сыну, а от брата к брату. Но теперь каждый султан (а все они были не менее мнительны, чем Абдул-Хамид) опасался, как бы не только наследники первой и второй очереди, но и любой из его братьев и племянников не стакнулся с врагами и не попытался скинуть его с трона; поэтому для шехзаде отвели особый уголок дворца, прозванный Клеткой, где они были полностью отрезаны от внешней жизни, от Стамбула и от всего мира.
Одним из самых знаменитых дворцовых узников за всю историю Османской империи был старший брат Пакизе-султан, сорокалетний Мехмед Селахаддин-эфенди. В возрасте пятнадцати лет он сначала радовался, когда его отец Мурад V стал султаном, а через три месяца вместе с лишенным трона отцом оказался в заключении. Двадцать пять лет он прожил в выделенной ему части дворца. Научился играть на фортепиано, как отец и сестры. Заносил в многочисленные тетради свои размышления и воспоминания, сочинял пьесы для театра. Его ни в коем случае нельзя было назвать ленивым и некультурным, как многих других шехзаде. Подобно отцу, он читал книги, пусть и не так уж усердно. Вообще отец служил ему примером для подражания. С Пакизе-султан его связывала нежная дружба. Она знала, что брат не такой, как другие шехзаде, не ленивый и не избалованный, и порой, наблюдая его в окружении сестер, отцовских жен, слуг и горничных, замечала в глазах Мехмеда глубокую печаль и жалела его. Во дворце у шехзаде был собственный гарем (сорок с лишним соревнующихся за его благоволение красавиц разных титулов и званий) и семеро детей (тех, что не умерли во младенчестве).
Пакизе-султан очень не хотелось, чтобы дамат Нури уподобился оторванным от мира, невежественным и ленивым шехзаде, прежде всего потому, что она гордилась супругом, снискавшим репутацию талантливого врача-эпидемиолога и какую-никакую известность в международных медицинских кругах. Недоброжелатели судили иначе: будучи не столь красивой и обворожительной, как старшие сестры, Пакизе-султан реалистически смотрела на мир и готовила себя к простой, лишенной блеска жизни. Третья причина заключалась в том, что от сестер она наслушалась много нелестного о шехзаде.
Хатидже и Фехиме, раньше сестры покинувшие отца и поселившиеся в гареме дворца Йылдыз, дружили с дочерьми Абдул-Хамида и успели немножко познакомиться с шехзаде. Вошедшие в брачный возраст представительницы Османской династии и прочие обитательницы гарема интересовались историями из жизни шехзаде (равно как и историями о сыновьях пашей и министров) и пересказывали друг другу ходившие о них сплетни. После так называемой отмены рабства[105] и начала реформирования дворца и гарема в западном духе будущие претенденты на трон уже не хотели, как это делалось столетиями, брать в жены доставленных с окраин империи невольниц, черкешенок и украинок, – теперь им нужны были девушки, обучившиеся в дворцовом гареме играть на фортепиано и читать по-французски изданные в Париже романы. Со своей стороны, получившие европейское образование, культурно развитые девушки находили этих капризных шехзаде глупыми, невоспитанными и необразованными. (Впрочем, даже в тот период «брачные союзы» между дочерьми султанов и шехзаде заключались очень редко.) Но дать шехзаде хорошее образование было непросто, ибо разве можно причинить боль человеку, который в будущем, возможно, взойдет на османский престол и станет халифом четырехсот миллионов мусульман? В то время в империи только-только осваивали умение добиваться послушания без побоев.
Старшие сестры Пакизе-султан часто рассказывали друг другу – обыкновенно с насмешкой, но иногда и с гневом – истории про шехзаде, которые, подобно им самим, многие годы проводили взаперти во дворце и не решались позвать их замуж из страха перед Абдул-Хамидом (так, по крайней мере, думали принцессы). Например, шехзаде Осман Джеляледдин-эфенди[106], седьмой в очереди на трон, двадцать три года безвылазно просидел в своем особняке в Нишанташи, напряженно пытаясь понять, как «стать самим собой» (это казалось ему куда важнее, чем править империей), и в конце концов сошел с ума. Намного более близкий к трону шехзаде Махмуд Сейфеддин-эфенди двадцать восемь лет не выходил из своих покоев во дворце Чыраган, а потом как-то раз выбрался во внутренний двор, впервые в жизни увидел там овцу и закричал: «На помощь! Чудовище!» (По правде говоря, кое-кто рассказывал такую же историю про старшего брата Пакизе-султан, Мехмеда Селахаддина.) Чрезвычайным самодовольством отличался шехзаде Ахмед Низамеддин, который хотя и не имел даже призрачных шансов когда-либо занять трон, набрал у ростовщиков кучу денег, обещая в один прекрасный день вернуть все с лихвой; день этот все не наступал, ростовщики пожаловались султану, и тому пришлось сделать Ахмеду Низамеддину выговор. Самым неприятным и даже внушающим страх шехзаде был, несомненно, маленький Мехмед Бурханеддин-эфенди, тот самый, что в возрасте семи лет сочинил военно-морской марш «Бахрийе», четвертый и одно время самый любимый сын Абдул-Хамида, которого тот постоянно сажал рядом с собой в карету, когда ехал в мечеть на пятничную молитву. Хоть он и был намного моложе сестер Пакизе-султан, те всерьез боялись его жестоких шуток и грубых выходок, чувствуя, что отец одобряет колкие остроты сына. Мехмед Вахидеддин-эфенди, боязливый и ничем не примечательный человек, писал доносы на своих родных и двоюродных братьев, за что Абдул-Хамид дарил ему деньги, земли и особняки; через семнадцать лет ему предстояло сесть на трон и стать последним османским султаном. Чрезвычайно чувствительный и замкнутый Неджип Кемаледдин-эфенди очень любил искусство, но совершенно не интересовался женщинами. И было еще некоторое количество пугливых и подозрительных шехзаде, вроде Мехмеда Хамди или Ахмеда Решида, которые находились в самом конце очереди на трон и беспрепятственно могли разгуливать по Стамбулу, однако утверждали, что Абдул-Хамид установил за ними постоянную слежку. Даже эти шехзаде, чьи шансы взойти на престол стремились к нулю, опасались, что султан может их отравить, и никогда не покупали лекарств в аптеке при дворце Йылдыз.