– А вы заходили в эту аптеку? – поинтересовался дамат Нури.
– Я провела во дворце Йылдыз всего месяц до свадьбы. Мы редко выходили из наших покоев. К тому же во дворце была еще одна аптека, только для султана и для нас. Дело в том, что мой дядя тоже боялся, как бы его не отравили. Больше всего об этом знал, конечно, покойный Бонковский-паша, потому что именно он возглавлял эту особую аптеку, которую называл также лабораторией.
– Возможно, кое-что знает и аптекарь Никифорос! – оживился дамат Нури.
Расспросить Никифороса, друга юности Бонковского, удалось только ближе к полудню. Утром дамат Нури видел его вместе с другими врачами и фармацевтами в больнице Теодоропулоса, у постели доктора Илиаса. Тот порой поднимал голову с подушки и шептал: «Деспина!» – имя оставшейся в Стамбуле жены. Ему уже дали выпить противоядие, составленное общими усилиями всех врачей и фармацевтов, и, казалось, бедняге стало полегче.
Через пять минут паша и фармацевт встретились в аптеке Никифороса, в двух шагах от больницы. Дамат Нури сразу приступил к делу:
– Помнится, вы говорили, что много лет назад Бонковский-паша написал для его величества доклад о травах, которые можно выращивать в саду дворца Йылдыз и использовать для приготовления ядов.
– Узнав, что доктора Илиаса отравили, я тоже об этом вспомнил, – подхватил Никифорос. – Его величество больше всего страшился крысиного яда, который жертве дают день за днем очень маленькими порциями. О таких отравлениях вечно писали в английских газетах. Но беднягу Илиаса, наоборот, отравили слоновой дозой мышьяка.
– Как вы поняли, что это был крысиный яд, содержащий мышьяк?
– Очень уместный вопрос. Господин губернатор наверняка бы его одобрил, поскольку смотрит на меня косо. Поэтому я, с вашего позволения, отвечу очень подробно, дабы очистить себя от любых возможных подозрений.
– Я задал этот вопрос не потому, что в чем-то вас подозреваю.
– Может быть, вам покажется, что я привожу много лишних сведений, но не взыщите: нам, аптекарям, все нужно взвесить и отмерить, даже слова. На острове Мингер, в отличие от Европы, не случалось громких убийств с помощью крысиного яда, которые привлекли бы большое внимание общества, прокурора и властей. Однако могу засвидетельствовать: за те годы, что я содержу здесь аптеку, среди местного населения, пусть и не очень широко, распространилось знание о том, что человека можно медленно, не оставляя следов, извести при помощи крысиного яда. Двадцать два года назад у старшего сына богача Алдони умерла жена. Детей у них не было, и вдовец решил жениться второй раз, на молодой красавице с нашего острова. Он долго искал подходящую пару, потратил немало денег и в конце концов взял за себя дочь Танасиса, владельца прибрежной таверны в квартале Ора. Вскоре после свадьбы новобрачный пришел ко мне с жалобами на боль в животе и рвоту, попросил лекарства. Ни я, ни врачи не могли поставить диагноз. Кожа на лице и на руках у него потемнела, на пальцах появились ранки. Но никто из нас не читал французских романов и не мог, сопоставив одно с другим, прийти к верному умозаключению. Всего за год крепкий сорокалетний мужчина у меня на глазах превратился в ходячую развалину, слег и умер. На похоронах, где мы все присутствовали, молоденькая вдова убивалась и рыдала пуще прочих, так что никто не мог заподозрить ничего дурного. Однако, когда через три месяца эта самая вдовица, продав все, что досталось ей в наследство, отбыла с молодым любовником в Измир, поползли слухи: они-де убили. Тогда-то аптекарь Мицос – а он любит читать французские романы в греческих переводах – и сказал мне, что это могло быть отравление мышьяком. Но было уже слишком поздно. В Османской империи, подданными которой все мы являемся, не то что двадцать лет назад не было – и сейчас-то нет органа, который мог бы по-европейски расследовать подобное дело и с помощью научных методов установить факт отравления. Как раз по этой причине наши соотечественники, читая в газетах переводы модных в Европе полицейских романов, так восхищались и дивились. В то время, как и сейчас, крысиный яд, он же белый мышьяк, свободно продавался у актаров-зелейников. Случай, о котором я рассказал, не попал в мингерскую печать, однако некоторые наши греческие и турецкие газеты опубликовали несколько историй такого рода – вот, дескать, какие нехорошие дела в Европе творятся.
Другой важный – и тоже нерасследованный – случай отравления имел место в бедном квартале Тузла. Там полусумасшедшая, но красивая шестнадцатилетняя девушка отравила, по моим прикидкам, сорок с лишним человек. Семья хотела побыстрее сбыть ее с рук долой, выдать замуж и получить калым, ну и, понятное дело, в дом ходили свахи, посредники, женихи, родственники и просто любопытные, а она целый год клала им в кофе несмертельные и даже поначалу не производившие заметного действия дозы крысиного яда. Но никто не обратил на это внимания, тем более что тогдашний губернатор запретил публиковать в газетах известия об отравлении мышьяком. Идея о том, что человека можно отравить, понемногу давая ему белый мышьяк, столь похожий на муку, довольно остроумна… Но на нашем острове она не в ходу. Кто-то либо дал помощнику повара целый мешок яда, либо сказал, где его можно добыть. В свое время Фармацевтическое общество, в котором я состоял, добилось, чтобы в Стамбуле актарам запретили торговать крысиным ядом, содержащим мышьяк. Того же я пытался добиться и здесь.
– Как думаете, почему вам это не удалось?
– Потерпите немного, паша… Нынешний губернатор через некоторое время после вступления в должность снял запрет на упоминание истории прекрасной отравительницы в прессе – дабы показать, что он лучше своего предшественника. Газеты, в первую очередь греческие, ухватились за это давнишнее событие, чтобы посмеяться над мусульманами, которые до сих пор не могут жениться без свахи, – до чего же, мол, отсталые. Французских романов у нас на острове не читают и потому не ведают про европейские способы отравления. Ко мне приводили несчастных, которые, обезумев от романтической любви, пригоршнями глотали крысиный яд, и потому я знаю: в рвотных массах отравившегося появляются маленькие белесые кусочки, похожие на комочки земли. И еще, умирающий человек раскаивается в своем поступке и признаётся, что принял яд. Такое вот странное действие производит отрава… Боль бывает страшная. – Немного помолчав, аптекарь Никифорос прибавил: – Безнравственная и распутная мадам Бовари, героиня знаменитого французского романа, покончила с собой тем же способом.
Как и предполагал начитанный друг покойного Бонковского, доктор Нури не слышал раньше об этой женщине.
С того места, где они сидели, была видна витрина с вазочками для снадобий, маленькие разноцветные коробочки с импортными лекарствами и самых разных размеров бутылочки и пакетики с готовыми препаратами, по большей части темных оттенков. В соседней комнате хранились спиртовые горелки, перегонные кубы, ножницы, щетки и ступки. В аптеку вошли три покупателя и принялись неспешно рассматривать флаконы и коробочки, как будто в городе не было никакой чумы. Когда они вышли, доктор Нури вернулся к тому, что его интересовало:
– Так вы говорили, что двадцать два года назад его величество велел Бонковскому-паше составить записку о растениях, из коих можно изготовить яд…
– Да! Я знал, что вы об этом вспомните и спросите, поэтому хорошенько порылся в своей памяти. В конечном счете это будет рассказ о развитии современного аптечного дела, как в Стамбуле, так и на Мингере.
Существовало два лагеря. В один входили молодые фармацевты, получившие образование в Европе, в Париже и Берлине, бескомпромиссные сторонники научного подхода к аптекарскому делу, такие как Бонковский и Никифорос, горячо требовавшие запретить торговлю ядовитыми и вредными веществами, а также продажу безрецептурных препаратов. Другой лагерь состоял из владельцев крупных аптек, находившихся преимущественно в Бейоглу и Бейазыте и торговавших какими угодно лекарствами, как местными, так и импортными. Подобно представителям первого лагеря, они были в большинстве своем христианами. Все ходили в «Английскую аптеку» Канзука или в «Парижскую аптеку» Ребуля. Там предлагали и товары, продающиеся в зелейных лавках, и постоянно обновляемый набор готовых лекарств европейского производства, мази, кремы и микстуры в красивых баночках и флакончиках, а также модные деликатесы, от европейского шоколада до консервов.
От осведомителей и доносчиков Абдул-Хамиду было известно, что шехзаде, опасаясь быть отравленными, покупают лекарства не в дворцовой аптеке, а в этих шикарных заведениях Бейоглу. Султан понимал, что шехзаде, даже находящиеся в самом хвосте очереди к трону, не доверяют ему либо просто пускают всем пыль в глаза, но его самого в первую очередь интересовало другое: покупают ли они в аптеках вещества, из которых можно изготовить яд. Из писем Пакизе-султан читатель узнает, что Абдул-Хамид требовал от Бонковского подробных сведений на этот счет.
Султан желал не только контролировать торговлю и поставки ядовитых веществ, но знать, о чем говорят между собой врачи в аптеке Апери, что в Галате (и, как мы знаем, в этом он преуспел). В каждой крупной аптеке был врачебный кабинет, а при нем – приемная. Апери же превратил свою приемную в подобие читального зала, выписывал многие европейские медицинские журналы и покупал новейшие книги. Все стамбульские врачи, и греки, и мусульмане, регулярно заглядывали в этот читальный зал, чтобы полистать журналы и поговорить с коллегами.
Султан был в особенности расположен к аптекарям-мусульманам, поощрял их торговать не импортными, а собственными лекарствами и желал, чтобы они тоже вошли в созданное Бонковским общество. Но главным образом его мысли занимала другая, самая многочисленная группа, актары, которые торговали всем сразу: порошками и лекарствами, крысиным ядом и корицей – и готовили дедовскими способами разнообразные мази и пилюли. Больше всего мусульман было именно среди актаров, так что Абдул-Хамиду хотелось, с одной стороны, оказать им поддержку, а с другой – запретить торговать ядами; и он, конечно, понимал, что одно желание противоречит другому.