Пока Бонковский-бей составлял подробный доклад на эту тему, султан назначил его директором своей личной аптеки во дворце Йылдыз (иногда ее также называли химической лабораторией). Это был период, когда Бонковский активно работал в Фармацевтическом обществе и боролся с актарами, так что между ним и султаном часто заходил разговор о ядах и о том, как легко в нынешние времена их достать.
Абдул-Хамид знал, что большинство ядов, которыми в разное время были отравлены его предки (например, султан Мехмед Завоеватель[109], умерший четыреста двадцать лет назад от медленнодействующего яда, не оставившего следов), по-прежнему легко приобрести в любой из сотен зелейных лавок Стамбула. В архиве дворца Йылдыз хранятся отчеты о доставке в дворцовую лабораторию ядовитых веществ, приобретенных в Йеничарши, Бейазыте, Фатихе и на рынке Капалычарши.
В полдень, когда доктор Нури вернулся в резиденцию губернатора после разговора с аптекарем Никифоросом, Сами-паша пригласил его в свой кабинет.
– Чтобы пресечь слухи об отравлении, я приказал похоронить покойного в извести вместе с погибшими от чумы, – сообщил губернатор. – Объявить, что доктор Илиас, как и Бонковский-паша, пал жертвой злодейского заговора – значит признать, что государственная власть на Мингере, увы, совершенно беспомощна. А признать это немыслимо как для меня, так и для Стамбула. Если его величество узнает, что после Бонковского был убит еще и помощник доктора, а мы с вами не смогли найти убийцу, он подумает, что мы, возможно, нарочно не прилагали к этому особых стараний.
– Как вы думаете, это дело рук тех же людей, что убили Бонковского-пашу?
– Вам известно, что мы не смогли этого установить! Но если бы Стамбул настаивал, мы пошли бы до конца и отыскали бы человека, который признался бы, что подмешал крысиный яд в чуреки. Теперь этим должны заняться вы. Причем действуя по методу Шерлока Холмса, без пыток и фалаки. Будете, как этот сыщик, столь любимый его величеством, собирать показания актаров и аптекарей – и найдете убийцу. Удачи! Актары вас ждут, их предупредили. Посмотрим, что они скажут на этот раз.
Гарнизонных поваров, их помощников и других подозреваемых после допроса с пристрастием показали всем зелейникам, торгующим крысиным ядом, а также их работникам и подмастерьям, но никто так и не вспомнил, чтобы кто-нибудь из этих людей (или кто-либо еще) покупал крысиный яд.
Для начала доктор Нури навестил небольшую лавку в квартале Эйоклима, которая внутри походила на еврейские лавочки в стамбульском квартале Махмут-паша, те, где всегда так приятно пахнет. Перед прилавком стояли развязанные мешки с разноцветными порошками и пряностями. На полках поблескивали стеклянные банки со снадобьями и сушеными фруктами. С потолка на веревочках свисали пучки трав и какие-то странные штуки, похожие на губки. В лавке был один только ее хозяин Васил-эфенди, заранее предупрежденный о приходе доктора Нури.
Васил-эфенди встретил высокого гостя земным поклоном, а потом на ломаном турецком повторил то, что говорил на допросе. Никто из поваров и их помощников в его лавку не заходил, да и вообще в последнее время крысиного яда покупают меньше, потому что меньше стало крыс на улицах и в домах – не сравнить с тем, что было в первые дни чумы; к тому же городские власти бесплатно рассыпают отраву по улицам. Теперь приобрести крысиный яд в больших количествах проще в управе. Каждый раз, когда доктор Нури, продолжавший осматривать лавку, приглядывался или принюхивался к порошкам и разноцветным пряностям в мешках, коробках и жестянках, к банкам с травами и духовитыми корешками, Васил-эфенди прерывал свой рассказ и пояснял, что есть что: горчица, жасмин, корень ревеня, хна, кока, мята, магалебская вишня, мытник[110], корица. Показал он также, где хранится мешок с мышьяком, и присовокупил, что к ядовитым веществам никого не подпускает, а когда нужно приготовить какое-либо снадобье по рецепту, всегда лично присутствует в лавке. В Измире был такой случай: один актар рассказал своему подмастерью, как готовить такое-то лекарство, дал ему рецепт, а сам остался дома. Так подмастерье – по ошибке – взял три дирхема[111] белого порошка из банки не в левом углу лавки, а в правом, и больной в результате умер. Васил-эфенди знал эту историю, поскольку лавка его партнера, который присылал ему пароходами «Мессажери» из Измира суджук[112], находилась на одной улице с той лавкой. На всем Мингере измирский суджук можно было купить только у Васила-эфенди.
Затем зелейник решил приготовить для доктора Нури одно снадобье. Сначала взял восемь чернильных орешков[113] и один срез имбиря, покрошил и смешал. Потом добавил к этой смеси можжевеловый деготь, а также толченый каленый горох (сначала дав гостю их понюхать) и истолок до состояния пасты. А после вооружился специальной формочкой и, погружая ее в эту пасту, словно ложку, начал формовать пилюли. Закончив, с гордым видом сказал: «При поносе надо выпить одну штучку на пустой желудок, и сразу как рукой снимет!»
Такие же мешки с красящими веществами, необжаренными кофейными зернами, сахаром и специями доктор Нури увидел и в двух других зелейных лавках. Над входом в лавку Васила в качестве опознавательного знака для неграмотных покупателей было повешено страусиное яйцо. У другой лавки, тоже на Старом рынке, вывеской служил маленький макет Арабского маяка, а у третьей, в Вавле, – огромные ножницы. В этих двух маленьких лавках тоже наибольшим спросом пользовались пилюли от кашля и геморроя, слабительное, мази для заживления ран и от ревматизма и лекарства от боли в желудке. Доктор Нури отметил, что там продавались также некоторые вещества и лекарственные средства (такие, как горькоминдальная вода, черный можжевельник, морозник и дурман обыкновенный), про которые говорил ему аптекарь Никифорос и которые под нажимом владельцев аптек актарам запретили продавать в Стамбуле. Доктор Нури не сомневался, что эти сведения помогут найти злоумышленников, покусившихся на жизнь стамбульских врачей. Попутно он отмечал и всякое другое. Например, что смесь от боли в желудке готовят из ромашки, фенхеля, аниса и черного тмина. Тот актар, что повесил над дверью своей лавки огромные ножницы, рассказал доктору Нури, что его мазь из серы, воска, оливкового масла и розовых лепестков пользуется большим спросом, в том числе и у шейхов, продающих намоленные бумажки и амулеты от чумы, и вручил ему бутылочку чудодейственного средства.
Пакизе-султан захотела было, пусть только смеха ради, воспользоваться каким-нибудь из снадобий, подаренных мужу, но тот не разрешил. После недолгих препирательств бутылочки убрали с глаз долой. Однако обходить зелейные лавки доктор Нури не перестал.
Глава 32
После того как на пароходе «Одийитис», отбывшем в Афины до объявления карантина, скончался пассажир, в греческой прессе начался переполох. Затем и западные газеты стали писать, что Османская империя не смогла остановить эпидемию чумы, надвигающуюся из Китая и Индии на Европу через Хиджаз и Суэцкий канал, и теперь эту задачу предстоит взять на себя Западу. Парижские «Пти журналь» и «Пти паризьен», а также лондонская «Дейли телеграф» снова припомнили известную фразу о «больном человеке Европы». Все корабли, побывавшие в Арказе, получили в западных портах статус идущих под желтым флагом, а их пассажиров обязали выдерживать не менее десяти дней карантина.
Во всех этих мерах, помимо прочего, читалось желание наказать турок. Великие западные державы выразили Абдул-Хамиду свое недовольство губернатором Мингера, который не мог толком обеспечить соблюдение карантинных правил, и, как это уже бывало во время эпидемий холеры в Хиджазе, предупредили Османскую империю через своих послов: коль скоро губернатор Мингера не сумеет надлежащим образом обеспечить карантин отходящих от острова судов, европейские державы вынуждены будут вмешаться и сделать это самостоятельно с помощью своих военных кораблей, находящихся в Средиземном море.
Правительство и Министерство двора сообщали обо всем этом губернатору, губернатор обсуждал новости с даматом Нури, затем дамат Нури пересказывал их Пакизе-султан, а та излагала услышанное в письмах сестре.
– Почтовые пароходы теперь сюда не заглядывают, так что твои письма будут оседать на почтамте, – сказал ей однажды муж. – Может, пусть лучше пока полежат здесь?
– Для того чтобы начать новое письмо, мне нужно сначала отправить предыдущее, – ответила Пакизе-султан. – Не мог бы колагасы купить мне еще двадцать таких открыток?
В руках она держала семь черно-белых (не раскрашенных вручную) почтовых карточек, отпечатанных в Стамбуле. Ей нравилось произносить нараспев, словно стихи, французские подписи к картинкам: «Citadelle de Minger», «Hôtel Splendide Palace», «Vue générale de la baie», «Phare d’Arkad et son port», «Ville vue prise de la citadelle», «Hamidié Place et bazaar», «Église Saint-Antoine et la baie»[114].
Одно время Пакизе-султан читала отцу книги на французском языке, да и сама провела немало времени за романами о любви. Теперь она увлеченно следила (по рассказам мужа) за историей любви колагасы, словно за сюжетом чувствительного романа, и обо всем услышанном писала сестре. Хотя и у ее отца, и у дяди, а в свое время и у деда имелось по семь-восемь жен и целые гаремы наложниц, Пакизе-султан была против многоженства. Ее сестры и другие османские принцессы придерживались того же мнения, отчасти потому, что были воспитаны в западном духе, хотя и в гареме, но главным образом оттого, что даматам, женившимся на родственнице султана, запрещалось брать себе вторую жену.
Узнав, что невеста колагасы отказалась выходить замуж за человека, подысканного ей отцом, поскольку у него, как выяснилось, уже была жена в деревне на севере острова, Пакизе-султан сочла другие причины не имеющими значения и сразу же прониклась уважением и симпатией к этой юной, моложе ее самой, особе. Через два дня Пакизе-султан узнала от мужа, что колагасы Камиль повстречался с Зейнеп и между молодыми людьми вспыхнуло удивительное чувство. Будущим читателям писем Пакизе-султан предстоит узнать, что эта история соединения двух сердец, столь любимая мингерцами, изобилует мелкими случайностями.