В тот день, возвращаясь с почтамта, колагасы решил немного прогуляться и направился на другой берег речки, в мусульманские кварталы. В саду возле дома на безлюдной улочке в квартале Байырлар он увидел трех мальчиков, плачущих в тени трех олив: двое тихо хныкали, а третий рыдал во весь голос. Через два дома у дверей ссорились две пожилые женщины в платках:
– Ты заразу принесла!
– Нет, ты!
В Тузле колагасы стал свидетелем другой перебранки: рабочий из порта, знающий, как уберечься от чумы, безуспешно пытался втолковать нескольким женщинам, что вещами умершего пользоваться нельзя. Дойдя до текке Заимлер на той же улице, колагасы узнал, что здесь есть ходжа, который делает амулеты от чумы, и что если тихо подождать у дверей, скрестить руки на груди и три раза с поклоном произнести: «Почтительно прошу, эфенди!» – то тебя впустят. В следующем квартале стояла глубокая тишина, пропитанная страхом смерти, и ясно было, что власти и врачи ничего здесь уже поделать не смогут; пройдя еще немного, колагасы оказался на сонных, пыльных улицах своего детства, и страх немного отступил.
Спускаясь вниз по улице, посредине которой струился тощий ручеек нечистот, он вдруг увидел в переулке справа группу примерно из десяти женщин и девушек, одетых в цветастые платья и белые платки. Среди них была Зейнеп. Некоторое время – увы, недолго – колагасы незаметно следовал за женщинами.
Потом Зейнеп и ее подруги вдруг скрылись из глаз. Надеясь догнать их, колагасы продолжал идти мимо заросших высокой травой, неухоженных дворов и увитых плющом заборов. Миновал задний двор, где женщина в платке преспокойно, как будто это был самый обычный на свете день, развешивала на веревке белье, а два ее босоногих сына между тем затеяли потасовку.
Пыльная улица, на которую вышел колагасы, показалась ему одной из тех, где прошло его детство. Он словно бы смотрел на себя со стороны, как бывает во сне. Но едва колагасы заметил это, как понял, что девушку потерял из виду, и вернулся к площади Вилайет.
Придя в тот же день к матери, он почувствовал, что уже не может скрывать от нее своей влюбленности. Да и мать сразу заговорила с ним так, словно это было нечто само собой разумеющееся.
– Ты ее выследил, – сказала Сатийе-ханым. – Девушке это понравилось.
Колагасы удивился, что новости так быстро дошли до матери, обрадовался и чуть было не выпалил: «Посватай ее за меня!», но побоялся, как бы мать не испугалась его нетерпения. Сатийе-ханым, впрочем, все поняла по лицу сына.
– Зейнеп – девушка, каких мало, – спокойно заметила она. – Роза эта с шипами, но возможность получить такую женщину, как она, дается раз в жизни, и коли ты оценил ее по достоинству, значит наконец-то набрался ума-разума. Готов ли ты пойти ради нее на все?
– Что значит – на все?
– Перенеся столько невзгод, Зейнеп хочет уехать отсюда в Стамбул и навсегда избавиться от Рамиза. Ее братья не вернули то ли все полученное за нее золото, то ли его часть, это точно. А Рамиз, рассчитывая на заступничество шейха Хамдуллаха, продолжает творить всякие бесчинства.
– Рамиза я не боюсь, но сейчас карантин, и мы не сможем сразу уехать в Стамбул. Передай ей, что я сначала отвезу ее вместе с племянницей султана в Китай!
– Если ты пообещаешь Зейнеп увезти ее в Стамбул, это прозвучит более убедительно. Что говорит твой Лами?
«Твой Лами» был другом детства Камиля, знающим все городские слухи и сплетни. Простившись с матерью, колагасы отправился по улицам, полным аромата роз и солнечного света, мимо цветущих лип и магнолий в отель «Сплендид палас». Приятели расположились на террасе отеля, под оранжево-белым полосатым тентом в плетеных креслах за столиком, от которого открывался вид на гавань. Аромат тимьяна и роз мешался тут с запахом лизола.
Мать Лами была православной, отец – мусульманином. Когда отец умер, вся семья, кроме него, уехала с острова, а сам Лами остался и был воспитан греческими родственниками. Теперь он носил красно-коричневый костюм из льняной ткани и был управляющим отеля «Сплендид палас». В просторном вестибюле и на террасе отеля собирались итальянские коммерсанты, которые еще десять лет назад разрабатывали мраморные каменоломни, богатые греки, османские чиновники, важные персоны из числа мусульман, любящие покрасоваться в избранном обществе, военные в гражданской одежде, а порой сюда заглядывал и сам губернатор, потому неудивительно, что здесь обсуждали все заслуживающие внимания мингерские новости.
Лами знал, что помолвка Зейнеп расстроилась, и опасался, как бы Рамиз не попробовал отомстить, прикрываясь авторитетом своего брата-шейха. Он предупредил колагасы, что Рамиз – человек опасный, рассказал о его безумных выходках и прибавил, что губернатор правильно сделал, когда посадил его в крепость. Узнав же, что по приказу из Стамбула Рамиза освободили с условием никогда не возвращаться в Арказ, Лами воскликнул:
– Надо бы губернатору вернуть его в тюрьму! – но тут же признал, что сделать это не так-то просто.
– Почему?
– Потому что господин губернатор хоть и не любит шейха Хамдуллаха, но знает, что без его одобрения обеспечить соблюдение карантинных мер будет трудно.
Некоторые историки приписали опасливое отношение могущественного Сами-паши к шейху Хамдуллаху «неуместной слабости»: у османского губернатора, располагавшего силами армейского гарнизона, не было, дескать, причин бояться какого-то там шейха. Разумеется, и в османском вилайете Мингер, и позднее, в республиканской Турции, представители власти были могущественнее шейхов, откуда отчасти проистекает светский характер современного турецкого и мингерского общества. Но сегодня осторожность Сами-паши, продиктованная желанием убедить население в необходимости соблюдения карантинных запретов, представляется нам весьма реалистичным и правильным политическим подходом.
– Весь остров мечтал об этой девушке, – проговорил Лами. – Непросто тебе придется.
– Ничего не поделаешь. Я ее люблю.
– У Зейнеп есть два старших брата. Они близнецы и раньше владели пекарней, которая так и звалась – «Пекарня близнецов», но она закрылась. Возьми-ка их в свой Карантинный отряд… Они парни не слишком смекалистые, но честные. Самый лучший хлеб на кухню нашего отеля поставляла именно их пекарня.
– Я так люблю Зейнеп, что не верю, будто ее братья могли совершить что-то плохое, – убежденно произнес колагасы.
Этот разговор и заронил в нем мысль встретиться с Зейнеп и ее братьями. Но минуло еще три дня, прежде чем они увиделись. Произошло это на Стамбульском проспекте, все на той же террасе отеля «Сплендид палас». Позже колагасы открыто расскажет доктору Нури, как взволнованно забилось его сердце, когда он увидел любимую.
Ее братья, Меджид и Хадид, надели чистые рубашки и побрились, чтобы выглядеть почтенными городскими жителями, но фески не сняли, да и по их беспокойному виду было понятно, что чувствуют они себя в отеле неуверенно. Поскольку матери жениха и невесты уже обговорили вопрос о калыме, подарках и золоте, об этом толковать не стали. Предмет для беседы подсказало объявление о карантине на стене ресторана. Оно уже успело до того истрепаться и выцвести, будто повесили его давным-давно, отчего страх перед чумой странным образом только возрастал.
– Собравшись здесь, мы подвергаем себя опасности, – начал колагасы. – Согласно карантинным правилам, собираться группами больше двух человек запрещено.
– Мы уповаем на всевышнего Аллаха! – ответил Меджид. – Мы верим, что судьба человека написана у него на лбу, и оттого не боимся, будьте покойны!
– Если вы будете соблюдать правила и поступите добровольцами в Карантинный отряд, то почувствуете себя еще увереннее. Вчера и сегодня утром на острове умерло от чумы одиннадцать человек. И ведь не обо всех умерших становится известно, некоторые прячут покойников.
– Прошу вас, Камиль-бей, поверьте, – заговорила Зейнеп, – я больше боюсь состариться в тоске на этом острове, чем заразиться и умереть молодой!
– Это достойно похвалы – то, что вы так хорошо знаете, чего хотите, – сказал колагасы.
Они сидели друг против друга и довольно близко, так что не могли подолгу смотреть друг другу в глаза. Колагасы понимал, что до безумия влюбился в эту черноглазую девушку и, если не женится на ней, воспоминания будут невыносимо мучить его одинокими ночами в далеких провинциальных гарнизонах.
Так и вышло, что Сатийе-ханым быстро и полюбовно договорилась с матерью и братьями Зейнеп о свадьбе и замужестве. Устранить препятствия на пути к помолвке колагасы помогал Сами-паша. Близкие Рамиза распространяли слухи, будто шейха Хамдуллаха печалит и гневит то, как поступают с его братом. Все были уверены, что Рамиз вернется в город и попытается силой отбить бывшую невесту.
Для губернатора было делом чести, чтобы колагасы смог спокойно, никого не боясь, жениться на любимой девушке. Порешили на том, что безопаснее всего для молодого офицера османской армии после свадьбы поселиться в отеле «Сплендид палас». И колагасы с будущей женой договорились, что он, словно богатый европейский путешественник, вселится в номер на верхнем этаже отеля.
Сами-паша, внимательно следивший за всеми приготовлениями к свадьбе, посоветовал колагасы Камилю побриться у самого известного парикмахера Мингера, Панайота, и во вторник 14 мая, в полдень, колагасы явился в парикмахерскую в начале улицы Эшек-Аныртан. Приветствуя клиента, Панайот с гордостью заявил, что вот уже двадцать лет бреет всех женихов Арказа, и христиан и мусульман, а потом прибавил:
– Командир, я вижу, ты с сомнением оглядываешь мою маленькую парикмахерскую, мои инструменты и гадаешь про себя, не заразны ли они. Но будь покоен, все эти ножницы, бритвы и щипчики я тщательно прокипятил, как и советуют врачи. Не потому, что я чего-то боюсь, а чтобы таким, как ты, почтенным клиентам было спокойнее.
– Почему же ты не боишься?
– Мы уповаем на Пресвятую Богородицу и Господа нашего Иисуса Христа! – И парикмахер бросил взгляд в угол.