Доктор Нури был настроен более оптимистично. Вполне могло выйти так, что благодаря этим самым мерам эпидемия внезапно прекратится на следующий же день. Ко всему следовало подходить взвешенно: не впадать в панику и не принимать сгоряча опрометчивых решений, а внимательно следить за происходящим и размышлять о том, по каким причинам власти сталкиваются с сопротивлением.
Теперь врачи заходили в дома умерших мусульман в сопровождении солдат Карантинного отряда, изымали вещи покойных, а трупы отправляли на Новое кладбище, где их хоронили в извести. Это, с точки зрения доктора Нури, можно было считать успехом. Однако квартальные старосты напоминали врачам, что порой самые простые меры, хоть отдаленно напоминающие санитарный кордон, не принимаются всерьез. В кварталах Турунчлар и Чите быстро утвердилось пренебрежительно-скептическое отношение к запретам, порой принимавшее форму неприкрытого раздражения. Лучше всех это отношение выразил десятилетний мальчик по имени Тахсин, заявивший, что к его отцу чума не пристанет, потому что и у отца, и у него самого «вот что есть». И мальчуган гордо показал доктору Никосу кусочек пожелтевшей плотной бумаги, на которой было что-то вкривь и вкось накорябано мелким, неразборчивым почерком. Доктор Никос изъял у мальчика бумажку, а когда тот заплакал, отправил к нему домой других врачей и карантинных работников.
«Инцидент с Тахсином» подсказал губернатору и многим членам Карантинного комитета простой ответ на вопрос, почему меры, приведшие к успеху в Измире, не сработали на Мингере. Традиции, религия, шейхи, невежество народа – вот в чем все дело! Прийти к подобному, нехитрому выводу было тем легче, что его уже подготовили панисламизм Абдул-Хамида, страх перед восстаниями мусульман против европейских колонизаторов в Азии и Африке и многие другие исторически сложившиеся предрассудки. Однако такую точку зрения разделяли не только консулы и врачи-греки, но – до некоторой степени – и Пакизе-султан, получившая в гареме европеизированное, «рационалистическое» образование, и дамат Нури, учившийся медицине у европейских профессоров, и губернатор.
Сами-паша велел изучить изъятую доктором Никосом бумажку, и выяснилось, что надписи на ней нацарапал шейх тариката Рифаи, живущий в Вавле. Могли ли нанести ущерб карантину эти бумажки, утешающие простой народ?
Доктор Нури в бытность свою в Хиджазе не раз обсуждал это с арабскими шейхами и английскими врачами. Разумеется, в глазах ученых никакой пользы намоленные бумажки и амулеты в себе не несли, но они помогали людям не отчаиваться в трудный час и даже придавали им сил. Попытки карантинного врача пресечь распространение бумажек лишь усугубляло недоверие, которое питали к нему местные жители, сопротивление карантинным мерам усиливалось, упрямство возрастало. С другой стороны, намоленные бумажки укрепляли людей в убеждении, будто с ними ничего дурного не случится, так что со временем многие воображали себя носителями сверхъестественного могущества, неподвластного законам медицины, просто потому, что они ходят к такому-то шейху в текке.
«Я мог бы хорошенько припугнуть этого мошенника-шейха, чтоб ему пусто было, посадить его за решетку, а всё его текке и дом в придачу залить лизолом, но надо же думать и о последствиях», – сказал однажды губернатор. Доктор Нури вспомнил, что нечто подобное Сами-паша говорил и о шейхе Хамдуллахе: «Если мы займемся его текке, об этом сразу донесут его величеству, и на следующий же день из Стамбула придет шифрованная телеграмма с приказом оставить шейха в покое».
Изъятую главой Карантинного комитета бумажку с молитвой, защищающей от демона чумы, на следующее утро вернул владельцу доктор Нури. Встретили его родители Тахсина радушно, признаков болезни ни у кого в доме не обнаружилось. Дом был залит странным белым светом, в нем царили покой и смирение. Отец мальчика торговал сливами, айвой и грецкими орехами на улочке, ведущей в порт. Тахсин явно знал, что доктор Нури – зять Мурада V, то есть человек, женившийся на сказочной принцессе, дочери султана.
В те дни и Карантинный комитет, и эпидемиологическая группа в губернаторской резиденции попусту потратили некоторое время на обсуждение смелой теории доктора Никоса. Разглядывая однажды утром эпидемиологическую карту, врач сделал открытие: крысы, принесшие чуму из Александрии, или же заразившиеся от них местные грызуны по-прежнему держались исключительно в западной части города.
– В христианских кварталах тоже много зеленых точек! – возразил Сами-паша.
– Большинство этих больных подхватили заразу в порту. Но умирают они у себя дома, вот мы и считаем, будто чума проникла в тамошние кварталы.
– Я своими глазами видел дохлых крыс в Петалисе, в огромном, что твой лес, саду Каркавицасов из Салоник.
Спор губернатора и доктора Никоса на данную тему продолжался так долго, что это может показаться удивительным нашим читателям. Доктор Нури понимал, чем вызвана смелая мысль главы Карантинного комитета, и, хотя не находил ее верной, в спор не вступал. Губернатор тем временем заявил, что в христианских кварталах продолжают находить дохлых крыс и что не далее как в этот самый день мальчишки из бедных греческих семей принесли несколько штук в городскую управу и получили за них положенное вознаграждение. Но это не смутило доктора Никоса, куда более опытного в борьбе с холерой, нежели с чумой, и он продолжил отстаивать свое «открытие». В примыкающие к реке греческие кварталы с целью установить, насколько широко распространилась там чума, была направлена комиссия из двух молодых греческих докторов, Филипу и Стефану, и одного чиновника карантинной службы; комиссия проработала три дня, но к определенным выводам прийти не смогла.
Тем временем стало известно, что некоторые бедные греческие мальчишки на самом деле собирают дохлых крыс в мусульманских кварталах и несут продавать их в управу. Поймали трех таких ребят; выяснилось, что родители у них умерли и они оказались на улице. Это была первая детская шайка. До слуха губернатора дошло известие о том, что в квартале Хора мусульманские и греческие мальчишки подрались из-за дохлых крыс. Настоятель собора Святой Троицы одно время даже вынашивал идею возобновить занятия в двух приходских школах, чтобы оградить христианских детей от подобных драк и от заразы.
Мы упоминаем об этой идее, изначально обреченной на неудачу (треть учителей и других школьных работников уехали с острова), и о некоторых других хитроумных проектах, выдвигавшихся в те дни, не только для того, чтобы показать, что в резиденции губернатора воцарилось уныние, но и для того еще, чтобы читатель понял, какие настроения всего через двадцать дней после объявления карантина овладели грамотной, избранной частью мингерского общества. В те дни, когда все верили, что научные открытия коренным образом меняют жизнь человечества, а в Европе не сомневались в благотворности обогащения за счет колоний, на получивших хоть какое-то образование представителях высших классов лежал долг изобретать выход из затруднительных ситуаций (как Самюэл Морзе изобрел телеграф, а Эдисон – электрическую лампочку) или разгадывать, подобно Шерлоку Холмсу, самые сложные загадки. Некоторые отцы семейств, вдохновляемые мечтами о таких свершениях, посвящали целые дни попыткам открыть собственное средство для борьбы с чумой, экспериментируя с уксусными парами, препаратами для окуривания, купленным в аптеке Никифороса раствором соляной кислоты и добытыми у актаров порошками.
Появления первой действенной и надежной вакцины от чумы оставалось ждать еще сорок лет. Врачи 1900-х годов, пытавшиеся лечить больных в Бомбее и Гонконге сывороткой на основе чумной палочки, по сути, тоже действовали наугад. Результата подобные попытки не давали, что ввергало в уныние как власти, так и простой народ, подрывая решимость и веру в улучшение ситуации, столь необходимые для осуществления карантинных мер.
Фиаско эпидемиологической теории доктора Никоса немного притушило и надежду без промедления найти убийц Бонковского-паши, а также его помощника, используя самые современные европейские методы. Как-то раз, при обсуждении совсем других вопросов, губернатор заявил: «Европейские методы у нас никогда не приживаются!», и доктор Нури почувствовал в этих словах адресованный ему укол. Он уже понял, что раскрыть убийства методом Шерлока Холмса будет непросто, но продолжал обходить знахарей-травников и беседовать с ними, стараясь напасть на след преступника.
Через два дня губернатор получил телеграмму от жены. Эсму-ханым до крайности встревожили новости о том, что эпидемия чумы на Мингере все ширится, и теперь она извещала, что прибудет на остров с первым же пароходом, посланным из Стамбула на подмогу. Сами-паша уже получал сообщения о том, что отправка такого парохода готовится, но значения им не придал, поскольку обещаний было дано много, но они ни к чему не привели. Сама мысль о том, что на этом корабле прибудет его жена, пять лет тянувшая с приездом на остров, да еще не одна, а со старшим братом, приводила Сами-пашу в замешательство. Он вдруг отчетливо понял, что за пять лет, проведенных вдали от жены, изменился, стал другим человеком и меняться в обратную сторону, становиться таким, каким был прежде, ему не хочется. Если бы Кыбрыслы Камиль-паша снова стал великим визирем и предложил бы ему министерский пост, Сами-паша, вероятно, не захотел бы покидать Мингер и возвращаться в Стамбул.
Удручало губернатора и еще кое-что – новый спор со Стамбулом. Суда, отправляющиеся с острова, должны были выждать карантинный срок, и эта мера неукоснительно соблюдалась. Однако Сами-паша своими глазами видел, что в бухточках на восточном берегу, начиная с той, напротив которой останавливалось его ландо, когда он ездил по вечерам навестить Марику, и далее на север орудуют лодочники: берут на борт пассажиров и грузы и доставляют их на корабли, ждущие в открытом море. Так под покровом ночи в карантинном заслоне проделывали бреши.
Поначалу этим промышляли все пароходные компании. Позднее брать на борт пассажиров, не отсидевших в карантине, по политическим причинам продолжали пароходы «Пантелеймона» и небольших компаний вроде «Фрассине». Ветреными ночами, когда на море поднимались волны, грекам-лодочникам приходилось непросто, но дело того стоило. Осведомители, пусть и с некоторой задержкой, сообщили губернатору, что лодочники Козма и Закариадис (тот, которо