Колагасы несколько раз пытался запретить жене без особой надобности выходить из отеля, но она напоминала ему, что это он целыми днями ходит не просто по улицам, а по домам заболевших. «Я не очень-то боюсь, – сказала как-то раз Зейнеп. – Что мне на роду написано, то и случится. Зачем переживать?» Это был тот самый фатализм, который так не нравился карантинным врачам, и колагасы немного смутился, услышав подобные рассуждения от собственной жены. Однако он был так счастлив, что не придал им значения и вскоре забыл о них. Гораздо больше его занимали мысли о том, как удержать жену на острове, когда возобновятся пароходные рейсы.
В те дни колагасы начал понимать, что Мингер так просто его не отпустит. Каждый день, шагая по улицам Арказа, он ощущал, что его счастье почти оскорбительно для угрюмого города, но угрызений совести не испытывал. Он сформировал и обучил Карантинный отряд, пусть и маленький; губернатор относился к нему с отцовской нежностью, дамат Нури был его другом – все это внушало колагасы Камилю уверенность в себе. Ему хотелось без обиняков сказать Сами-паше: не нужно так трепетать перед текке и их шейхами. Все мусульмане на Мингере, в том числе и шейхи, прекрасно понимали, что, если здесь, как уже бывало на других островах, вспыхнет последняя кровавая распря с христианами, единственной силой, которая сможет их защитить, будет османская армия.
Колагасы нравилось, возвращаясь из больницы в резиденцию губернатора, пикироваться по дороге с прохожими, которые пытались как-то задеть человека в военной форме или наговорить ему колкостей, порой замаскированных притворным почтением. Потом он пересказывал эти разговоры жене.
– Никому не говори, что мы здесь! – умолял его встреченный как-то раз в заброшенном саду, в пристройке, перепуганный человек.
В другой раз его окликнули (с явственным мингерским акцентом) со второго этажа:
– Эй, офицер! – Говоривший был мусульманином примерно его лет. – Как по-твоему, чем это все закончится?
– Все будет так, как угодно Аллаху. Соблюдайте карантинные правила.
– Да соблюдаем мы, и что? Сидим тут, как в тюрьме! Что происходит в порту, на главной площади?
– Нечему там происходить! – отрезал колагасы. – А ты сиди дома!
Его так и тянуло давать наставления глупым, растерянным людям, отчего он постоянно вступал с ними в споры, порой переходившие в перебранки на повышенных тонах. Пакизе-султан очень хорошо понимала это его «одиночество современного человека».
Иногда колагасы встречался взглядом с людьми, которые смотрели вниз, на улицу, неумело прячась у края окна, но никогда с ними не заговаривал. Поначалу эти странные, боязливые переглядывания даже некоторым образом завораживали его. «Чего пялишься?» – крикнули ему однажды.
Страх смерти, быстро повергавший в смятение даже самых набожных мусульман, менял людей, делал их непохожими на самих себя. По мнению колагасы, все стремительно глупели и становились трусливее и эгоистичнее.
У многих стоящих стена к стене домов в центре города парадные двери были крепко-накрепко закрыты, да и задние заперты так, словно их никогда уже больше не откроют, но те их жители, которым не сиделось на месте, и, конечно, дети проникали оттуда в соседские дворы, руководствуясь принципом «один разок-то уж можно». Ни дамат Нури, ни врачи-греки не знали, что карантинные запреты нарушаются с такой легкостью. Не знали они и того, что некоторые расселенные дома недолго остаются пустыми, да и кое-кто из обитателей изолятора в крепости покидает его раньше, чем положено, ночью на лодке. «Это потому, что они не родились и не выросли на Мингере, как я!» – думал колагасы. Если бы остров оберегали родившиеся и выросшие на нем врачи и военные, эпидемия не набрала бы такую силу.
Теперь по утрам, прежде чем отправиться в гарнизон, колагасы принимал участие в совещаниях у эпидемиологической карты. Комната, в которой она висела, усилиями доктора Нури превратилась в центр, куда стекались все данные об эпидемии. Несмотря на то что с острова легально и нелегально уехало очень много народу, смертность не снижалась. Зараза распространялась все шире, страх рос, в этом не было ни малейших сомнений.
Чума проникла в Арказ через порт, а точнее, через Старую Каменную пристань. Глава Карантинного комитета доктор Никос проследил, в том числе и по карте, путь ее распространения и установил, что привезла чуму на остров из Александрии ходящая под греческим флагом грузовая баржа «Пилотос». (Плоскодонные баржи могли заходить в порт и швартоваться у деревянных причалов.) Проникнув в гавань, чума расползлась затем на близлежащие мусульманские кварталы, в первую очередь на Вавлу, Кадирлер, Герме и Чите. Первые нанесенные на карту случаи смерти от чумы имели место именно там. То, что не где-нибудь, а в Вавле возводилась (пусть и недостроенная пока) больница «Хамидийе», скорее всего, являлось счастливым совпадением. Так оно и было, но в те дни всем везде виделись тайные знаки, скрытые намерения и предзнаменования, так что останавливаться на этом совпадении мы не будем.
Дело дошло уже до попыток прочитать будущее по звездам, очертаниям облаков и направлению ветра. Не станем скрывать, затронуло это поветрие всех. Даже самые позитивистски мыслящие молодые врачи, даже Сами-паша и доктор Никос время от времени обращали внимание на подобного рода знаки и немножко в них верили. Если бы кто-нибудь спросил у них, что они думают на этот счет, они бы ответили: «Нет, не верю, просто бывают странные стечения обстоятельств…» Они без колебаний принимали все необходимые меры, предписанные медициной и вообще наукой, но порой все же прислушивались к внутреннему голосу, который шептал: «Если на закатном горизонте появится фиолетовое облако, а аисты улетят рано, как было в том году, то на следующий день смертей будет меньше».
Даже самые «просвещенные» люди от безнадежности оглядывались на знаки и приметы, интересовалась ими и Пакизе-султан, да так сильно, что нам сегодня неудобно об этом упоминать. В нашей книге мы уделяем некоторое место рассказу о выдумках и небылицах, поскольку порой они влияют на ход истории. Однако, по нашему мнению, ни гадания на кофейной гуще и на звездах, ни даже поиск знаков, сулящих избавление от чумы, в старинных книгах и хуруфитских[125] манускриптах, которым был занят шейх Хамдуллах, не оказали сильного воздействия на поведение людей перед лицом эпидемии. Влияние националистических предрассудков было куда сильнее.
Может, на совещаниях у губернатора и поминали знамения (некоторые – с улыбкой), но, силясь уразуметь, как зараза будет распространяться дальше и как от нее спастись, все смотрели на карту. Первым от крыс с баржи «Пилотос» заразился грузчик, живший в маленьком деревянном домишке за мечетью Слепого Мехмеда-паши. Его смерть не привлекла особого внимания, ведь никому и в голову не могло прийти, что на остров прокралась чума. Схожие симптомы, знаете ли, наблюдаются при дифтерии, пневмонии и многих других болезнях.
В тот день доктор Нури еще раз при помощи карты доказал другим врачам и губернатору, что чума распространялась из порта с той же скоростью, с какой передвигались крысы. Карта свидетельствовала, что на пути чумы находилась и военная школа, которую когда-то окончил колагасы. Поскольку за два дня до объявления карантина школа закрылась на каникулы, никого из ее учеников не стали забирать в изолятор. Доктор Нури думал, что тех из них, кто заболеет, все равно обнаружат. После объявления карантина два офицера, приходившие в школу из гарнизона, то есть из северо-восточной части города, чтобы давать уроки ради небольшой прибавки к жалованью, вернулись (по приказу военного министерства, внимательно следившего за событиями на острове) к исполнению своих прямых обязанностей. Это было воспринято как очередное доказательство того, что даже теперь, когда чума распространилась так широко, Абдул-Хамид не поменял своего решения, принятого после позорного инцидента с паломничьей баржей: османская армия на Мингере не должна иметь никакого отношения к осуществлению карантинных мер. Стало быть, судьба острова Мингер и его обитателей по-прежнему заботит его меньше, чем высшие государственные соображения.
Убедительным примером нерешительности, парализовавшей государственную власть на острове, в том числе и карантинную службу, было происшествие, имевшее место 28 мая, во вторник, в квартале Герме. Дом, ставший ареной событий, принадлежал мусульманину, который выращивал рядом с кварталом ячмень и пшеницу. Накануне умер его двенадцатилетний сын. Пришедшие поутру врачи увидели, что старшая сестра умершего тоже, несомненно, больна, и постановили отправить ее в больницу, а ее родителей – в изолятор. К тому же неподалеку от дома обнаружили двух недавно подохших крыс с окровавленными ртами. Но родители, у которых только что умер их голубоглазый сын, ни за что не хотели отдавать врачам свою голубоглазую дочь, которой тоже, скорее всего, предстояло проститься с жизнью. Мать, рыдая, побежала за помощью к соседям, каждый день ходившим на похороны. Сотрудники карантинной службы не смогли нагнать страха на заступивших им путь молодцов и обратились за распоряжениями к доктору Никосу, а тот не сумел добиться от губернатора никакого определенного решения. В результате выселение жильцов из зараженного дома, который следовало освободить как можно быстрее, растянулось на целый день, полный криков, брани и слез.
Французский консул, сразу узнавший о происшествии, отправил в Стамбул телеграмму, где употребил слово les maladroits (бестолковые). Сами-паша очень рассердился за это на месье Андона, но, по мнению доктора Нури, виноват был, несомненно, сам губернатор.
Глава 37
Люди, подозреваемые в том, что они могли подхватить заразу, и даже сами больные (как правило, молодого возраста) все чаще сбегали из своих домов, от родных и от врачей, и это бегство стало обретать размах серьезной проблемы. Одной из причин, толкавших на побег, был страх перед расположенным в крепости изолятором, местом поистине ужасным. Попавшему туда вернуться назад было очень сложно – и это притом, что новые международные правила ограничивали срок чумного карантина пятью днями. Иными словами, попавшего в изолятор человека, если он не заболевал, полагалось