Увы, их рассорили споры о книгах и чересчур уж ценимой английским консулом свободе слова. Во времена султана Абдул-Хамида II любую книгу, присланную по почте из-за границы, сначала доставляли в резиденцию губернатора и адресату выдавали только после того, как цензурная комиссия выносила вердикт «дозволено». Джордж-бей писал на досуге историю Мингера и заказывал в Лондоне и Париже немало исторических сочинений и мемуаров. Порой эти книги конфисковывали, сочтя их вредными, либо отдавали через несколько месяцев. Затруднения эти чинила изучающая книги цензурная комиссия из трех чиновников, более-менее знающих французский. В конце концов Джордж-бей попросил своего друга-губернатора, чтобы тот заставил комиссию работать проворней, и на какое-то время это помогло. Но потом комиссия снова принялась тянуть канитель, и тогда в качестве адреса получателя консул стал указывать адрес «Французской почты», то есть расположенного на Стамбульском проспекте представительства компании «Мессажери маритим».
Этот шаг месье Джорджа губернатор расценил как начало политической интриги и одновременно исподтишка нанесенное ему оскорбление; кроме того, он испугался, как бы осведомители не донесли Абдул-Хамиду, что на Мингере свободно ходят запрещенные книги, – в каком тогда положении окажется он, губернатор? Одолеваемый этими опасениями, два месяца назад Сами-паша исхитрился конфисковать новый ящик с книгами, присланными Джорджу-бею.
Для этого пришлось поработать многим людям. Сначала осведомители доложили губернатору, что Джордж-бей хвастался перед друзьями, что получит из Европы целый ящик книг. Сами-паша передал эту информацию агентам, следящим за портом и почтой. Так, шаг за шагом, ящик был выслежен. Затем, когда его перевозили в дом консула, полицейские остановили и обыскали экипаж, в котором везли посылку, под тем предлогом, что кучер-мусульманин якобы подозревается в краже. Ящик был изъят. Находившиеся в нем книги губернатор передал цензурной комиссии для тщательного изучения. Эти действия Сами-паши были продолжением его старых споров с английским консулом: губернатор любил поговорить о том, «как следует оберегать государство и нацию от вредного влияния книг», но сейчас жалел о том, что слишком увлекался подобными речами.
Однако в то утро, увидев, с каким выражением лица Джордж-бей входит в его кабинет, Сами-паша сразу понял, что британец отнюдь не расположен к дружеским шутливым спорам. С отстраненным видом консул задал вопрос на скверном французском, всегдашнем языке их общения: когда откроется почтамт и возобновится телеграфное сообщение?
– Технические неполадки, – объяснил губернатор. – Ну и колагасы сунул нос не в свое дело, за что арестован.
– Консулы считают, что это вы его надоумили.
– С какой целью? Какая нам может быть от этого выгода?
– В Вавле и Чите колагасы провозгласили героем. Солдат Карантинного отряда теперь все боятся. Про тех, кто верит, что чуму специально завезли на остров, чтобы отторгнуть его у Оманской империи, вы знаете не хуже меня… Взятие телеграфа их обрадовало. Иными словами, происходит то, чего Абдул-Хамид желает избежать в Румелии[130] и на островах: отношения между греками и мусульманами ухудшаются.
– Увы, это так.
– Ваше превосходительство, мне хотелось бы по-дружески вас предостеречь. – Когда месье Джордж волновался, его французский становился заметно лучше. – Англия и Франция более не желают, чтобы очаг чумы находился так близко к Европе. Великие державы не могут положить конец этой болезни в Индии и Китае, потому что Индия и Китай далеко. Там это потребовало бы слишком больших усилий, к тому же там невежественное и непокорное население. Но здесь остановить эпидемию необходимо, поскольку Мингер постепенно становится угрозой для Европы. Если этого не сделаем мы с вами, великие державы могут высадить здесь свои войска, чтобы покончить с эпидемией своими силами, а в случае необходимости – эвакуировать хоть весь остров.
– Его величество султан ни за что такого не допустит, – гневно парировал губернатор. – Мы не преминем обрушить на индийские подразделения англичан своих арабов из гарнизона. Будем сражаться до конца. Я сам буду сражаться!
– Паша, вы ведь не хуже меня знаете, что Абдул-Хамид давно готов пожертвовать этим островом, как он пожертвовал Кипром и Критом, – улыбнулся месье Джордж.
Губернатор с ненавистью взглянул на консула. Увы, он знал, что тот прав. Кипр Абдул-Хамид подарил англичанам за то, что те помогли вернуть часть земель, потерянных в войне 1877–1878 годов с русскими, и взамен попросил только, чтобы официально остров продолжал считаться владением Османской империи. Сами-паше вспомнились знаменитые слова покойного Намыка Кемаля[131]: «Разве может государство отдать свою крепость!», слова, которые произносит герой драмы «Отечество, или Силистрия», благородный, чистый сердцем офицер Ислам-бей. Но османское государство вот уже полторы сотни лет все отдавало и отдавало свои крепости, острова, провинции и вилайеты, постепенно уменьшаясь в размерах.
Губернатор вдруг ощутил удивившую его самого уверенность и силу. Хладнокровно и иронично он спросил английского консула:
– И как же вы предлагаете нам поступить?
– Вчера я имел беседу с главой греческой общины Константиносом-эфенди… Лучше всего было бы, чтобы мусульмане и христиане Мингера, священники и ходжи выступили бы с совместным заявлением и, позабыв старые обиды, сообща справились бы с этой бедой. И еще, разумеется, нужно немедленно возобновить работу телеграфа…
– Эх, если бы все было так просто, как в ваших прекрасных мечтах! – вздохнул губернатор. – Давайте-ка кучер Зекерия свозит нас в самые зачумленные, самые смрадные кварталы, – возможно, вы поменяете свое мнение.
– О том, что в Чите в конце концов нашли трупы, которые отравляли воздух своим запахом, знает весь остров, – пожал плечами консул. – Но кто тут виноват? Так или иначе, отправиться с вами в инспекционную поездку – большая честь, паша.
Когда английский консул переходил с дружеского тона на преувеличенно вежливый, дипломатический, Сами-паша начинал подозревать, что британец плетет какие-то интриги против него, губернатора. Но на этот раз он был рад, что они вместе отправляются на прогулку по городу. Объяснив (излишне подробно) кучеру, каким путем на этот раз ехать в Чите, Сами-паша усадил месье Джорджа не напротив, а рядом с собой и открыл окна ландо.
По дороге к Новой мечети губернатор подивился, до чего пусто на улицах. Такое безлюдье навевало бы тоску и без всякой чумы.
Большинство лавок, тянущихся вдоль реки, были закрыты. На рынке работали несколько кузнечных мастерских и две парикмахерские, хотя никто уже не ходил бриться, кроме некоторых «фаталистов» преклонных лет. (Панайот в то утро свое заведение открывать не стал.) В первые дни службы солдаты Карантинного отряда хорошенько припугнули многих лавочников, и мусульман, и греков, которые не желали соблюдать предписанные меры, кое-кого отправили и в тюрьму, так что теперь большинство торговцев перестали приходить на рынок и открывать свои лавки. Губернатор поначалу пытался это исправить, распорядился закрывать лавки в соответствии с определенным протоколом, но протокол этот так и не разработали, а на рынке стало пусто и тихо.
В саду и на заставленном крысоловками первом этаже греческой школы усилиями доктора Никоса, греческой общины, чиновников городской управы и полиции открыли небольшой базар. Здесь под наблюдением врачей и усердно разбрызгивающих лизол пожарных продавали привезенные из-за города яйца, грецкие орехи, гранаты, сыр с травами, инжир, изюм и прочие признанные «безопасными» продукты. Губернатору хотелось, чтобы Джордж-бей увидел, как хорошо работает карантинный базар и как он полезен для людей, которые почти не выходят из дому и потому, не зная, где найти еду, едва не оказались на грани голода. Но консул сказал, что и так бывает здесь каждый день, поскольку на рынке проще всего понять, в каком состоянии сейчас горожане. К тому же храбрые торговцы, приезжавшие в город раз в неделю и каждый раз проходившие врачебный осмотр, удостоверявший, что у них нет повышенной температуры, рассказывали месье Джорджу, что происходит как на севере острова, так и в деревнях неподалеку от города. (Подозрительный Сами-паша подумал, уж не собирает ли консул информацию на случай высадки британских войск на севере.)
Глава 44
Бронированное ландо вернулось на Стамбульский проспект. Еще два месяца назад он был самым красочным и оживленным местом города, но сейчас здесь царила пустота. Транспортные агентства («Мессажери маритим», «Ллойд», «Томас Кук», «Пантелеймон», «Фрассине»), нотариальная контора Зенопулоса и фотоателье Ваньяса были открыты, но внутри – ни души. Проехав перекресток, рядом с лавкой умершего от чумы торговца каленым горохом Луки губернатор и английский консул увидели одетую в длинное черное платье бледную женщину-гречанку с маленьким сыном, который держал ее за руку. Заметив, что к ним приближается ландо, женщина (ее звали Галатия) на миг словно окаменела, а потом закрыла рукой глаза своему сыну, чтобы он не увидел губернаторскую карету. Впоследствии мальчик (Яннис Кисаннис), которому через сорок два года предстояло стать министром иностранных дел Греции и мишенью для множества обвинений в сотрудничестве с нацистами и измене Родине, напишет книгу ностальгических воспоминаний «То, что я видел» («Ta Viomata Mu»), в которой расскажет о своем детстве и с искренней убедительностью опишет эпидемию чумы 1901 года во всех ее ужасных подробностях.
Ни губернатор, ни месье Джордж не обратили особого внимания на поведение одетой в черное женщины: оба уже много раз убеждались, что эпидемия подталкивает горожан к странным, непонятным мыслям и поступкам. Но им стало не по себе, когда на пути бронированного ландо наземь бросился мужчина и, не обращая внимания на удары дубинками, которыми его осыпали охранники, принялся яростно кричать: «Где моя жена? Где мои сыновья?» Губернатор был убежден, что смутьянов, демонстративно поступающих наперекор требованиям врачей и солдат Карантинного отряда, необходимо наказывать. К тем, кто оказывал сопротивление, когда их дома́ дезинфицировали и заколачивали, к тем, кто нападал на врачей и солдат Карантинного отряда, и тем более к тем, кто специально пытался заразить других, не могло быть никакой жалости.