Сами-паша залез в ландо и сел напротив консула. Все тот же запах стоял и здесь. Невозможно было поверить, что эдакую вонь породили всего два трупа. Ландо уже было тронулось, когда дверь снова открылась. Это доктор Нури решил проехаться с губернатором.
Бронированный экипаж, слегка покачиваясь, двинулся в сторону площади Вилайет. Консул Джордж, Сами-паша и доктор Нури долго сидели молча. Губернатор, словно бы желая показать, что ничего не хочет больше видеть, скрестил руки на груди и опустил на них взгляд. Консул смотрел в окошко, но на лице у него застыло выражение, говорящее: «Я поражен масштабами катастрофы!» Между текке Рифаи и Новой мечетью в правом окошке показалось море, и Сами-паша прищурился, словно мог разглядеть вдали один из отправленных к Мингеру броненосцев, а потом обратился к консулу:
– Месье Джордж, ваше мнение для нас чрезвычайно ценно. Скажите, что нам нужно сделать, чтобы эти бронированные европейские корабли прекратили блокаду?
– Ваше превосходительство! – ответил консул с интонацией старого друга и учтивого дипломата. – Я уже говорил вам, когда мы беседовали у вас в кабинете, что нужно положить конец бегству больных людей в Европу.
– Мы приняли все меры, которых требовал Стамбул, и даже те, которых он не требовал. Передайте им, что мы со всем усердием выполнили все необходимое, но число смертей никак не уменьшается.
– Если вы проявите благоразумие и восстановите телеграфную связь, помощь и поддержка придут. И вот еще о чем, с вашего позволения, мне хотелось бы сказать, паша. Тот молодой человек в фиолетовой одежде, которого мы видели в квартале Чите… Почему он так враждебно относится к вам, ко всем нам? Очевидно же, что если бы он мог, то наплевал бы на карантинные меры, а то и нанес бы нам удар в спину.
– Это Халиль, молодой и горячий мюрид шейха Хамдуллаха, – ответил Сами-паша. – Эти самые дерзкие! Все говорят о других шейхах, об этих шарлатанах и об их бестолковых бумажках, но почему-то никто не заикается о том, что за всем этим стоит именно шейх Хамдуллах? Почему вы никогда не произносите его имени при всех? Ребята из Карантинного отряда неспокойны, потому что я посадил под арест их командира. Но справиться с шейхом и его мюридами способны только они. Поэтому я сейчас же велю освободить колагасы и верну ему командование над отрядом.
– А разве вы не слышали, что шейх заболел? – удивился консул Джордж, никак не отреагировав на известие об освобождении колагасы.
– Что? – Губернатор не поверил своим ушам. – У шейха Хамдуллаха чума?
Едва вернувшись в свой кабинет, губернатор приказал освободить колагасы Камиля, пригласил его к себе и посоветовал не задаваться от народной поддержки, командовать своим отрядом и не показываться на людях.
Глава 45
Известие о том, что шейх Хамдуллах заболел чумой, поразило и даже потрясло губернатора. В первые годы на острове он дружил с шейхом и до сих пор считал Хамдуллаха-эфенди человеком куда более достойным, чем его окружение, состоящее из слепо верующих бедняков. Может быть, губернатор и сам втайне верил в недосягаемую мудрость шейха. Расспросив всех кого можно и выяснив, что, по слухам, шейх Хамдуллах действительно заболел, однако отказался от лечения и заявил, что полагается на волю Всевышнего, Сами-паша немедленно написал ему письмо, в котором сообщал, что в городе находится высоко ценимый султаном врач, специалист по чуме, готовый немедленно осмотреть шейха и начать его лечить. Доставить письмо губернатор попросил судовладельца Тевфика из старинного османского рода Урганджизаде, с которым пять лет назад его познакомил сам шейх.
На следующее утро пожилой дервиш, с круглой седой бородой и в войлочном колпаке (его звали Ниметуллах-эфенди, однако он просил называть себя наибом[133]), принес из текке ответ, написанный красивым почерком шейха Хамдуллаха. Сами-паша проснулся пораньше и уже сидел в своем кабинете. Прочитав, что шейх принимает его предложение и сочтет за честь для себя визит доктора Нури, губернатор обрадовался так, будто наконец-то одержал победу над чумой.
Однако шейх выставил условие. Он потребовал, чтобы ни один из дезинфекторов, осквернивших священное хранилище шерсти (шейх употребил арабское слово «суф») и войлока, никогда более не переступал порога текке Халифийе.
Губернатор принял условие. Потом вызвал к себе дамата Нури и доктора Никоса и обсудил ситуацию с ними.
– Почувствовав, что умирает, шейх понял, что избегать врачей глупо, – сказал Сами-паша.
– Не всякий, кто заражается, умирает, – уточнил доктор Нури.
– Если он не при смерти, зачем тогда отозвался на предложение?
– Паша, я повидал в провинциальных городах немало шейхов, которые изображают из себя едва ли не святых и ставят палки в колеса губернаторам и мутасаррыфам, лишь бы о них говорили. Желая показать бедным, невежественным мюридам свое влияние и значимость, они любят затеять ссору с властями, хорошенько ее разжечь, а потом торжественно мириться. Шейхов и текке очень много, и для них крайне важно привлекать к себе внимание.
В одном только Арказе насчитывалось двадцать восемь текке – многовато для города с населением двадцать пять тысяч человек, из которых половина – христиане. В первое время после завоевания острова османами Стамбул поддерживал едва ли не все существующие тарикаты, поскольку они способствовали обращению местных христиан в ислам.
К 1901 году на Мингере подвизалось множество самых разных шейхов, от почтенных мудрецов до откровенных мошенников, от смиренных, глубоко верующих книжников до облачающихся в разноцветные одеяния гордецов. Раньше бывало так: выходцы с Мингера, преуспевшие на военной службе и ставшие пашами, а то и визирями, часть многочисленных источников, откуда они черпали свои доходы, переводили в вакуфы, чтобы с них кормились те или иные текке на острове. (Так, например, делал Мингерли Махмуд-паша, на чьи деньги была построена Новая мечеть.) Случалось и такое, что разбогатевший уроженец острова, не утративший душевной привязанности к нему и посещавший в Стамбуле какое-нибудь особенно понравившееся ему текке, потом отправлял одного из его шейхов с золотом и прочими дарами на Мингер, дабы тот превратил в текке какой-нибудь старый особняк или построил новую обитель; а чтобы шейху и его мюридам было на что жить, выделял им в виде вакуфа доходы с мельницы для отжима оливкового масла, а то и с целой греческой рыбацкой деревушки или жертвовал в их пользу арендную плату, получаемую с двух-трех лавок в городе. С утратой имперских владений на Балканах и островов Средиземного моря источники дохода текке стали пересыхать. Некоторые обители, оставшись без пожертвований, превращались в убежища для бездомных и беспутных, если не в воровские притоны, и тогда судьбу их решали губернатор и начальник Управления вакуфов.
Абдул-Хамид проявлял интерес к разбросанным по всем уголкам империи текке, видя в них центры политической власти. Вскоре после восхождения на престол он отправил в подарок самой влиятельной, богатой и старинной обители Мингера, текке Мевлеви, настенные часы фирмы «Тета», однако по прошествии недолгого времени разгневался на стамбульских шейхов этого тариката за дружбу с опальным реформатором Мидхатом-пашой и стал благоволить другим тарикатам – Кадирийе и Халифийе. По этой причине на момент описываемых событий шейх Халифийе обладал достаточным влиянием и авторитетом для того, чтобы при желании либо оказать карантину весомую поддержку, либо сильно ему навредить. Перед тем как доктор Нури отправился осматривать шейха Хамдуллаха, в кабинете губернатора прошло совещание. Колагасы, более уверенный в себе после Взятия телеграфа и кратковременного заключения, осведомил собравшихся о внутреннем устройстве обители, где ребенком бывал очень часто, и долго рассказывал о том, как тридцать лет назад сидел у одного из прежних шейхов на коленях и даже теребил его густую седую бороду.
Тем временем губернатор, глядевший в окно на город, заметил черный дым над далекими холмами, с той стороны, где стояли Новая мечеть, текке Бекташи и другие обители. Все в тревоге подбежали к окну, пытаясь понять, что происходит. Вскоре им сообщили, что это жгут тот самый дом в Турунчларе, где нашли два полуразложившихся трупа. Но дым был такой густой, как будто горел не маленький домик, пусть и деревянный, а целый квартал. Сухая древесина мгновенно вспыхнула, высоко взвились огромные языки пламени, а потом в небо стали подниматься клубы черного дыма, который во всем городе сочли дурным предзнаменованием.
Жители Арказа уже привыкли, что над холмом, где сжигали зараженные вещи, время от времени вьется голубой дымок, но тут, завидев на западе желто-оранжевое пламя и угольно-черный дымовой султан, они решили, что это точно не сулит ничего хорошего. Не в силах поверить, что одно-единственное строение способно дать столько дыма, чтобы затмилось солнце, губернатор решил, что начался большой пожар, и перешел из кабинета на террасу. Он был уверен, что дым виден также и с окруживших Мингер кораблей великих держав, и чувствовал, что весь мир с жалостью и презрением, как и на всю Османскую империю, смотрит на несчастный остров, где не могут ни починить телеграф, ни справиться с эпидемией, ни потушить пожар.
Здесь мы не можем не заметить, что догадка Сами-паши была верна. На борту броненосца «Адмирал Боден» находился французский журналист, и через неделю выходящая в Париже газета «Пти паризьен» опубликовала заметку о том, что гибнущий от чумы и взятый в блокаду османский остров Мингер охвачен огнем. Заметку сопровождала возвышенно-романтическая зарисовка на целую полосу.
«Наиб» в войлочном колпаке встретил доктора Нури у ворот текке и провел его к двухэтажному деревянному дому в стороне от главного входа. Вокруг не было видно ни ходжей, ни учеников. Дверь дома открылась, и на пороге показался высокий человек с рассеянным выражением лица. Он как будто тщился что-то вспомнить, но без особого успеха и потому загадочно улыбался. Дамат Нури понял, что перед ним сам шейх. Лицо Хамдуллаха-эфенди было бледно, выглядел он утомленным, но бубона на шее не было.