Сами-паша предвидел, что, вопреки обещанию, шейх Хамдуллах, возможно, попытается избежать участия в церемонии на балконе. Кроме того, паша не исключал, что на пути от мечети до главной площади засядут бандиты и смутьяны, и отдал распоряжения на этот случай. Доставить шейха в губернаторскую резиденцию Сами-паша поручил кучеру Зекерии и шестерым силачам из числа своих охранников. Они-то и подхватили шейха под руки, без особого принуждения вывели его в боковую дверь мечети и усадили в бронированное ландо, дожидавшееся во дворе под липой. На тот случай, если шейх Хамдуллах заартачится, Сами-паша распорядился применить силу, но ни в коем случае не оставлять его в толпе приверженцев; однако и толпа, и сам Хамдуллах-эфенди приняли переодетых охранников за людей шейха. Поэтому им никто не противился, и шейх, ни с кем не распрощавшись, позволил быстро увести себя к бронированному ландо.
Вернемся, однако, к Рамизу и его приспешникам. Успешно доставив на берег нового губернатора и его свиту, они окольными путями добрались до ветхого дома в квартале Вавла, где и прятались до полуденного намаза. Это был старый, полуразрушенный османский особняк, стоящий рядом с мечетью Слепого Мехмеда-паши; его окна выходили в сад военной школы. Ученики школы, не боявшиеся дурной славы, которая утвердилась за домом (поговаривали, будто в нем водятся злые духи), устраивали там тайные сходки, а порой (но редко) – попойки или драки. Во время эпидемии выяснилось, что в здании полным-полно дохлых крыс.
Кроме того, в последние две недели (в разные дни) на дворе особняка нашли по запаху два трупа. Один принадлежал мусульманину, который сошел с ума после смерти жены и матери и еще до похорон куда-то сбежал – как оказалось, недалеко. Второй труп вызвал подозрения, поскольку в нем опознали молодого человека из богатого греческого квартала Флизвос. Ни одному обитателю этого квартала и в голову не пришло бы отправиться умирать в Вавлу.
Было начато расследование, вскоре, однако, застопорившееся. Карантинная служба запретила входить как в сам особняк, так и на его двор. Этот запрет относился к числу тех немногих, которые охотно соблюдались, и Рамиз понял, что здесь он со своими людьми будет в безопасности.
Помощник нового губернатора Хади-бей, увлекательно описавший все эти приключения в книге своих воспоминаний, уверяет, будто Рамизом двигала исключительно страсть и жажда мести, и не советует попусту тратить время на поиски более глубоких побудительных мотивов. Рамиз полагал, что наилучшим способом отомстит колагасы Камилю, отнявшему у него невесту, и Сами-паше, который поддержал колагасы в этом деле, если поспособствует скорейшему вступлению в должность нового губернатора. Согласно его плану, через полчаса после полуденного намаза, когда видные представители мингерского общества будут обращаться с балкона к народу, новый губернатор должен быть среди них. Впоследствии, на суде, Рамиз неоднократно повторит, что мысль эта не была внушена ему ни консулами, ни братом, ни кем бы то ни было другим.
Наилучшим свидетелем в этом деле мог бы стать некогда всецело преданный начальнику Надзорного управления и Сами-паше уборщик Нусрет, который лучше всех знал, какая путаница царила в голове Рамиза, но Нусрета в тот день убили. От этого уроженца деревни Чифтелер Рамиз узнавал все последние новости. Нусрет, надо сказать, уже давно был двойным агентом: время от времени он сдавал Сами-паше кое-каких (не всех, а только тех, кто ему не нравился) разбойников-мусульман, грабивших греческие деревни, а заодно сообщал весьма ценные сведения о разбойниках-греках.
Незадолго до начала проповеди шейха Хамдуллаха фаэтон подвез половину людей Рамиза к резиденции губернатора. Нусрет провел их внутрь под видом новых слуг. Эта первая группа спряталась в дровяной кладовой напротив кухни.
Через полчаса тот же самый фаэтон доставил к боковой двери резиденции, расположенной недалеко от главного входа, Рамиза, нового губернатора и еще трех человек. Люди Рамиза, даже не пытаясь прятать оружие, без всяких затруднений вошли в здание. Нусрет встретил их и по боковым коридорам и задним лестницам провел на верхний этаж – как раз тогда, когда шейх Хамдуллах поднимался на мимбар.
Нусрет проводил Рамиза и прочих сначала в помещение рядом с залом заседаний, где шла подготовка к встрече гостей, а оттуда – никто их по-прежнему не видел и не слышал – в комнату с эпидемиологической картой и закрыл дверь на ключ. Поскольку внимание Сами-паши и всех его агентов в это время было приковано к Новой мечети и ее окрестностям, за зданием губернаторской резиденции никто не наблюдал. Впоследствии, впрочем, эту непредусмотрительность сочли результатом своего рода сговора.
Пока шейх Хамдуллах читал свою проповедь, на главную площадь стали съезжаться консулы, журналисты и прочие приглашенные. Близко друг к другу они не подходили, приветствовали друг друга издали. Консулы, как всегда, образовали отдельную кучку. Журналисты, любопытствующие и все прочие разошлись по краям площади и терпеливо ждали начала церемонии, на которой так настаивал губернатор, надеясь, что она не затянется и пройдет без неприятных происшествий. В пользу ее никто особенно не верил.
Глава 50
Эту главу мы начнем с вопроса, которым часто в недоумении задаются историки, занимающиеся Мингером: почему в то утро, готовясь к историческому деянию, направленному, как покажет дальнейшее, против Османской империи, колагасы Камиль надел османский офицерский мундир и нацепил на грудь медаль, полученную четыре года назад на войне с Грецией, и орден Меджидийе третьей степени? Ответ на этот вопрос, с нашей точки зрения, прост и заключается в том, что колагасы и бывший губернатор представить себе не могли, какой масштаб обретут и чем обернутся события того дня. Они получили донесение о том, что Ибрагим Хаккы-паша сбежал из Девичьей башни, и были злы на Рамиза. Колагасы подозревал, что бывший жених Зейнеп может напасть на резиденцию губернатора, чтобы сорвать церемонию, которой Сами-паша придавал такое большое значение, и нанести удар по карантинным усилиям властей. Поэтому он и надел османскую военную форму, а также медаль, резонно полагая, что они могут отрезвить бандитов.
Утром, наблюдая за сборами мужа, Зейнеп призналась ему, что выражение лица Камиля и вообще весь его вид ее пугает. «Не бойся, мы выйдем из этой переделки живыми и невредимыми, – ответил колагасы, – и весь наш народ тоже, верь! Вот это, – он показал жене наган, – я тоже с собой возьму». Но наган почему-то не произвел на Зейнеп никакого впечатления. Как будто она боялась не возможной схватки и перестрелки, а чего-то, имеющего скорее метафизическую, духовную природу.
Сами-паша распорядился, чтобы, после того как шейха Хамдуллаха усадят в бронированное ландо, один из солдат Карантинного отряда сигнализировал об этом в резиденцию губернатора и отель «Сплендид палас», помахав белым флажком. До главной площади следовало добираться не прямой дорогой, а в объезд, по переулкам. Сами-паша опасался, что Рамиз, от которого он в любой момент ждал какой-нибудь пакости, с оружием в руках преградит ландо путь и подсядет к брату, чтобы устроить скандал, а то и похитить шейха. По пути ландо должно было заехать в «Сплендид палас» за колагасы, чтобы шейх Хамдуллах осознал всю серьезность ситуации и не выкинул бы какой-нибудь номер.
Увидев вдалеке белый флажок, колагасы обнял жену. Зейнеп призналась ему, что боится Рамиза, и попросила быть осторожнее. Они сжали друг друга в объятиях.
Колагасы медленно спустился по лестнице пустого отеля. В вестибюле на случай нападения людей Рамиза дежурили четверо вооруженных солдат Карантинного отряда. Колагасы мимоходом взглянул на свое отражение в зеркале, чья рама блистала позолотой, выслушал рапорт одного из солдат о вспыхнувшей в квартале Чите ссоре между двумя мусульманскими семьями, осложнявшей применение карантинных мер, и вышел на улицу. Бронированное ландо, запряженное усталыми, взмыленными лошадьми, как раз подъезжало к отелю. За ним следовал экипаж с охраной. Рядом с шейхом колагасы увидел самого преданного его помощника, дервиша Ниметуллаха-эфенди в войлочном колпаке. Здесь мы хотим сообщить читателям, что Ниметуллаху-эфенди, одному из наиболее почитаемых дервишей текке Халифийе, предстояло в будущем, пусть он с виду и был человеком тихим и скромным (а может быть, как раз по этой причине), занимать весьма важные посты и сыграть заметную роль в истории острова.
Шейх Хамдуллах не знал, что к нему в ландо сядет командир Карантинного отряда. Разумеется, он был не самого лучшего мнения о человеке, который увел у его сводного брата невесту, да и к солдатам, поливающим направо и налево лизолом, добрых чувств не испытывал, хотя вторжение дезинфекторов в текке и произошло еще до формирования Карантинного отряда. Однако, увидев перед собой бравого колагасы в офицерском мундире, с медалью и при оружии, старик улыбнулся, словно приветствуя нового почитателя и мюрида.
– Я знал, что вы герой, – сказал он, – но не думал, что вы так молоды. Медаль вам очень идет.
Колагасы уселся напротив шейха и Ниметуллаха-эфенди, затем почтительно склонил голову и поблагодарил за добрые слова.
– Высокочтимый шейх Хамдуллах прочитал вдохновенную проповедь, – заговорил Ниметуллах-эфенди. – Правоверные прослезились, утешились и никак не хотели его отпускать, все целовали ему руку.
Повисла тишина. Помолчав, Ниметуллах-эфенди прибавил:
– Благодаря проповеди высокочтимого шейха мусульмане уверились в необходимости соблюдать карантинные запреты.
Внимательные читатели, конечно, знают, что это была неправда. Но колагасы проповеди не слышал.
Когда ландо, осторожно управляемое кучером Зекерией, стало медленно взбираться по безлюдным переулкам в сторону площади Хамидийе, его пассажиры увидели в одном из дворов толпу людей, пришедших выразить соболезнования родственникам недавно умершего, а рядом – двух маленьких мальчиков; один ел виноград, а его братишка плакал. Колагасы почувствовал, что сейчас, во время этой короткой, меньше десяти минут, поездки, самое время будет сказать шейху заранее заготовленные слова: