ы общин и журналисты выходили на балкон, колагасы, по мнению некоторых, пребывал в состоянии необычайного возбуждения. А вот Сами-паша, узнав от него, что новый губернатор Ибрагим Хаккы-паша убит, совсем пал духом, и это отразилось на его лице.
– Теперь никого не заставишь подчиняться! – откровенно выразил он свои мысли.
И колагасы дал Сами-паше знаменитый ответ, мгновенно пришедший ему в голову:
– Напротив, ваше превосходительство! Если мы теперь сделаем шаг вперед и совершим революцию, то прогрессивная мингерская нация сделает вместе с нами не один, а два шага.
Националистически и консервативно настроенных османских и турецких историков ставило в тупик не только то, что в 1901 году на Мингере прозвучали слова «прогресс» и «революция». Не в силах признать, что причинами разрыва острова с Османской империей послужили ошибки этой последней и факт существования самобытной мингерской нации, они сочли своим долгом кивать на иные причины, за которыми будто бы скрывались некие таинственные силы. С их точки зрения, в описанный нами момент «все было не так, как рассказывают». И вернейшим доказательством этого считают вот что: по их мнению, молодой офицер в чине колагасы, еще недавно получивший дисциплинарное взыскание, никак не мог в приказном тоне говорить с государственным деятелем, пашой, который к тому же был старше его на двадцать с лишним лет.
Но на то и революция, скажем мы, чтобы происходили вещи ранее небывалые, о каких прежде и помыслить никто не мог. Таково уж одно из ее кардинальных свойств.
За колагасы не стояло никаких иных сил, кроме его собственного опыта, совести и горячей любви к народу Мингера. Именно это искреннее и чистое чувство заставило его действовать, позабыв про османскую медаль на груди и глубоко въевшийся страх. Пока гости занимали отведенные им места на балконе, колагасы прямо объявил Сами-паше (и все, в том числе и доктор Нури, хорошо это слышали):
– Господин губернатор, пока его величество султан Абдул-Хамид сидит на троне, ни вам, ни мне к прежней жизни, увы, не вернуться, и дорога в Стамбул для нас закрыта. – Громко и отчетливо произнеся эти слова, которые для Пакизе-султан и доктора Нури станут пророческими, колагасы продолжал еще более возвышенно и поэтически: – Не отчаивайтесь, паша! Ибо мы не одни. С нами вся мингерская нация. Все жители нашего острова успели убедиться в том, что, пока мы получаем по телеграфу приказы от Абдул-Хамида, у нас нет ни единого шанса справиться с чумой.
Впервые в истории острова выражение «мингерская нация» и слова осуждения в адрес Абдул-Хамида прозвучали громко и при свидетелях. Даже этого немногого было достаточно, чтобы всех напугать.
Колагасы тем временем подошел к перилам балкона.
– Если мы будем жить своим умом, не дожидаясь телеграмм из Стамбула, то эпидемия сойдет на нет, карантин закончится и все мы будем спасены, – изрек он, как истинный политик. Потом повернулся к площади и во весь голос прокричал: – Да здравствует Мингер! Да здравствуют мингерцы! Да здравствует мингерская нация!
Площадь к тому времени более-менее заполнилась народом: на ней присутствовало около полутора сотен человек. Когда началась перестрелка, люди бросились было бежать, но потом многие, одолеваемые любопытством, вернулись. Большинство попрятались в лавках, за колоннами и за деревьями, а теперь, увидев на балконе шейха Хамдуллаха, Константиноса-эфенди, Сами-пашу и дамата Нури, вылезали из своих укрытий. Чтобы дать им время, колагасы повернулся к бывшему губернатору и произнес следующие исторические слова, подлинность которых подтверждается как свидетелями, так и письмами Пакизе-султан:
– Ваше превосходительство, если бы не ваше умелое руководство, все было бы еще хуже, чем сейчас. Вы наш самый великий губернатор. Да хранит вас Аллах! Теперь вы губернатор, поставленный не султаном, но нацией! Наше собрание провозглашает, что на Мингере свершилась революция. Отныне наш остров свободен. Да здравствует Мингер, да здравствует мингерская нация, да здравствует Свобода!
Внизу, на площади, становилось все многолюднее, а фотографы не переставая щелкали затворами. Сделанные 28 июня 1901 года фотографии первых лиц острова, выстроившихся на балконе, украсили публикации о событиях того дня, когда остров Мингер наконец-то вышел на сцену мировой истории. Эти снимки появились в сотнях газет на пяти континентах, а затем перекочевали в книги, энциклопедии, учебники истории и на почтовые марки.
Первой остров покинула фотография, сделанная Архисом-беем. При помощи французского консула и группы лиц, которые все еще продолжали вывозить с острова желающих на рыбацких лодках, она сначала оказалась на Крите, а потом во Франции. И в понедельник 1 июля 1901 года, то есть через три дня, снимок опубликовала самая популярная консервативная газета Парижа «Фигаро» в сопровождении следующего текста:
Маленький остров Мингер, известный своим мрамором и розами, провозгласил независимость от Османской империи. На острове, восьмидесятитысячное население которого состоит поровну из мусульман и христиан, вот уже девять недель свирепствует эпидемия чумы. Поскольку местная карантинная служба не смогла с ней справиться, великие державы по просьбе Османской империи взяли остров в блокаду силами четырех военных кораблей, дабы болезнь не проникла в Европу. Три года назад на Мингере произошло восстание, поднятое возвратившимися из Хиджаза паломниками, которые были недовольны строгими карантинными мерами; тогда погибли семеро паломников и один рядовой османской армии. Во время революции в городе гремели выстрелы, а на улицах были замечены османские военные.
Последние слова не совсем соответствовали действительности. В этой книге мы стараемся не отвлекаться на опровержение такого рода ложных сведений, но сейчас заметим, что, по нашему мнению, их появление в газете объясняется желанием французов создать впечатление, будто Мингер по-прежнему находится под контролем османских властей.
Есть и другое, довольно интересное мнение на этот счет, вкратце сводящееся к тому, что ложные сведения были вставлены в статью для того, чтобы обмануть османское правительство и даже самого Абдул-Хамида. В Стамбуле достоверно не знали, что происходит на Мингере. Телеграфная связь была прервана, новости с острова приходили только через лодочников, нелегально вывозивших людей на Крит, а те были по большей части греками, так что шпионам Абдул-Хамида стоило большого труда внедриться в их ряды. В результате Стамбул не мог толком понять даже то, в чьих руках находится власть в вилайете.
Фотография с изображением стоящих на балконе людей занимала в «Фигаро» четверть полосы, а подпись под ней гласила: «Во время провозглашения независимости с балкона резиденции губернатора Мингера». На следующей неделе во французском журнале «Иллюстрасьон» была напечатана сделанная на основе того же снимка гравюра с похожей подписью. Французские журналисты, естественно, не знали, кто изображен на фотографии. А мы знаем и перечислим их в нашей исторической книге: шейх Хамдуллах, глава православной общины Константинос Ланерас, бывший губернатор Сами-паша, дамат Нури, все консулы, глава Надзорного управления Мазхар-эфенди, два неустановленных лица и пять охранников. (Помощник нового губернатора Хади вместе с Рамизом и его ранеными сообщниками был заперт в подвале.)
Еще через день все ту же фотографию опубликовала «Таймс», напечатав под ней слова, которые очень полюбят и затвердят наизусть историки, превратив их в заезженный штамп: «Независимость острова Мингер была провозглашена в совместном заявлении лидеров христианской и мусульманской общин, сделанном в резиденции губернатора этого османского вилайета».
В Стамбуле о революции на Мингере узнали из телеграмм посла во Франции Мюнира-паши и посла в Великобритании Костаки Антопуло, которые прочитали о ней в газетах. Ходили слухи (несправедливые), что будто бы Абдул-Хамид не поверил послам и, желая поскорее своими глазами увидеть соответствующие полосы «Фигаро» и «Таймс», отправил на набережную Сиркеджи, где разгружали мешки с почтой из европейских стран, своих личных тайных агентов. Телеграммы, отсылаемые на Мингер, по-прежнему оставались без ответа, и потому султану и правительству приходилось только гадать, откуда на острове взялись мятежники-националисты и, главное, кто ими верховодит.
Глава 53
После того как колагасы на турецком языке провозгласил Свободу и Независимость Мингера, наступила непродолжительная тишина. Тут самый пожилой из уборщиков резиденции (звали его Хашмет), взяв «знамя» из окровавленной руки колагасы, умело и крепко привязал полотнище к тяжелой дубинке, которой вооружился на случай нападения злоумышленников.
Так этот ни разу в жизни не выезжавший с острова и даже толком не умеющий читать и писать уборщик на некоторое время стал исторической фигурой. Правое правительство, сформированное после освобождения Мингера от итальянской оккупации, построило в его родной деревне школу имени Знаменосца Хашмета. Момент, когда старик привязывает «флаг» к своей дубинке, в первые годы Независимости стал излюбленной темой художников. Впоследствии, однако, Министерство образования сочло более уместным, чтобы на денежных купюрах знамя Командующему Камилю вручали две юные девушки, а не пожилой уборщик. Рисовали Хашмета все реже, а к началу 1980-х годов о нем совершенно забыли. Сегодня уборщика чтят только крестьяне его родной деревни.
«Жест» Хашмета, столь высоко оцененный художниками, побудил колагасы к действиям. Он убрал наган в кобуру, схватил дубинку с привязанным к ней полотнищем обеими руками, одна из которых продолжала кровоточить, и стал размахивать «знаменем», держа его параллельно земле, чтобы хорошо было видно с площади. Рана затрудняла его движения, дубинка казалась тяжелой, но Командующий Камиль все равно трижды широко взмахнул полотнищем. Убедившись, что все успели разглядеть «знамя», он отдал его Хашмету и выкрикнул по-французски сказанные недавно слова: