Расчувствовавшись, Пакизе-султан – осознанно или нет, не знаем – выразила поддержку тем, кто стремился отторгнуть Мингер от Османской империи.
– Поздравляю, Командующий! – сказала она. – Вы показали себя настоящим мингерцем.
– Да здравствует Мингер! – с трудом произнес в ответ колагасы.
Наблюдала Пакизе-султан и за тем, как Командующего Камиля переносили в бронированное ландо, прибывшее, чтобы отвезти раненого в гарнизон, где, по всеобщему мнению, было спокойнее и безопаснее. Вокруг столпились все чиновники губернаторской резиденции. Проблеск надежды на спасение и грядущее процветание сообщил всем оптимистический настрой, несмотря на ужас, пережитый во время перестрелки.
Сегодня каждому мингерцу знаком великолепный рисунок художника Таджеддина, который изображает бронированное ландо, едущее по пустынным улицам Арказа в ту ночь, что наступила после исторического дня, когда были провозглашены Свобода и Независимость. Место кучера на этом рисунке пусто. Дело в том, что через день чума поразит всех извозчиков, собиравшихся на своей обычной стоянке. Кучер Зекерия там не бывал и потому уберегся от заразы, однако, когда умерли четверо любимых всем городом пожилых, опытных и обходительных возниц, в Арказе невозможно стало нанять экипаж. Ландо, везущее колагасы сквозь ночь, горожане представляли себе без кучера, и художник Таджеддин запечатлел это всеобщее ощущение.
В день провозглашения Свободы и Независимости в Арказе умерло от чумы шестнадцать человек – немного меньше, чем в среднем умирало за день с начала эпидемии. Семеро смертей пришлось на кварталы Кофунья и Эйоклима. Той ночью, когда бронированное ландо с Командующим пробиралось в гарнизон по узкой улочке между этими двумя кварталами, соседи, пришедшие выразить соболезнование семье, в которой разом умерли отец и дочь, видели, как пламя факелов, укрепленных на экипаже, осветило все окрестности.
Тени людей, больных, воров, несчастных бродяг, вырастали на стенах, словно призраки. Харкающие кровью крысы, злые духи и тот человек, что смазывал краны общественных источников чумной жидкостью, в страхе бежали перед сиянием знамени, которое развевалось над ландо. Так, по крайней мере, рассказывали некоторые. Известие о революции вселило во всех надежду.
Следующий день бывший губернатор Сами-паша провел в своем кабинете, однако резких решений избегал, несмотря на все давление, которому подвергался, и многочисленные вопросы. Большую часть времени он наблюдал за тем, как убирают следы вчерашней схватки, а потом принял журналиста Манолиса.
– Я понимаю так, что если у нас наступила свобода, то и пресса теперь свободная? – дерзко спросил тот.
– Разумеется, – ответил Сами-паша. – Свободному Мингеру – свободную прессу. Однако поостерегитесь писать все, что взбредет вам в голову, по вопросам исторической и национальной важности, не посоветовавшись предварительно с нами. Вот напишете вы что-нибудь с самыми лучшими, искренними чувствами, а эти негодяи, бандиты, – он кивнул в сторону эпидемиологической комнаты, – враги Свободы и Независимости немедленно этим воспользуются в своих гнусных целях. Очень скоро мы объявим состав нового правительства и новые карантинные меры.
Сами-паше докладывали, что раненых бандитов (в том числе и Рамиза), которых сначала доставили в больницу, одного за другим перевозят в тюрьму. Людей из свиты нового губернатора (в том числе его помощника Хади), которые если и были ранены, то легко и просили Сами-пашу о встрече, он приказал отправить назад на карантин в Девичью башню и на вторую их просьбу – разрешить им присутствовать на похоронах Ибрагима Хаккы-паши – тоже ответил отказом, потому что так было проще.
Единственным, что тревожило Сами-пашу в тот день, была ситуация с маленьким, плохоньким текке Аср-ы саадет (Золотой век), что располагалось в квартале Татлысу. Его обитатели, люди замкнутые и бедные, ни в политику, ни в торговлю не лезли, отношений ни с кем не поддерживали. По собственному почину, ни с кем не советуясь, они решили нарушить запрет на посещение мечетей, а в случае необходимости проложить себе дорогу силой. Было их совсем немного, а шейх текке Саджид-эфенди слегка тронулся умом.
Однако Сами-паша твердо вознамерился поставить их на место и таким образом показать всем, что новая власть настроена решительно. Прежде чем дервиши успели привести свой план в исполнение, он направил в их маленькое текке отряд своих доверенных охранников. Суровые и вспыльчивые дервиши (охранники-то считали, что будут иметь дело с людьми мягкими и миролюбивыми, которых, возможно, даже придется спровоцировать) сначала не хотели впускать людей губернатора в свою обитель. Чуть позже они поняли, что кто-то донес об их намерении пойти в мечеть на намаз, и здорово разозлились. Так и получилось, что не прошло еще и дня с того момента, как Командующий Камиль провозгласил свободное мингерское государство, а на острове уже вспыхнула первая стычка между силами правопорядка и народом. Бездельники и лентяи из текке Аср-ы саадет» набросились на посланцев губернатора с палками и дубинками.
После непродолжительных боевых действий люди Сами-паши отступили. Одному из самых сильных и смелых, Кара Кадиру, рассекли бровь, другой от удара по голове потерял сознание. Вернулись охранники только во второй половине дня, получив подкрепление в виде солдат Карантинного отряда. Некоторые историки обращают внимание на эту заминку, чтобы продемонстрировать слабость только что созданного государства.
Незадолго до захода солнца Сами-паша сел в бронированное ландо и отправился в гарнизон. Когда он вошел в гостевой дом, Командующий Камиль, лежавший на диване, сделал усилие и сел. Он быстро оправлялся от ранения, мертвенная бледность ушла с лица, взгляд стал мягче. Османские награды он снял, но был по-прежнему одет в военную форму, которая весьма ему шла и придавала его облику эффектности и поэтичности. И вообще, надо сказать, что в те дни наш герой-колагасы был окружен ореолом, который озаряет людей, вступающих на сцену истории. Зейнеп, ее братья, врачи и все остальные вышли; Сами-паша закрыл дверь. Беседа один на один продолжалась ровно тридцать минут. (Доктор Тасос настаивал на том, что раненый не должен утомлять себя дольше получаса.)
Некоторые пишут, что эти двое, Командующий и последний османский губернатор, в те полчаса определили будущее острова на следующие пятьдесят лет, хотя ни колагасы, ни Сами-паша до самой смерти (а жить им оставалось не так уж и долго) никому не рассказывали, о чем у них был разговор. Но написано на эту тему немало.
Когда ландо Сами-паши выезжало из гарнизона, сержант Садри начал палить холостыми из пушки в честь Независимости острова Мингер. Солнце только что зашло за горизонт. Небо на закате окрасилось в удивительный цвет, средний между фиолетовым и розовым, какого нигде больше не увидишь, а выше плыли две быстро темнеющие гряды облаков, одна красноватая, другая оранжевая.
Направляясь под пушечный грохот к бывшей губернаторской резиденции, Сами-паша думал о том, что буря, бушующая в его душе, может утихнуть, только если он поговорит обо всем с Марикой; однако он решил хранить тайну до следующего дня и к Марике не поехал. Салют еще продолжался, когда он вошел в свой кабинет и выглянул в окно, пытаясь рассмотреть очертания Арказа.
Грохот каждого выстрела сотрясал весь город, а потом разрастался, отражаясь угрожающим эхом от крутых скалистых склонов. Многие жители Арказа, бывшие во время чумы детьми, годы спустя, отвечая на вопрос, что их больше всего тогда пугало, вспоминали (нередко – с улыбкой) именно об этих пушечных выстрелах. Большинство горожан поначалу подумали, что стреляют с броненосцев, то есть великие державы перешли в наступление.
Однако выстрелы были одиночными и следовали с долгими, упорядоченными интервалами; это заставило всех предположить, что дело в чем-то другом. На двадцать пять выстрелов одной пушки ушло около двух часов. Затем город и порт снова погрузились в ту необычайную тишину, которая наступила в нем после запрета азанов и колокольного звона.
Утром, к тому моменту, как посланное Сами-пашой ландо (кучер Зекерия надел свою самую блестящую ливрею) доставило Командующего Камиля на главную площадь, очень многие уже знали, что ночные пушечные выстрелы известили весь мир о Независимости Мингера. Когда человек, принесший острову Независимость, славный сын Мингера Командующий Камиль вышел из бронированного ландо, гарнизонный оркестр заиграл то, что лучше всего знал, – марш «Хамидийе». Выстроившиеся у дверей солдаты Карантинного отряда и полицейские застыли по стойке смирно.
Когда они остались в кабинете одни, Сами-паша сказал:
– Нужно, чтобы у нас был свой гимн, сочиненный уроженцем Мингера, – и внимательно оглядел колагасы. Забинтованная рука Командующего покоилась на перевязи; ни одной награды он не надел и потому выглядел очень просто и в то же время эффектно. – Все уже собрались… Вы сядете во главе стола. Но я войду первым.
– Нет, давайте войдем вместе. Нет нужды устраивать церемонии.
И, сказав так, Командующий Камиль проследовал за Сами-пашой в зал заседаний. Вокруг большого стола на значительном расстоянии друг от друга сидели некоторые члены Карантинного комитета, представители кварталов, начальники управлений, дамат Нури, доктор Никос и кое-какие другие врачи.
– Нам бы хотелось, чтобы это собрание было более многочисленным, но такой возможности, увы, нет, – начал Сами-паша. – Прикрывайте рот, когда кашляете. Все, что мы делаем, призвано остановить эпидемию, спасти жизни мингерцев и всем вместе обрести покой и благополучие. Вы лучше всех знаете, что совершить революцию нас вынудили сложившиеся обстоятельства.
Вскоре собравшиеся поняли из слов Сами-паши, что на них возложена непростая задача – разработать или, точнее, утвердить конституцию нового независимого Мингерского государства. За столом вместе с ними сидели два секретаря, готовые записывать ее статьи.
– Первое: мингерская нация живет на острове Мингер, он же страна Мингерия, – диктовал Сами-паша. – Второе: Мингерия принадлежит мингерцам. Третье: свободной и независимой Мингерией от имени мингерской нации управляют государственные органы Мингерской республики. Четвертое: управление осуществляется на основании законов, в равной мере распространяющихся на всех граждан. Будет разработан Основной закон. Все граждане Мингерии равны. Пятое: решающее слово во всем, что связано с судопроизводством, кадастровым учетом, налогообложением, военной службой, сельским хозяйством, торговлей, работой таможни, почты и порта, а равно и по всем другим вопросам, принадлежит мингерской нации. При этом признаются документы, денежные знаки (бумажные и металлические), чины, должности и награды прежнего, османского режима, если не оговорено иное и не приняты новые соответствующие постановления.