После того как Сами-паша продиктовал первые пять статей Конституции, а собравшиеся (мусульмане – их было большинство – и греки), сорок человек, которых он начал называть «меджлисом», эти статьи подписали, бывший губернатор перешел к вопросу о правительстве и других государственных органах.
Начальник Управления вакуфов стал министром вакуфов, глава карантинной службы доктор Никос – министром здравоохранения (карантинным министром нового государства в качестве исключения был назначен не являвшийся его гражданином доктор Нури), начальник таможни – таможенным министром, а полицмейстер – министром внутренних дел. Таким образом, никому не требовалось даже переезжать из своих кабинетов в Доме правительства (бывшей резиденции губернатора). Главное было продолжать работать и добиться полного осуществления всех карантинных мер, а звания не имели особой важности. Отныне Мингеру предстояло самому принимать решения, определяющие его судьбу.
По завершении долгой речи Сами-паши все поняли, что себя в новом государственном устройстве он видит премьер-министром. Более к вопросу о должностях и званиях паша не возвращался, – в конце концов, с тех пор как колагасы вышел на балкон с новым мингерским знаменем, не прошло еще и двух дней. Сами-паша совершенно справедливо посчитал, что недовольных революцией и отпадением от Османской империи нужно умиротворить, пока они не начали протестовать во весь голос.
– Вы знаете, что мы переживаем сейчас особенные дни, – перешел паша к заключительной части своей речи. – На наших глазах великая мингерская нация ведет борьбу не на жизнь, а на смерть – борьбу с чумой. И одновременно мы являемся свидетелями того, как мингерцы вступают в сонм цивилизованных народов. Наш предводитель на этом пути – Командующий Камиль. Я прошу вас утвердить мое предложение произвести его в чин генерала и присвоить ему титул паши. Предложение утверждено. Теперь я предлагаю кандидатуру Командующего Камиля-паши на должность президента Мингерской республики. Кто «за», прошу поднять руки. Командующий Камиль-паша избран первым президентом Мингерии. Это событие будет отмечено вечером двадцатью пятью пушечными выстрелами.
Сами-паша замолчал. Все смотрели на Командующего.
– Приношу свою величайшую благодарность многоуважаемому меджлису, представляющему мингерскую нацию, – торжественно, но с улыбкой заговорил Командующий Камиль, встав со своего места. – Мне тоже хотелось бы предложить одну статью для Конституции. Она должна быть в самом начале: «Языком Мингерии является мингерский – родной язык мингерской нации. Официальными языками государственного делопроизводства временно считаются турецкий и греческий».
Наступила тишина. Сами-паша заметно поскучнел.
– Браво! – воскликнул доктор Тасос и зааплодировал.
В Османской империи греческий язык не имел статуса официального, так что эта статья Конституции, несомненно, должна была поспособствовать поддержке нового независимого государства со стороны греческой части населения. Собрание, которое казалось всем сценой из какой-то сказки или сновидения, мгновенно перешло в плоскость прагматичных расчетов в духе Realpolitik[144], если уместно так выразиться. С другой стороны, было понятно, что в будущем греческому языку, как и турецкому, придется потесниться, чтобы мог развиваться мингерский. Но члены меджлиса, которых в тот момент больше всего волновала борьба с эпидемией, сочли мечту о мингерском как единственном языке острова совершенно несбыточной и не приняли ее всерьез. Если что и могло раздражать мусульман, так это, естественно, официальный статус греческого языка.
Командующий Камиль уловил беспокойство собравшихся на сей счет.
– Уже сотни лет все мы живем на нашем прекрасном острове в братском согласии, – сказал он. – А потому карантинные власти и государство должны быть подобны справедливому отцу, одинаково относящемуся к своим детям. Братское отношение друг к другу – первое условие для победы над чумой. – На несколько мгновений Командующий Камиль смолк, словно бы для того, чтобы собравшиеся поняли, что им предстоит услышать слова, которых они никогда не забудут. – Я – мингерец! И горжусь этим! Я счастлив считать себя достойным и равным членом братства народов мира. Однако я хочу, чтобы это братство народов, в свою очередь, уважало мой остров, мой Мингер, мой язык. Когда у меня родится сын, он, как и все на нашем острове, будет говорить дома по-мингерски. И предложенное мной решение мы принимаем потому, что не хотим, чтобы наши дети, пойдя в школу, стыдились того языка, на котором говорят дома, и не хотим, чтобы они его забывали. И еще для того мы принимаем это решение, чтобы мингерская нация не сгинула на глазах всего мира в борьбе с чумой.
Сегодня эти слова знают наизусть и порой со слезами на глазах повторяют все граждане Мингера, все учившиеся здесь в школе. Практически каждый житель острова с великой гордостью произносит: «Я – мингерец!», особенно когда встречается за границей с соотечественниками (тогда уж с улыбкой). Но никому не позволено, даже очень осторожно, говорить об одном очевидном противоречии в словах Командующего. Никто не осмеливается задаться вопросом, чем же языки, на которых сотни лет говорили наши жившие в братском согласии предки, – турецкий и греческий, даже итальянский и арабский – хуже мингерского? Из родившихся в 1901 году на Мингере детей по-мингерски дома говорил только каждый пятый; нельзя также сказать, что большинство росло, разговаривая на каком-то другом языке (греческом или турецком). К сожалению, Командующему Камилю не удалось договорить до конца свою необыкновенно возвышенную (хотя он к ней совсем не готовился) речь. Ему пришлось прерваться, когда один из секретарей, стоявших у стены, вдруг опустился на стул и, не в силах скрыть своих мучений, начал стонать и трястись в знакомой всем чумной лихорадке.
Глава 55
В полдень, когда в зале заседаний еще продолжали обсуждать Конституцию, Сами-паша, быстро вжившийся в роль премьер-министра, прошел в свой кабинет и принялся за государственные дела.
Семерых дервишей, задержанных солдатами Карантинного отряда накануне вечером, после второй стычки у стен текке Аср-ы саадет, он приказал отправить в тюрьму, а еще четырнадцать – тоже в крепость, но в изолятор. Шейха другой обители (прозванного Кудрявым, поскольку волосы у него были в мелких завитках) Сами-паша для острастки тоже велел арестовать. Кудрявый заявлял, что не ходящий в мечеть не может считаться мусульманином, что закрытие мечетей под предлогом борьбы с чумой – не что иное, как жестокое деяние врагов ислама. (Впрочем, шейх быстро выказал признаки раскаяния, поэтому паша распорядился не сажать его за решетку и отпустил на свободу.) Затем премьер-министр санкционировал обыск нескольких домов в кварталах Ташчилар и Кадирлер (этого требовало следствие по делу Рамиза и его пособников), но обыскивать дом в Герме запретил, поскольку оттуда было рукой подать до текке Халифийе.
К текке Халифийе Сами-паша проявлял особый интерес. Он не считал, что у государства с ним конфликт, и хотел избежать недоразумений. Очень удачно получилось, что Рамиз был ранен, но не убит в перестрелке. С одной стороны, это гарантировало, что Командующий будет оставаться в напряжении и начеку, а с другой – снабжало Сами-пашу козырем против шейха Хамдуллаха. Весть о том, что брат их наставника устроил кровавую стычку, стоившую жизни многим людям, получил ранение и был посажен в тюрьму, подействовала на обитателей текке угнетающе. Сами-паше не удавалось даже выяснить, в каком здании и в какой келье уединился для размышлений шейх Хамдуллах. Премьер-министр не стал спрашивать Командующего Камиля, какую линию поведения избрать в отношении текке Халифийе, однако приказал готовиться к скорейшему суду над Рамизом и прочими и не скрыл этого от Командующего. «Мингерское государство должно быть справедливым!» – ответил тот.
Бывший губернатор и нынешний премьер-министр Сами-паша в первый же день понял, какие именно государственные дела и в каком объеме следует представлять на рассмотрение Командующему. Процедурные и бюрократические тонкости Камиля-пашу не слишком занимали. Иное дело, если речь шла о военном бюджете, размере жалованья и численности военнослужащих, участии солдат-арабов в обеспечении общественного порядка, тут он вникал в предмет очень быстро и глубоко. Имелись также особые, интересные лично ему вопросы, которые Командующий выносил на рассмотрение правительства и просил решить.
Одним из таких вопросов был выпуск серии марок, посвященной провозглашению Независимости Мингера. Командующий лично беседовал на эту тему с министром связи Димитрисом-эфенди. Министр уверял, что ни на острове, ни даже в Измире и Салониках нет типографии, способной надлежащим образом выполнить столь тонкую работу. Такой ответ Командующему не понравился; он стал настаивать, чтобы министр уладил техническую сторону вопроса с помощью имеющихся на острове возможностей. Если работники типографии разбежались от чумы, пусть министр внутренних дел их найдет… Сами-паша быстро смекнул, что президент желает видеть на марках собственные изображения и пейзажи Мингера.
Особую важность Командующий придавал и своему желанию одарить членов правительства и меджлиса чем-то вроде джулусийе – денег, которые в Османской империи раздавали в день вступления на трон нового султана. Камиль-паша знал, что денег в казне нового государства совсем немного, но придумал выход из положения. Близким ему людям полагался документ, удостоверяющий, что такому-то дарован большой участок земли с правом заниматься на нем сельским хозяйством, не платя налогов. Для того чтобы сегодня, то есть сто шестнадцать лет спустя, официально подтвердить права на эту землю и освобождение от налогов, наследники должны подать заявление в суд.
Салют, прогремевший тем вечером в честь избрания Командующего Камиля президентом Мингерии, был встречен в городе лучше, чем пушечная пальба накануне. Смертность не снижалась, трудности с продовольствием возрастали, но жители Арказа любили молодого храброго офицера, который командова